Категории психологии.
Категория
деятельности.
Появление категории деятельности в психологии предопределено
предшествующей историей философии. Г.П. Щедровицкий отмечал: «Первые очерки
деятельностного подхода и деятельностной онтологии появились сравнительно
давно, по сути дела с ними связано само появление философии.
У Платона иАристотеля мы находим уже
такие понятия деятельности и ее различных элементов и соотношений, которые
прошли через последнюю историю философии почти без всяких изменений»
(Щедровицкий, 19956. с. 87).
Дальнейшая разработка категорий деятельности в
философии XVIII и XIX вв. связана с именами Гегеля, Фихте, Шеллинга, Маркса.
Для отечественных психологов философско-методологической основой
деятельностного подхода стали взгляды К.
Маркса, сформулированные им в «Тезисах
о Фейербахе». Первый тезис Маркса о Фейербахе представляет собой очень яркую
формулировку деятельностного подхода в философии: «Главный недостаток всего
предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что
чувственность рассматривается в форме объекта или в форме созерцания, а не как
человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно»
(Маркс. Т. 3).
Категория деятельности используется в психологии, да и в
других науках, в нескольких функциях Э.Г. Юдин (1976) называл пять функций, в
которых используется данная категория:
·
как объяснительный принцип;
·
как предмет объективного научного
изучения;
·
как предмет управления;
·
как предмет проектирования;
·
как ценность в системах культуры.
Для психологии наиболее значимы первые две
функции категории деятельности. Вслед за Э. Г. Юдиным мы рассмотрим подробнее
данную категорию как объяснительный принцип и как
предмет научного и изучения.
Как объяснительный принцип категория деятельности была
впервые применена в отечественной ней психологии С. Л. Рубинштейном
(1922) в работе «Принциптворческой самодеятельности»:
«Субъект
в своих
деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и
проявляется; но в них созидается и определяется.
Поэтому тем, что он делает, можно определить то, что он
есть» (цит. по: Рубинштейн, 1986. С. 105).
Категория
деятельности становится и основой для формирования
предмета психологии, за счет чего перестраивается вся
система общепсихологических понятий.
«Понятие
деятельности, — писал Э.Г. Юдин, — позволяет
рассмотреть психику как ее функциональный орган» (Юдин,
1976. С. 75).
В современной отечественной
психологии похожие представления развиваются в
работах В.П.
Существенно, что категория деятельности вводится в
психологию не в том предельно общем значении, как она понимается в философии, а
через соответствующую психологическую интерпретацию. У Л.С. Выготского такой
психологической интерпретацией, по мнению Э.Г.
Юдина, становятся представления
об интериоризации, у А.Н. Леонтьева — представления о структуре психической
деятельности. У С.Л. Рубинштейна эта категория вводится в психологию через
понимание деятельности как процесса, в котором реализуется отношение человека к
миру.
С.Л. Рубинштейн сформулировал ряд методологических
принципов, в которых категория деятельности применяется при формулировании
предмета психологии. С.Л. Рубинштейн выделял в деятельности ее психическую
составляющую, которая и должна быть предметом психологического изучения —
нельзя подменять психологическое изучение деятельности исследованием ее
результатов.
Деятельность человека, по С.Л. Рубинштейну, может быть
практической и теоретической; эти два вида деятельности он разграничивал
достаточно отчетливо: «Практическая деятельность выступает как материальная, а
теоретическая … — как идеальная именно по характеру своего основного
продукта, создание которого составляет его цель» (1989. с. 42).
Это
теоретическое положение пересмотрено отечественной психологией в последние
десятилетия. Так, в работах В.П. Зинченко показано, что еще Л.С. Выготский
отказался от резкого противопоставления материальной и идеальной форм
(например, орудия и знака). В.П.
Зинченко (1996) детально обосновывает
положение о том, что предмет деятельности человека имеет некоторое идеальное
содержание, даже если он воплощен материально. Такой пересмотр
исходных философско-методологических основ понимания деятельности характерен
для неклассической психологии, уходящей от картезианского резкого
противопоставления материального и идеального, души и тела и т. д.
Категория деятельности использована А.Н. Леонтьевым для
объяснения
происхождения сознания в филогенезе.
Характерно, что
при этом А.Н. Леонтьев не вводит представление о структуре деятельности Это вполне
понятно, поскольку, по словам Э.Г. Юдина, объяснительный принцип
методологически неприхотлив и не нуждается в развернутых
теоретических схемах; требуется только показ
адекватности
именно этого принципа. А Н.
