Психотерапевт, преподаватель Альфред Щёголев. Статья — Жестокость.

     Говоря о «жестоком человеке», мы обыкновенно имеем в виду его безжалостность, бесчеловечность, беспощадность, свирепость, крайнюю суровость. В жестоком человеке всегда есть что-то нечеловеческое, резко отделяющее его от мира нормальных людей. Сама жестокость указывает на неспособность такого человека к полноценным человеческим взаимоотношениям, на гигантскую ущербность его личности, на крайнюю степень его эгоцентризма, которые превращают его в какое-то зоологическое существо. Своей жестокостью человек как- будто прикрывает огромную прореху в своей личности, и чем больше эта дыра, тем к большей жестокости он способен.

     Личностно полноценно развитый человек может быть суров, сдержан и неумолимо справедлив, может проявить определённую меру жёсткости, но жестокость отвратительна ему как проявление неполноценности, унижающей его. Взбесившейся тупостью назвал жестокость писатель А.Круглов, и он же хорошо отделил жестокость от жёсткости. «Жёсткость – говорит он – тот предел, в котором можно быть злым, оставаясь правым». О жестокости так не скажешь. Жестокость – это болезненное самоутверждение труса через насилие над другим. Жестокому хочется предстать перед людьми страшным до жути, и он знает, чего боятся люди, потому что сам боится того же.

     Есть несомненная связь между жестокостью и страхом. В жестокости нередко можно проследить чрезмерную защиту от страха. Жестокости нет там, где нет уязвляющего и постоянно подавляемого в себе страха. Для жестокого человека, видимо, нестерпима сама мысль о том, что он – трус, и он наглядно демонстрирует окружающим, да и самому себе, что в нём нет и тени слабости. Он весьма узколобо полагает себя при этом очень мужественным человеком, хотя лютая свирепость человекоподобного самца, которую он демонстрирует, никакого отношения к мужественности не имеет. Мужественная суровость никогда не опустится до подлой жестокости, на это способны лишь низкопробные натуры. Постоянное ощущение собственной неполноценности при неоправданно завышенных притязаниях заставляет такого индивида злобно навязывать свою волю другим во имя своего совершенно сумасшедшего самоутверждения. Ему кажется, что таким образом он обретёт их преклонение перед ним, ведь ничем другим он достичь этого не может.

     Жестокость проявляется не только в нанесении каких-то физических страданий другому или другим, но в большей степени – и в этом вся сладость жестокости, – в причинении страданий душевных, моральных, в упоительном глумлении над человеческим достоинством. К такой жестокости способна особая, бесоодержимая нелюдь, находящая неизъяснимое удовольствие в картине страданий другого человека, оказавшегося в полной зависимости от такой злобной гадины. Утончённо эстетствующему палачу доставляет бесконечное наслаждение длить неопределённо долгое время душевные и физические муки доставшейся ему жертвы. Сладострастие жестокости полностью заполоняет собою психику возбуждённого садиста, в моменты своего торжества он полностью забывает обо всём своём душевном уродстве, предаваясь головокружительному ощущению всевластного повелителя, который может безнаказанно вытворять над своей жертвой всё, что пожелает.

     Особо утончённое удовольствие патентованному палачу доставляет игра в «кошки – мышки», которую он ведёт со своей жертвой. Здесь, быть может, как нигде он чувствует свою абсолютную власть над другим и жадно упивается этой властью. Его приятно тешит особая значимость его собственной персоны для попавшего в зависимость от него человека. Он чувствует себя царём и богом над его судьбой и это позволяет ему, хотя бы на время, отвлечься от чувства собственной ничтожности, трусости и слабости, которое постоянно подспудно знобит его и в котором он ни за что на свете не признается. Истинной целью морального садиста является не уничтожение другого, нет, а именно мучительство, без осуществления которого он чувствует себя несостоявшимся. Это не тот палач, который убивает, а тот, который бесконечно долго и мучительно пытает, садистcки упиваясь своей властью над беззащитным перед ним человеком.