Леонтьев, прослеживая возникновение сознания в
совместной деятельности первобытных людей, развивает положение Л.С.
Выготского о том, что любая функция появляется вначале как совместная
деятельность, разделенная между людьми, и только потом —
как внутренняя психическая реальность.
В этом, а также во
многих других
теоретических положениях А.Н. Леонтьева видна преемственность психологической
теории деятельности и культурно-исторической теории Л.С. Выготского.
Категория деятельности как предмет психологического
изучения нуждается в конкретизации. Для психологического
изучения деятельности становятся необходимы теоретические схемы,
прежде всего представления о структуре деятельности.
Хорошо и известно
представление о ее структуре, предложенное A.Н.Леонтьевым.
Он
выделял четыре уровня анализа деятельности и соответствующие этим
уровням единицы анализа:
1. Мотив
— деятельность.
2. Цель
— действие.
3. Условие
— операция.
4. Психофизиологическая
функция.
Отметим, что предметом собственно психологического
исследования являются только первые триуровня деятельности. В.П.
Зинченко оцениваеттакой подход как весьма
продуктивный в методологическом плане. Но практика психологических исследований
потребовала дальнейшего совершенствования и развертывания леонтьевской схемы
единиц анализа.
1. Мотив
— деятельность.
2. Цель
— действие.
3. Функциональное
свойство — операция.
4. Предметное
свойство — функциональный блок.
Существенное отличие данной схемы от предложенной А.Н.
Леонтьевым заключается в том, что условия выполнения действия разделены на
функциональные и предметные. Операции отвечают функциональным свойствам
объектов. Предметным свойствам ситуации отвечают функциональные блоки. В.П.
Зинченко отмечает, что операция может быть раскрыта как структура, состоящая из
функциональных блоков. При перекрытии или совпадении предметных и
функциональных свойств операции и функциональные блоки могут переходить друг в
друга или совпадать.
Для изучения других видов деятельности схема может быть
модифицирована иначе (см. представления об общении как деятельности,
сформулированные М.И. Лисиной), но и в этих случаях за основу берется схема А.Н.
Леонтьева.
Категория деятельности в психологии
имеет несколько содержательных характеристик. Основными
содержательными характеристиками деятельности являются:
предметность, субъектность, осознанность, целенаправленность, социальность.
Предметность
человеческой деятельности подробно проанализирована А. Н. Леонтьевым (1975). ПoА.Н.
Леонтьеву, в самом понятии деятельностиимплицитно
содержится понятие ее предмета, а научное исследование деятельности требует
открытия ее предмета. Предмет деятельности при этом выступает двояко: первично
— как независимо существующий объект, подчиняющий себе деятельность человека,
вторично — как образ предмета, т.е. результат психического отражения. Мотив у А.Н. Леонтьева
понимается как предмет, на
который направлена потребность, т.е. как предмет деятельности. Таким образом,
главное, что отличает одну деятельность от другой, ее предмет.
Предметность деятельности, как отмечал А.Н. Леонтьев,
порождает предметность не только образов, но и потребностей, эмоций,
чувств. В последние годы в отечественной психологии
пересматриваются некоторые исходные основы понимания предметности деятельности.
Так же, как снимается резкое противопоставление теоретической и практической
деятельности, снимается и противопоставление материального и идеального
предмета деятельности, постулируется наличие переходных форм между
материальными и идеальными объектами, которые становятся предметом
деятельности (Зинченко, 1996).
Добавим, что предметом деятельности становятся и
сами действия человека, требующие тщательной отработки, например действия
квалифицированного мастера, музыканта-исполнителя, артиста балета. В работах Н.А.
Бернштейна
(1997), В.П.
Зинченко (1996) показано, что каждое действие и каждая операция
совершаются человеком как единичные, неповторимые. Живое действие как предмет
деятельности имеет материальную и идеальную составляющие, поскольку в его
структуру входят как материальные объекты, так и образы, в
которых отображается и моделируется действие.
Другой атрибут деятельности человека — субъектность. Понятие
субъектности широко используется в психологии, однако трактовка данного понятия
у разных авторов существенно различается.
Общее междуразличными
трактовками данного понятия состоит в том, что в любом случае под субъектом
понимается человек как тот, кто осуществляет свои действия и свою деятельность,
личность как субъект деятельности.
Субъектностью также называют осознание
человеком себя как носителя своих психологических качеств, а также как носителя
сознания и самосознания. В связи с этим необходимо отметить одну существенную
методологическую задачу, стоящую перед психологией, — разделение понятий
субъектности и самосознания.