     Душевное уродство мучителя, исключающее для него нормальные человеческие взаимоотношения, диктует ему самый примитивный способ компенсации своего душевного ущерба – быть жестокой угрозой для людей. Сознание того, что его все боятся, вселяет в этого нравственного урода самоуверенность в собственной состоятельности, он мнит себя сильной и твёрдой личностью – его умственные способности и нравственная недоразвитость с лёгкостью позволяют ему это делать.

     Жестокость формируется в человеке не в одночасье. Всё начинается в раннем детстве. Ребёнок рождается на свет с двумя достаточно обозначенными влечениями, которые не сразу, но постепенно и всё более отчётливо проявляются в нём по мере его роста: стремлением к получению удовольствия и стремлением к известной разрушительности, деструктивности поведения. Совершенно очевидно, что если никак не влиять на проявление этой детской разрушительности, носящей, нередко, характер агрессивных разрядок, никак не противодействовать ей, то со временем ребёнок может проникнуться желанием получать удовольствие от своих агрессивных и всё более ужесточающихся выходок. Такая тенденция в раннем возрастном периоде развития с лёгкостью закрепляется, становится установочной для обретения последующего опыта, особенно опыта общения с людьми. Чтобы не бояться окружающих, ребёнок даёт ход своей истерической агрессивности, настаивая на своём и пугая их своим возбуждённым поведением. Такой ребёнок, несмотря на его возраст, может стать сущим деспотом в семье, жестко навязывающим свои капризы и прихоти окружающим. Подобное поведение, становясь привычным, имеет все шансы закрепиться и приумножиться в последующей жизни.

     Если никак не препятствовать агрессивному поведению ребёнка, более того, потакать ему, скажем, ранним приобщением к агрессивным компьютерным играм и прочему непотребству, то развитие жестокости в нём получает зелёный свет. Он не приучается к самоотслеживающему, социально нормативному поведению, всякое необходимое требование к нему воспринимается им как угроза, которую он страшится; он видит во всех тех, кто не потакает его прихотям, своих потенциальных недругов, по отношению к которым можно проявлять любую форму агрессивности, в том числе и самую жестокую.

     Разумеется, ребёнок не рождается жестоким, от природы он получает лишь инстинкт самосохранения с известной, присущей этому инстинкту, долей агрессивности. Жестоким делает ребёнка соответствующее воспитание или, в иных случаях, отсутствие всякого воспитания, которое, между прочим, также является воспитанием, только наихудшим. В судьбе детской агрессивности велика роль отца, если, конечно, он есть (сейчас огромное число детей оказываются брошенными отцами), и если он личностно зрел для выполнения отцовской функции в семье, потому что только биологический отец, морально незрелый для отцовства, — это пустое место в семье.

     Надо сказать, что мать и отец, любя своего ребёнка, оказывают на него разные воспитательные влияния: мать преображает его изначальное природное влечение к получению удовольствия в способность любить; отец своим влиянием ограничивает детское стремление к разрушению и агрессивности. Задача отцовского воспитания не только ограничить детскую агрессивность, но и научить ребёнка использовать её энергию в конструктивных целях, потому что полностью исключить агрессивность из жизни ребёнка, особенно мальчика, нельзя – она, в разумных пределах, необходима ему и для его самообороны, и для его самоутверждения в жизни. Задача отца – не допустить озлокачествления агрессивности, которое возникает в тех случаях, когда ребёнок начинает получать удовольствие от разрушения, от избиения, от жестокого обращения с другими детьми. Для этого ребёнок должен почувствовать последствия своей агрессивности на самом себе, и отец должен обеспечить ему эту обратную связь. Строгое отцовское «нельзя» с угрозой в голосе, а в некоторых случаях и со шлепком по рукам, с заслуженным и неприятным наказанием может испортить ребёнку удовольствие от его агрессивно-разрушительной деятельности и даёт ему непосредственное ощущение предела дозволенного. Ребёнку необходимо сформировать чёткое представление о последствиях его агрессивных действий, потому что, не имея такого представления, он даёт волю своим агрессивным импульсам, не раздумывая о том, как они отражаются на других. Ему в некоторых случаях совершенно необходимо почувствовать боль, которую он наносит другому, для того, чтобы в последующем соизмерять степень своей агрессивности, в противном случае, он не будет знать меры своего агрессивного воздействия на другого. Только таким образом можно не допустить укоренения в душе ребёнка жестокости, ибо жестокость в полноте своего проявления – это безмерная, садистская, не знающая предела, доходящая до болезненного сладострастия агрессивность. Если ей не положить предел в детстве, в возрасте до 7-ми лет, то она войдёт неотъемлемой зловещей чертой в формирующийся характер человека.