Систематическое изучение субъектности как характеристики
деятельности началось в возрастной психологии при исследовании кризисов
развития. Было показано, что содержательные характеристики субъектности
меняются в зависимости от возраста человека и освоенности им деятельности.
Осознанность — еще одна
содержательная характеристика деятельности человека. В деятельности человек
осознает не все ее уровни, по мнению А. Н. Леонтьева, в сознании отражается
только целевой уровень деятельности.
Операции, как известно, не осознаются в
силу того, что они являются автоматизированными и в их осознании нет
функциональной необходимости. Мотивы деятельности могут быть осознаны, но в
обычных условиях они не представлены в сознании. Методологический принцип,
который стоит за этими утверждениями, получил название принципа единства сознания и деятельности.
Целенаправленность деятельности
рассматриваетсяна нескольких уровнях анализа.
На мотивационном уровне одной из важнейших проблем
академической и прикладной психологии является осознанность мотивов
деятельности. Вспомним, что А.Н. Леонтьев разделял мотивы-цели и мотивы-смыслы.
Первые осознаются в ходе самой деятельности, вторые могут быть осознаны, но в
особых условиях, прежде всего при рефлексивной активности самого субъекта.
В
практической психологии (прежде всего, в консультировании и психотерапии)
подробно анализируются условия для осознания человеком своих мотивов. К этим
условиям относятся способы психологической защиты, к которым человек прибегает,
особенности представлений о себе (ригидность или гибкость «Я-концепции» и др.).
Целевой уровень соответствует действиям в структуре
деятельности. Побудителем действий, согласно представлениям А.Н. Леонтьева,
являются цели. В
психологической теории деятельности принято различать цель и задачу как цель
действия, поставленную применительно к данным условиям.
Операции соотносятся с
условиями выполнения действия, которые не представлены в сознании, поскольку
операции являются автоматизированными и для их
осуществления не нужна регуляция на уровне сознания.
Однако, это не означает,
что при их осуществлении у человека отсутствует психическое отражение условий.
Исследования Н.А. Бернштейна в физиологии, В.П. Зинченко в психологии
показывают, что каждая операция представляет собой живое, а не машиноподобное
движение.
Социальность деятельности
человека также является ее неотъемлемым свойством. Понимание любой
деятельности человека как социальной было впервые в отечественной психологии
сформулировано J1. С.
Выготским
в 1930 г. (1982. Т 2). Социальность деятельности человека проявляется в том,
что она является опосредованной
культурно-историческими формами и. по выражению Л.С.
Психологическое изучение деятельности, создание
новых теоретических схем, исследования различных видов деятельности имеют
значение не только для психологии.
Дело в том, что важной общенаучно-методологической
задачей было и остается создание общей теории деятельности
(аналог в философии — общая теория познания). Г.П.
Щедровицкий отмечал, что без общей теории деятельности исследователи,
изучающие деятельность в частных науках, в том числе и в психологии, не
имеют необходимых методологических
средств.
Без такой теории ученые имеют средств для решения
междисциплинарных
проблем, например проблемы обучения и развития, находящейся на стыке
педагогики и психологии.
Очевидно, что в создании общей
теории деятельности
психологии должна принадлежать особая роль как науке, в рамках которой
осуществляется междисциплинарный синтез знаний о деятельности, полученных в
различных науках.
Общеизвестно,
что в психологии нет другой категории, у которой было бы столько различных
трактовок, как у категории личности. В любом современном учебном пособии по
психологии личности представлено множество теорий личности, и в каждой из них
дается свое определение личности.
Один из них состоит в том, что личность
представляет собой «некое неповторимое единство, некую целостность» (А.Н.
Леонтьев). Другой принцип
заключается в том, что личность признается высшей интегрирующей инстанцией,
управляющей психическими процессами.
К этим исходным принципам относится разделение понятий «индивид», «личность» и «индивидуальность»,
которое принято в отечественной психологии. Эти понятия отражают
целостность человека, но каждое из них отражает различные аспекты этой
целостности.
Понятие «индивид» подразумевает
генотипическое образование, продукт эволюции. Индивидными
называют те свойства человека, которые подвержены действию
биологических законов наследственности и изменчивости, как, например,
темперамент или природные задатки способностей.
В отличие от индивида, личность
«есть относительно поздний продукт общественно-исторического и
онтогенетического развития человека» (А.Н. Леонтьев). Личностными называют, как правило, те
свойства человека, которые характеризуют его как субъекта отношений с
окружающим миром и формируются во взаимоотношениях с миром.