     Детство во многом предопределяет судьбу человека, потому что в детстве закладываются базисные черты его нрава, его будущей личности. Можно сказать, что всё воспитание человека происходит в детстве, а в дальнейшем – это уже образование, обретение необходимых навыков, освоение профессии, самовоспитание, расширение социального опыта и т.д.. Совершенно очевидно, что раннее воспитание ребёнка неотделимо от семьи, от её состава, от моральной атмосферы, доминирующей в ней. Одним из причинных факторов возникновения жестокости является так называемое отвержение, т.е. отсутствие тёплых, живых, радушных эмоциональных контактов в семье, особенно со стороны матери по отношению к ребёнку. Такое отвержение в раннем детстве является вообще криминогенным фактором, т.е. формирование характера будущего преступника начинается задолго до совершения им какого-либо преступления, и начинается именно в раннем детстве. Отсутствие в родительской семье необходимых ребёнку эмоциональных контактов – добрых, участливых, заботливых, ласковых, игровых – ведёт к тому, что ребёнок очень рано начинает постоянно ждать угрозы от окружающих. Не умея эмоционально сопереживать свою связь с другими, потому что он к этому не приучен, он начинает бояться их. Отчуждение от семьи в раннем детстве грозит в будущем отчуждением уже взрослого человека от общества. Такой настрой в отношении окружающих может принять у него форму стойкого дезадаптивного, агрессивно-жестокого поведения, особенно если в окружающем его мире он не видит ничего, кроме безразличия, неверности, взаимной вражды и жёсткой конкуренции на выживание. Весь мир пропитан для такого человека какой-то зловещей угрожаемостью, все люди кажутся ему недоброжелателями, тайно или явно враждебными ему, желающими причинить ему какой-то урон, зло, а потому насилие становится для него орудием установления власти над миром, способом выживания в нём. Множество жестокостей совершается тем, кто, не доверяя и боясь людей, упредительно нападает на них, потому что не ждёт от них ничего хорошего. И когда он терзает, унижает, уничтожает другого, причиняя ему жуткие муки и страдания, он ощущает эту полноту своей власти, а кроме того, как ему кажется, он наконец-то повергает и побеждает своего врага. Именно жестокое самоутверждение – мотив многих преступлений, совершаемых людьми с обкраденным детством. И чем больше таких детей в нашей жизни, тем более зловещую мину закладывает общество под своё будущее существование.

     Жестокость может быть злобной реакцией чрезмерно претенциозного человека на его непризнанность среди людей. Он мнит себя, чуть ли не «звездой первой величины», считает, что все должны преклоняться перед ним и бурно рукоплескать ему, а его никто не признаёт, более того, считает ничтожеством. Уязвлённая этим «звезда» такое простить не может! Чем больше претензий и гордыни в человеке, тем больше у него презрения и злобного своеволия по отношению к тем людям, которые не признают, тем более, мешают ему в достижении заветных целей. Злобная месть за это становится способом сведения счётов у тщеславного, амбициозного, жадного, тупо своенравного и нравственно неполноценного индивидуума.