Личностью во многих
общепсихологических теориях называют человека, достигшего определенного уровня
развития (этот принцип можно выразить хорошо известным высказыванием «личностью
не рождаются, личностью становятся»). Многие теории личности предлагают свой
критерий того, можно ли считать человека сформированной («зрелой») личностью.
Одна из распространенных точек зрения состоит в том, что зрелой личностью можно
считать человека, овладевшего своим поведением (Л.С. Выготский, Л.И. Божович).
Другая точка зрения, дополняющая предыдущую (А.Н. Леонтьев, Ю.Б. Гиппенрейтер),
состоит в том, что при определенном, достаточно высоком уровне развития
человека его личностные характеристики как бы «снимают» его индивидные
свойства.
Другими словами, у человека, являющегося зрелой личностью, по
поведению трудно сказать, например, о свойствах его темперамента. Обе точки
зрения дополняют одна другую. По-своему сформулированы критерии личностной
зрелости в гуманистической психологии (ответственность, опора на себя, принятие
себя и, следовательно, другого человека таким, какой он есть, подвижность
представлений о себе, позитивная самооценка и др.)
Индивидуальностью
называют совокупность социально значимых качеств человека, характеризующих его
как уникального и неповторимого. Если о сформированности личности можно
говорить, начиная с определенного момента в развитии человека, то
индивидуальность формируется на протяжении всей жизни и неправомерно пытаться
выделить критерий ее сформированности. А.Г. Асмолов (1996) говорит о жизненном
пути личности как пути становления ее индивидуальности.
Необходимо
выделить еще одно различие личности и индивидуальности. К личностным относят те
характеристики человека, которые являются социально-типическими, имеющими
историческую и культурную обусловленность. К свойствам индивидуальности относят
то, что уникально и неповторимо. А.Г.
Асмолов (1996), говоря о проявлениях
индивидуальности, разделяет продуктивные и инструментальные проявления личности
как субъекта деятельности. Среди продуктивных проявлений личности
индивидуальность обнаруживает себя в личностных вкладах человека в других людей
(А.В.
Петровский, В.А Петровский), благодаря которым человек обретает свое
продолжение в других людях. Среди инструментальных проявлений личности
индивидуальность проявляется в способах конструктивного разрешения противоречий
между индивидными и личностными свойствами человека, личностью и характером,
личностью и чуждыми ей требованиями внешнего окружения. В этом смысле
правомерно утверждение о том, что личностью становятся, а индивидуальность
отстаивают.
Впсихологической литературе
анализ «по элементам» противопоставляется анализу «по единицам», начиная с Л.С.
Выготского (1934). Эти два подхода к анализу имеются и в исследованиях
личности. А.Г. Асмолов (1996) относит к попыткам анализа личности «по элементам»
факторные теории личности (Р. Кеттелл, Г. Айзенк) и концепции, в которых
личность механически «собирается» из блоков темперамента, мотивации, прошлого
опыта и т.д.
К таким концепциям можно отнести представления о личности К.К. Платонова,
В.С. Мерлина и некоторых других авторов. В других теориях личности выделяется
некоторое динамическое образование, в котором сконцентрированы свойства
личности как целого. Можно сказать, что в таких подходах к исследованию личности
за основу берется принцип анализа «по единицам».
А.Г.
Асмолов (1996) на основе анализа отечественных и зарубежных подходов к изучению
личности сформулировал ряд параметров единиц анализа личности. При создании
новой теории личности эти параметры выступают как методологические требования к
единице анализа.
1. Динамическая природа
единиц структуры личности. «Влечение», «мотив», «потребность», «диспозиция», «установка»
по своей природе являются динамическими образованиями, тенденциями, актуально
побуждающими личность к активности.
2. Интенциональная
содержательная характеристика
единиц структуры личности. Только выявив, на что направлена та или иная
динамическая тенденция, ее интенциональный аспект, можно раскрыть собственно
предметное содержание единиц структуры личности.
Так, в психоанализе «влечение»
получает свое содержание только после фиксации на объекте; в понимающей
психологии Э. Шпрангера диспозиция наполняется смыслом только через отношение к
ценности, т.е. диспозиция — это всегда диспозиция на ценность, и т.п.
3. Уровень
отражения того содержания, которое имеется в единицах структуры личности. То
или иное содержание единиц структуры личности может быть представлено как в
осознаваемой, так и неосознаваемой форме (например, мотивы-цели и мотивы-смыслы
у А.Н. Леонтьева).