     Это не совсем природная агрессивность. Агрессивность животного, скажем хищника, ограничивается его прожорливостью, она соответствует его природе, являясь условием его выживания. Животное не стремится быть больше, чем оно есть, оно самодостаточно и не имеет фантастических притязаний в отношении себя. А вот амбициозный человек может вообразить себя, кем угодно, выдумать себе свой, никак не соответствующий ему, образ, поставить перед собой, как носителем этого образа, совершенно несбыточные цели, а потом страдать от того, что он их не достиг и злобно винить в этом окружающих. Он, как правило, хочет быть сильным в том, в чём подспудно чувствует свою слабость и уязвимость. Бездарный жаждет чувствовать себя чуть ли не гением; умственно ограниченный – «властителем дум»; малорослый – несокрушимым гигантом; некрасивый – писаным красавцем и т.д. Желание человека быть больше того, кем он является в действительности, делает его меньше того, кем он желает показаться. Его необоснованные притязания могут не только раздражать окружающих, но и делать его всеобщим посмешищем, что ещё больше обостряет его недобрые и изначально недоверчивые отношения к людям.

     Человек самодостаточен, т.е. лишён необоснованных притязаний, когда личностно развит, когда имеет нравственные критерии самооценки и оценки происходящего с ним и вокруг него. Он не агрессивен, тем более, не жесток. Сильный духом и телом всегда добр и великодушен.

     Человек, совершающий жестокое насилие над другим, достоин презрения, он не совсем человек, он – нелюдь. Живое нравственное чувство отказывает такой человекоподобной особи в праве на жизнь среди людей. Защищать его «права человека» могут только те «гуманисты», которые в глубине души близки ему, хотя внешне пытаются позиционировать себя как принципиальных защитников «цивилизованных законов». Вынося свирепому извергу и убийце смягчённый приговор, они как-будто проявляют снисхождение к самим себе, ведь ничто человеческое и им не чуждо. Какой бы зловещей не была жестокость, она всегда найдёт в их «гуманных» душах частицу оправдания.

     «Зверским убийством трёх человек закончилось ночное застолье компании подростков. Один обезумевший от спиртного юнец зарезал уличённую в измене подружку, её любовника и свидетеля кровавых разборок. Перед тем как убить изменницу, садист распорол ей рот и влагалище ножом, а затем изнасиловал!… Несмотря на юный возраст (17 лет), А. уже был судим за убийство, страдал алкоголизмом, по поводу чего состоял на учёте в психодиспансере. В первый раз малолетнего душегуба пожалели и освободили от наказания по амнистии, но вскоре гуманистам пришлось раскаяться в своей доброте… В ту ночь А. пьянствовал в компании сверстников (двух девушек и двух парней) в квартире одного из них. Вернувшись из магазина, куда он бегал за водкой, А. застал свою подружку в объятиях хозяина дома. Дикая ревность затмила рассудок обманутого влюблённого. Он схватил нож и с нечеловеческой силой начал вонзать его в тело противника… На изуродованном теле жертвы позднее обнаружат 234 раны! Расправившись с обидчиком, ревнивец принялся за предательницу подружку. Садист ударил её пивной кружкой по голове и приказал раздеться. Слёзы девушки, клятвы в любви и мольбы о пощаде не трогали изверга. С чудовищным хладнокровием поддонок вонзил нож во влагалище со словами: «Чтоб не спала со всеми». Потом распорол ей лезвием рот, цинично пошутив при этом: «Чтоб всегда улыбалась». Мучения девушки закончились только после 60-ти ударов ножом.

     Потеряв интерес к бездыханному телу подруги, подонок переключил внимание на оставшихся в живых друзей. Шокированные увиденным юноша и девушка беспрекословно, по первому требованию душегуба сняли с себя одежду и занялись сексом. Но «постельная сцена» быстро наскучила извращенцу. А. приставил заточку к шее приятеля и повёл его в ванную, где размозжил ему голову молотком. Утомившись, убийца вернулся в комнату, устало пырнул ножом единственно уцелевшую подружку и лёг спать… («Московский комсомолец» №33, 2002г.)