4. Генезис
единиц структуры личности. Если при разработке представлений о единицах анализа
личности отвлечься от выявления их генезиса, то не будет раскрыт путь
возникновения этих единиц, их социальная детерминация, а тем самым их связь с
онтогенезом личности, историей развития общества и филогенезом человеческого
вида.
Положение о генезисе единиц личности в трех указанных выше аспектах
нашло, например, свое выражение в аналитической психологии К.Г. Юнга,
выявившего в структуре личности такие образования, как «эго», комплексы
индивидуального бессознательного и архетипы коллективного бессознательного.
5. Тип
структурных связей между единицами анализа личности. В разных подходах к
исследованию структуры личности выступила идея о существовании иерархической
уровневой взаимосвязи между ними.
6. Саморазвитие
динамической организации личности. Представление о динамической организации
личности предполагает выделение механизма, обусловливающего собственную
динамику этой организации.
7. Взаимосвязь
мотивационной и познавательной сфер в единицах анализа личности. В «единицах»
анализа личности, по мнению А.Г. Асмолова, должно быть преодолено традиционное
расщепление личности на мотивационную, волевую, и познавательную сферы.
Вариантами таких единиц анализа могут быть значащие переживания (Л.С. Выготский),
личностный смысл (А.Н. Леонтьев, А.Г. Асмолов), конфликтный личностный смысл
(В.В. Столин), поступок (С.Л. Рубинштейн), направленность (Л.И. Божович).
8. Операционализация
единиц анализа личности. «Если единица анализа личности не фантом, — пишет А.Г.
Асмолов, — то должны существовать процедуры, позволяющие выявить
феноменологические проявления этой единицы, и тем самым в конкретном
экспериментальном и клиническом исследовании раскрыть представление об ее
природе» (1996. с. 85).
9. Целостность:
продукт анализа личности должен нести в себе все свойства, присущие целому.
Единицы анализа личности должны, по мнению А.Г. Асмолова, вмещать в себя все
свойства целого.
Два
подхода к анализу личности, при всей разнице между ними, являются не
взаимоисключающими, но взаимодополняющими. Оба этих подхода представлены в виде
психодиагностических методов исследования личности. Факторный подход
представлен в виде опросников личностных черт, структурно-динамический — в виде
методов, позволяющих объективировать единицы анализа личности в
экспериментальной ситуации (как, например, в школе К. Левина) или при
обследовании с помощью проективных техник.
Правомерно
рассматривать опросники личностных черт как средства номотетического подхода к
исследованию личности, а экспериментальные методы и проективные техники — как
средства идиографического подхода к изучению личности. В зависимости от
исследовательской задачи, оба этих подхода используются в различных
соотношениях.
При
всем многообразии теорий личности их типология включает в себя относительно
небольшое число вариантов. Каждая такая теория представляет собой модель
личности. За основу типологии имеет смысл взять дихотомию «структурные модели —
функциональные модели».
В
структурных моделях не только представлена определенная структура личности, но
и прослеживаются взаимосвязи между отдельными ее структурными элементами. Эти
взаимосвязи могут быть различного рода. В некоторых теориях они динамические,
как, например, в классическом психоанализе, транзактном анализе Э.
Берна или
психосинтезе Р. Ассаджиоли. Функционирование личности обусловлено
взаимоотношениями между структурными элементами. Примером могут быть
представления о бытии эго под двойным гнетом ид и супер — эго в классическом
психоанализе.
В
других теориях личности структурные элементы выступают как относительно
независимые параметры (юнгианская типология, модель Р. Кеттелла, Г. Айзенка или
модель «большой пятерки»), а выраженность параметров обусловливает
индивидуальное своеобразие человека или его принадлежность к тому, или иному
психологическому типу.
Характерно, что первый вариант моделей создан
психотерапевтами как теоретические схемы для применения в психотерапии. Второй
вариант моделей используется как теоретическая основа при конструировании
многофакторных личностных опросников.
В
функциональных моделях личности на первый план выступает некоторое центральное
функциональное свойство, обусловливающее модус жизни человека и/или динамику
его личностного развития. Этим свойством может быть совокупность ведущих
мотивов личности.
К функциональным относятся теоретические модели личности,
предложенные в гуманистической психологии и психоанализе (А. Маслоу, К.
Роджерс, К. Хорни, Э. Фромм, Э. Эриксон и др.) и в отечественной психологии (В.Н.
Мясищев, А.Н. Леонтьев, Л.И. Божович, Д.И.
Фельдштейн, А.Г. Асмолов и др.).
Может показаться странным, что рядом оказались эти имена, однако это совсем не
случайно. В исследованиях личности в отечественной психологии проявилась та же
закономерность, что и в изучении деятельности и сознания — функционально-генетические
аспекты оказались исследованы лучше, чем структурные.