     Интересно, чем закончился суд над кровавым убийцей в наше «либерально-человеколюбивое» время? Догадались? Правильно: « От суровой кары преступника спасла его молодость. Суд счёл, что юный возраст подсудимого (он, ведь, так молод, ему же ещё жить и жить!), его чистосердечное признание (признание, надо полагать, сделанное им от его чистейшего сердца), а также его алкоголизм (надо пожалеть бедняжку, он жертва свободной продажи алкоголя!), служит поводом для смягчения наказания. А. был приговорён к 8-ми годам лишения свободы и принудительному лечению от алкоголизма». Могли бы ещё на память о гуманном приговоре подарить ему томик любовной поэзии для самовоспитания и расширения кругозора, чтобы уразумел он, наконец, какой должна быть настоящая любовь, а не размахивал бы ножом для выяснения отношений с возлюбленными! Так что уже скоро, в 2021-м году, это чудовище, спасённое от суровой кары «гуманистами» и бесплатно подлеченное от алкоголизма, вновь окажется на свободе и сможет резать, кого захочет и как пожелает. Вас это шокирует? Вы негодуете? Но, вы же цивилизованные люди, живущие в «демократической стране», и где же ваша толерантность и милосердие?

     Давно известно: всякая идея, даже самая светлая, доведённая до абсурда в фанатичных и ограниченных мозгах, превращается в свою противоположность. История знает такие примеры. Именем Христовым освящались все мерзости инквизиции. Во имя «свободы, равенства и братства» под нож гильотины укладывали даже семилетних детей. Гуманизм, дурно понятый зашоренными умами и проповедуемый в качестве «священной коровы демократии», превращаясь в идеологический императив, навязываемый обществу, становится пособником мракобесия и безграничного цинизма. Такое «гуманистическое милосердие» в отношении всякого рода нелюди, занимаясь подлой подменой нравственных понятий, развращает нравы, подрывает святую идею справедливости и ответственности за свои поступки и, как ничто другое, морально разлагает общество. Такие «гуманисты» даже более опасны для общества, чем те, в отношении которых они упражняются в своём лицемерном демонстративном «гуманистическом» словоблудии. Видно, как говорится, невооружённым глазом – они больше пекутся о судьбах явных преступников, чем о несчастных жертвах их преступлений, опрокидывая, тем самым, в сознании людей всякую надежду на законное торжество справедливости. Их деятельность ведёт к тому, что в сознании людей, особенно молодых, размываются все представления о должном и недолжном, законном и незаконном, допустимом и недопустимом. Оценка преступления становится условной, а потому и преступление становится допустимым, ведь преступник знает, что какое бы зловещее и чудовищное преступление он ни совершил, жизнь ему всё равно будет гарантирована, а это избавляет его от самого большого страха в жизни – природного страха перед смертью, присущего всем живущим. Отношение к матёрым преступникам как к душевно больным, которых надо лечить, а не сурово наказывать, заставляет задуматься о душевном здоровье самих пропагандистов такого отношения.

     Есть немало людей, которые, не отличаясь какой-то явной жестокостью в жизни, тем не менее, буквально упиваются демонстрацией на телеэкранах или в жизни жестоких сцен насилия, кровавых разборок, убийств, «боёв без правил» и проч. Можно утверждать, что такая потребность в созерцании сцен откровенного садизма, щекочущих нервы, существовал среди людей всегда. В былые времена, как мы знаем из истории, огромные массы народа стекались на площади городов, где регулярно совершались мучительные смертные казни, и надо думать, что потребность в созерцании этих кровавых зрелищ у присутствовавших удовлетвлетворялась не только чувством справедливости в отношении казнимых преступников, но имела и другие, скрытые мотивы. Как известно, в средневековой Европе в домах, окружавших площадь, на которой производилась казнь с обязательными в то время предварительными истязающими пытками, многие богатые горожане снимали помещения с окнами на эту площадь, и во время истязания казнимых предавались сексуальным утехам со своими любовницами или проститутками. Видимо, в этом был особый изыск, непонятный простым смертным, как был особый изыск и в способах смертной казни. Гуманная Европа в этом отношении была куда изобретательнее и изощрённее лапотной России.