Причинами такого
положения дел стали исторические обстоятельства, в которых развивалась
отечественная академическая и практическая психология. Кроме того,
отечественная психология личности испытала достаточно сильное влияние
гуманистической психологии и ассимилировала многие ее идеи, о чем в силу
понятных причин у нас не принято было писать и говорить.
Достаточно сравнить
представления А. Н. Леонтьева о личности как иерархии мотивов и А. Маслоу о
мотивационной иерархии, чтобы в этом убедиться. При существеннейшей разнице,
которая есть между этими теориями (А. Маслоу утверждал, что иерархия потребностей
инвариантна, по А.Н.
Леонтьеву, иерархия мотивов индивидуальна), однако, обеими
личность рассматривается как мотивационно — потребностная иерархия. Рефлексия
оснований, на которых построена та или иная теория личности, необходима при
самостоятельном изучении психологии личности.
Содержание
категории отражения, занимающей
центральное место в ряду базовых категорий психологии, относится к явлениям,
имеющим системную природу, поэтому и психическое отражение должно
рассматриваться в разных аспектах в отношениях:
·
с точки зрения
возможных форм отражения (моно- и полимодальных, чувственных и рациональных,
конкретных и абстрактных, дифференцированных и интегральных, развитых и
неразвитых и т.п.);
·
с точки зрения
возможных механизмов (психологических и нейрофизиологических; переработки
информации; формирования «картины мира»; целеполагания и целеобразования и
т.д.);
·
с точки зрения
возможных результатов отражения (сенсорно-перцептивный образ, образ воображения,
мнемический образ, понятие, знак, символ, ориентир, логика отношений и т.д.). В
этом плане особенно важен вопрос о степени адекватности результата отражения
отражаемому объекту;
·
с точки зрения
функций отражения в деятельности человека и его общении с другими людьми, в
поведении в целом (уровень произвольности регуляции; ее эмоциональные и волевые
характеристики; сознательное и неосознаваемое в поведении; трансформации
результатов отражения при их передаче от человека к человеку и т.д.).
Перечисленные
аспекты и отношения, раскрывающие системную сущность психического отражения,
исследуются в психологии неравномерно. Одни аспекты изучены более, другие —
менее, третьи находятся лишь в стадии формулировки проблем. Представляется, что
дальнейшее развитие общей теории психологии требует более интенсивной
разработки всех отмеченных аспектов и (что особенно важно) раскрытия их
закономерных связей.
Одна
из существенных характеристик психического отражения состоит в том, что оно
позволяет за сравнительно короткий интервал времени воспроизвести длительно
развертывающийся ряд событий. Оно не является зеркальным, т.е. детально и
однозначно следующим за отражаемыми событиями.
Процесс следования за ходом
событий не может обеспечить адекватной регуляции поведения; зеркальное, мертвое
отражение организму не нужно. В процессе психического отражения происходят
селекция информации, ее преобразование, дифференциация и интеграция.
Это
обеспечивает возможность не только фиксировать прошлое и настоящее, но и
предвидеть будущее, т.е. психическое отражение является опережающим. При этом принципиально важным
является то, что опережающее психическое отражение обеспечивает выделение тех
факторов внешней среды, которые способствуют сохранению жизни, и тех, которые
представляют угрозу.
Возникновение
психического отражения, переход от материи неощущающей к материи ощущающей
осуществляется в процессе эволюции живых существ необходимым образом. Даже в
самом элементарном своем проявлении (в ощущении) психическое отражение связано
с оперативной ориентировкой организма к окружающей среде, обеспечивая ему
адекватное активное приспособление путем изменения поведения.
При этом
окружающая среда отражается с той позиции, которую в ней занимает организм, и
относительно его «интереса» (приспособиться и выжить), т.е. «пристрастно». Это
позволяет считать, что уже элементарной форме психического отражения присуща,
хотя и в зачаточном виде, та особенность, которую применительно к развитым
формам обозначают как «субъективность».
В
процессе биологической эволюции психическое отражение возникло и развилось как
интегральное, системное качество организма, «отвечающее» за организм как
целостность. И эта его роль не только сохранилась, но и приобрела существенно
новый уровень в процессе исторического развития человека.
Поскольку
психическое отражение формируется и развивается в процессе жизнедеятельности
субъекта, «обслуживая» его как целостность, оно не может не быть субъективным.
Любой другой вид отражения не обеспечил бы «представительство» субъекта как
целого.