     В 1584 г. убийцу Вильгельма Оранского казнили восемнадцать дней: «В первый день его привели на площадь, где стоял котёл с кипящей водой, и опустили туда руку, которой он нанёс смертельный удар. На следующий день ему отрезали руку, та упала к его ногам, и его заставляли без конца подбрасывать её над эшафотом. На третий день взялись раскалёнными щипцами за его грудь и плечи. На четвёртый день с теми же щипцами перешли к его спине и ягодицам, и так этого человека пытали восемнадцать дней кряду, а в последний день колесовали и сжимали в тисках. Спустя шесть часов он всё ещё просил воды, но ему было отказано. И наконец, Королевскому судье было приказано довершить дело удушением, дабы душа его не отчаялась». (Мишель Фуко «Пылающий разум», М. 2006, стр.173)

     Более всего умиляет в этом отрывке забота о душе несчастного, которая могла отчаяться, – как великодушно, как гуманно! Жестокость, надевшая на себя маску «милосердия», — есть ли на свете что-нибудь более омерзительное?

     Можно быть абсолютно уверенным в том, что все эти 18 дней площадь, на которой происходило это кровавое действо, не оставалась пустой – любители острых ощущений могли насытиться им всласть.

     А вот ещё два небольших отрывка из той же книги, характеризующие европейские нравы уже ХVIII столетия.

     «Приговорённую к смерти графиню де Периньон вместе с двумя её дочерьми поджарили на площади Дофин, после чего там же сожгли заживо шестерых священников, отказавшихся есть жареное мясо несчастной»
(Это из истории Великой Революции во Франции. Огромные толпы парижан с живым интересом и воодушевлением созерцали подобные бесчисленные зрелища революционных лет).

     «На эшафоте палач огромным ножом перерезал преступнику горло, оттуда вырывалась кровь, и начинался страшный спектакль; палач разрубал щипцами сухожилия, а затем вскрывал тело и вынимал сердце, печень, селезёнку, лёгкие, которые, в свою очередь, подвешивал на железные крючья, снова разрезал, делил на части и опять подвешивал куски на крючья, так же, как это делается с тушей животного. И кто мог смотреть на это, смотрел».

     Это уже не наказание за преступление, наказание служит здесь лишь поводом для начала безумной кроваво-садистской вакханалии! Но даже и здесь находились те, «кто мог смотреть на это».
Кто эти люди? Что даёт им лицезрение подобных ужасов?

     Частичный ответ на эти вопросы можно найти у американского психоаналитика Эриха Фромма. Он говорит о том, что основу подобной психопатологии, особенно в современной жизни, представляет хроническая скука. Когда человек душевно пуст, он начинает искать каких-то будоражащих его впечатлений, чтобы ими разнообразить свою унылую, серую, бессмысленную жизнь. Какими-то способностями, тем более талантами, он не блещет, привычные бытовые ощущения ему приелись, наскучили, вот и появляется желание чего-то необычного, из ряда вон выходящего, чего-то такого, что всецело завораживало бы взгляд, т.е. нечто экстремальное, из ряда вон выходящее. Сцена леденящей душу жестокости становится для него особо востребованной. Здесь от душевно опустошённого и умственно уплощённого индивида не требуется никаких усилий ума для того, чтобы что-то понимать, а будоражащие впечатления от происходящего на его глазах зверства более чем острые и активно теребят его вялое воображение. Такие человеческие особи существовали всегда, в любом обществе, и наше время здесь не исключение. Это о них сказал Ф.Ницше: «Есть много жестоких людей, которые лишь чересчур трусливы для явной жестокости».