Когда
речь идет о субъективном характере психических процессов, то обычно поясняется,
что имеется в виду не содержание этих процессов (их содержанием является
объективная действительность), а форма их протекания.
Психическое
отражение существенно отличается от физического тем, что оно осуществляется
человеком и, следовательно, в нем проявляются так или иначе все специфически
человеческие свойства как субъекта жизнедеятельности.
Отражение
человеком окружающего мира осуществляется с той специфической, обусловленной
особенностями его жизнедеятельности (индивидуально-неповторимой) позиции,
которую он в этом мире занимает.
Одна
из актуальных задач психологической науки состоит как раз в том, чтобы
проследить шаг за шагом, как развивается субъективная форма психического
отражения от элементарного ощущения (в онтогенезе — у младенца) до тех уровней
психического, которые характеризуют личность; как с развитием содержания
жизнедеятельности субъекта развиваются уровни и формы психического
(субъективного) отражения.
Психическое
формируется на основе всех других форм отражения, свойственных организму, и как
бы «вбирает» их в себя. Как свойство особым образом организованной материи оно
проявляется и существует только во взаимодействии целостного субъекта с
окружающей действительностью (в своих первоначальных формах — в том
взаимодействии организма со средой, которое выражается в приспособительном
поведении).
Науку
всегда интересовала проблема: как формируется психическое отражение, каков его
материальный механизм.
Первые
поиски в этом направлении были связаны с изучением работы рецепторных звеньев
воспринимающих систем (анализаторов); предполагалось, что, изучив строение и
функции рецепторов, можно выявить и механизм психического отражения. Эти
исследования обогатили науку многими ценными данными, важными для понимания
процесса психического отражения.
Однако они натолкнулись и на ряд неразрешимых
задач. Тогда обратились к изучению передачи возникающих в рецепторах нервных
процессов в центральные звенья анализаторов и работе самих этих звеньев. В этих
исследованиях используются разработанные в кибернетике (прежде всего теории
информации) представления о кодировании, перекодировании и декодировании
сигналов.
Кратко
суть дела сводится к следующему. Первый момент и обязательное условие
формирования, например, зрительного образа — это образование сетчаточного
изображения по законам оптики. Такое изображение является информационным
эквивалентом определенных свойств объекта.
В результате фотохимического
процесса возникают нервные импульсы, передаваемые по зрительному нерву в
центральную нервную систему. Считается, что начало нервным импульсам дают
специализированные нервные аппараты — детекторы, соответствующие определенным
признакам сетчаточного изображения.
Именно в этих аппаратах и происходит
кодирование информации, поступающей извне. В ходе передачи по нервной системе
эти импульсы многократно перекодируются. Наконец, они достигают некоторых
высших отделов мозга, где происходит их декодирование и сравнение с
информацией, хранящейся в памяти.
В результате формируется психический образ.
Передача информации в нервной системе происходит через большое количество
специфических звеньев, но тем не менее по содержанию она остается одной и той
же. Как отмечает Анохин, воспринимающие системы формировались и развивались в
процессе эволюции, подчиняясь одному важному закону: между начальным и конечным
звеньями передачи информации должна быть точная информационная эквивалентность.
Благодаря этому закону на всех стадиях переработки информации в нервной системе
сохраняется адекватность сигналов параметрам отражаемого объекта. Нетрудно
видеть, что здесь процесс рассматривается как протекающий в одном направлении —
от периферии к центру.
Многие моменты кодирования и перекодирования сигналов
при их передаче по нервной системе сейчас изучены достаточно детально. Однако
остается неясным главный для психологии вопрос: как происходит декодирование
нервных сигналов и их превращение в психический образ.
При подходе к
информационному процессу как однонаправленному нередко возникает идея
необходимости некоторого внутреннего гомункулюса, который или сам производит
или для которого происходит декодирование. Иначе говоря, и на этом пути
возникли большие трудности.
Наконец,
были предприняты попытки поиска механизмов психического отражения в работе
эфферентных звеньев воспринимающих систем, в частности моторных компонентов
перцептивного процесса.
К
таким попыткам относится гипотеза уподобления, предложенная А.Н. Леонтьевым.
Эта гипотеза органически связана с материалистической линией в понимании
психического. Известно, что принцип подобия воспринимающего воспринимаемому
выдвигался еще античными философами.
В разных вариантах он выступал в
материалистической философии на всем протяжении ее развития. В гипотезе
Леонтьева принцип подобия получает конкретно-научную психологическую трактовку.