     В современном технотронном обществе, говорит Э.Фромм, в котором властвует машина, человек невольно становится придатком этой машины, ведёт по существу механистический образ жизни, в котором живая душа оказывается не востребованной. В технотронном (и к тому же потребительском) обществе человек скучен душой, он живёт техническими игрушками и забавами, на какое-то время привлекающими его внимание, а храмом своей души почитает магазин с плотно набитыми всяким товаром полками. Он довольно быстро пресыщается и этим, а в душе ничего нет, в душе пустота, безразличие ко всему на свете, тоска – вот и является эта скука опустошённой души, жаждущей хоть каких-то впечатлений. Можно сказать, что сегодня одна из главных целей обезличенного потребительством человека состоит в том, чтобы убежать от собственной скуки. И особенно опасным следствием этой скуки выступают насилие и деструктивность. Чаще всего это проявляется в пассивной форме: человеку нравится узнавать о преступлениях, катастрофах, смаковать тяжёлые несчастья, смотреть жестокие кровавые сцены, которые не только в разных вариантах в изобилии показываются по ТВ, но и нередко случаются в непосредственном окружении. Многие потому с таким нетерпением воспринимают подобную информацию, что она сразу же вызывает волнение и таким образом избавляет от скуки. Но от пассивного удовольствия по поводу жестоких сцен насилия всего лишь шаг к многочисленным формам активного возбуждения, которое достигается ценой садистского и деструктивного поведения. Такое поведение к тому же разряжает внутреннюю тревожность и напряжённость, снимает, хотя бы на время, ощущение подавляющего страха, которым всегда наполнен примитив.

     Пропаганда насилия, активно проводимая в «демократических» СМИ, предлагает широкий выбор образцов такого поведения, которые каждый при желании может примерить на себя.

     Прохожу как-то мимо плавательного бассейна на ул. Королёва и вижу как трое подростков (лет 11 – 13-ти) играют,… во что бы вы думали? В расстрел! Один из них – «жертва» – стоит у стены и обращён затылком к своим «палачам», а они с расстояния в 10 – 15 шагов со всей силой бьют по очереди ногами по мячу, стараясь прицельно ударить им со всего маху в затылок «жертве»! Подхожу к ним, спрашиваю: «Вы понимаете, что вы делаете? Это же неминуемое тяжёлое сотрясение мозга!» А мне в ответ: «Мы играем в «бои без правил». Вы чего, телевизор, что ли, не смотрите. У нас сейчас все пацаны так играют!»
Комментарии здесь, я думаю, излишни. То, что «демократическое» телевидение неуклонно и целенаправленно занимается моральным разложением народа, уже ни для кого не секрет! Фильмы со сценами насилия, убийств, издевательств, мордобоя стали неотъемлемой принадлежностью наших телевизионных экранов. Основными потребителями этой низкосортной продукции являются дети и подростки, с их неокрепшей психикой и шаткими моральными установками. Чему учит их вся эта видеопродукция? Понятно чему – быть не человеком, а каким-то взбешённым хищным зверем, сверхмускулистым полуидиотом, навешивающим удары направо и налево, а то и вовсе подлой скотиной. Они в этих фильмах знакомятся во всех подробностях с самыми изощрёнными способами издевательств и убийств, на которые способны всякого рода мразь. И, конечно же, для этой зелёной молодёжи с её ограниченным опытом жизни все эти фильмы, обильно демонстрируемые на телеэкране, интереснее, любопытнее, привлекательнее, чем всё прочее вокруг неё. Всё это ведёт к тому, что психика молодых людей очень рано заполоняется и пропитывается смрадом и мерзостью мира ублюдков и отморозков, и является сатанинский соблазн последовать их примеру. Если же у молодого человека имеется скрытая, а то и явная психопатология, а это не такая большая редкость в нынешней России (по данным 12-го Психиатрического конгресса, проводившегося в конце 90-х годов, 70 – 80 % российских школьников страдают теми или иными нервно-психическими расстройствами), то все эти жестокие фильмы с лёгкостью индуцируют у него дикие выходки и разрядку агрессии, потому что привлекательный для него образ вседозволенности и упоительного разрушения постоянно маячит в его болезненно взвинченном воображении. Нужно ли удивляться диким нравам, царящим в подростково-молодёжных «тусовках», или «дедовщине» в армии, или распаду семей, когда за «воспитание» молодёжи взялись деятели «демократических» СМИ? Ведь нужно быть клиническим дебилом, чтобы не понимать, каким образом широкая пропаганда аморализма формирует нравы подрастающего поколения? Разрушение общества начинается с саморазрушения личности в человеке и этому саморазрушению, как ни что другое, способствует раннее воспитание вседозволенности и жестокости в молодых людях.

     «Сохранение народа» — идея, которую вдруг, с чьей- то подсказки, начали прилюдно мусолить наши управленцы, — предполагает не только сохранение его численности, но, прежде всего, сохранение его нравственности, его духа. Возникает только весьма резонный вопрос: возможно ли при таком откровенно плёвом отношении к народу, к его нуждам со стороны властьимущих сохранить в народе и его нравственность, и его численность?

     Проявляется жестокостью и тяжёлый психопатический характер человека. Такой характер, как правило, связывают с психическим нездоровьем, но значительную роль играют здесь и личностные качества индивидуума. С трудом, но такой человек, всё же, может так или иначе отслеживать своё поведение, контролировать собственные поступки, но, как правило, не желает. Особенно трудны для общения люди жёстко авторитарного типа. Их отличает склонность к постоянно накипающему тоскливо-раздражённому настроению, которое ищет разрядки и может легко разряжаться в эмоциональных взрывах, вспышках ярости, жестоком рукоприкладстве, после чего они всё равно долго не могут успокоиться. Повод для гнева может быть небольшим и даже не связанным с ущемлением интересов такого человека, но гнев его может оказаться при этом несоразмерно ошеломляющим. Больше всего раздражает авторитарного человека то, что темп окружающей жизни и объективное развитие событий не находятся под его контролем. Он не может правильно понять, тем более, правильно оценить происходящее, но страстно желает всем заправлять, руководить, командовать, а его обходят, его не признают, ему не доверяют, и это делает его тяжело подозрительным, недоверчивым, настороженным в отношении окружающих, жестоко мстительным. Такие люди склонны очень высоко ценить себя, полагать себя компетентными в том, в чём им явно не хватает знаний, умения и опыта, и если уверовал такой человек в собственную «компетентность» или «непогрешимость», или «гениальность», или «новаторство» и т.д., то горе тому, кто посмеет не разделить с ним этого убеждения – он становится в глазах этого психопата «опасным врагом», в отношении которого можно строить жестокие планы мести. Он не знает и не хочет знать никакого соревнования или конкуренции и признаёт только свою монополию. Контроль или требование придерживаться установленных порядков приводит его в ярость. Он не испытывает чувства стыда, если его, например, уличили во лжи, напротив, он будет считать себя униженным теми, кто уличил его, и будет вскидываться на них, вынашивая для них планы мщения. У людей такого типа нет потребности в общении, они рассматривают других людей лишь как средство достижения своей ранее поставленной цели. Отличительная их особенность: льстивость и угодничество по отношению к начальству и хамство и презрение по отношению к подчинённым. Своей конфликтности, неуживчивости они, как правило, не замечают, в самооценке крайне снисходительны к себе, а свои выходки, нередко жестокие, считают обоснованными и оправдывают плохим к ним отношением со стороны других людей. Они считают себя прирождёнными лидерами, а потому беспредельно властолюбивы, лезут во власть всеми правдами и неправдами, а заполучив власть, начинают активно использовать её возможности исключительно в своих шкурных интересах. Они не переносят неподчинения себе и бурно восстают против ущемления даже ничтожной доли своих интересов. За критику в свой адрес они отвечают только одним – злобной местью. К руководству людьми их нельзя подпускать на пушечный выстрел, но именно они чаще всего в этом руководстве и оказываются. Здесь их патологическая злобность, неуживчивость, буйство честолюбия получает статус «железной руки», жёстко повелевающей послушным им «стадом» подчинённых. «Нет зверя свирепее человека, совмещающего в себе дурные страсти и власть» (Плутарх).