Речь идет не просто о подобии, а об уподоблении, не о некоем изначальном
соответствии органа объекту, а о процессе уподобления состояний органа
свойствам отражаемого объекта.
Анализируя
результаты исследований осязательного восприятия, он проходит к выводу, что «в
процессе осязательной рецепции … происходит «снятие слепка» объекта … », но « …
это осуществляется не путем изменения формы самого «снимающего» субстрата, а
путем изменения процесса; не сама ощупывающая рука, соприкасаясь с предметом,
воспроизводит ее контур, а ее движение.
При этом самый простой и само собой
понятный факт состоит в том, что, чем более движение изоморфно объекту, тем
совершеннее отражение его формы, тем точнее может быть отличена данная форма от
другой». Анализируя осязание, которое обладает тем преимуществом, что движения
руки в их отношении к ощупываемому объекту здесь легко наблюдаемы, Леонтьев
отмечает: осязание — это такой приспособительный процесс, который не выполняет
ни оборонительной, ни ассимилятивной функции, он не вносит также никакого
изменения в самый объект, в отличие, скажем, от рабочих движений, изменяющих
объект.
Его единственная функция состоит в том, что в осязательных
(ощупывающих) движениях, в их динамике воспроизводятся свойства объекта — его
величина и форма. В ходе осязания свойство объекта преобразуется в сукцессивный
рисунок (траектории движения руки), который затем вновь «развертывается» в
симультанное отражение объекта.
«Таким
образом, — заключает Леонтьев, — специфическая особенность механизма процесса
осязания заключается в том, что это есть механизм уподобления динамики
процессов в рецепцирующей системе свойствам внешнего воздействия».
Та
же идея проводится им и в связи с анализом движений глаз. Здесь он следует
Сеченову, который в своих работах по проблемам осязания и зрения утверждал, что
в процессах ощупывания и осматривания воспроизводятся очертания предмета,
степень его удаленности и взаимное расположение его деталей.
Итак,
изоморфизм траектории движения руки (пальца) контуру объекта может быть
достаточным условием формирования образа, но не необходимым. Образ формируется
и тогда, когда такого изоморфизма нет (или он не выявлен), и даже тогда, когда
рука неподвижна. Более того, вариант «чистого» моторного уподобления — это
особый частный и искусственный случай.
Изоморфизм
траектории движения глаза контуру объекта оказался недостаточным условием для
формирования зрительного образа. В этих экспериментах выявилось, что только в
том случае, если величина видимой части контура достигает некоторого
определенного значения, его образ при последовательном обведении глазом может
сформироваться.
Эти эксперименты показали значение сенсорной компоненты
зрительного восприятия. Это было показано также и в исследованиях осязания.
Вместе с тем экспериментальные исследования выявили возможность формирования
зрительного образа даже в том случае, когда воспринимаемый объект неподвижен
относительно сетчатки.
Считается, что длительность видения здесь не превышает
трех секунд. Но как бы мала она ни была, образ-то формируется. Кроме того, при
определенных условиях, как показал Вергилес, эта длительность может быть
значительно увеличена. Изоморфизм траектории движений глаз контуру объекта не
является ни достаточным, ни необходимым условием зрительного восприятия.
Непременным
условием нормального видения является достаточно широкое поле зрения,
обеспечивающее симультанность отображения находящихся в нем предметов. В этом
отношении зрение существенно отличается от активного осязания, для которого
характерна сукцессивность.
Леонтьев
не сомневается, что механизм воспроизведения специфического качества
воздействия на орган чувств должен включать такие процессы, которые способны
выразить собой природу воздействующего свойства (качества). Это и есть процессы
уподобления.
Вопросы
о том, что именно, динамика каких процессов в воспринимающей системе
уподобляется? Чему именно (каким свойствам воспринимаемого объекта) она
уподобляется и что значит уподобление (есть ли это изоморфизм или другие виды
подобия)? — остаются открытыми.
Заканчивая
рассмотрение проблемы материальных механизмов психического отражения, сделаем
два важных, на наш взгляд, замечания.
Во-первых,
история разработки этого вопроса показывает, что вряд ли оправдано связывать
механизм психического отражения с работой какого-либо одного звена
воспринимающей системы: рецепторного, центрального или эфферентного.
По-видимому, исследуя механизм психического отражения, нужно брать всю систему
в целом, всю совокупность развертывающихся в ней процессов.
Более того,
рассматривая функционирование той или иной воспринимающей системы (зрительной,
слуховой, осязательной и др.), важно исследовать ее связи с другими системами.
Есть немало данных, показывающих, например, зависимость пространственных
характеристик поля зрения от зрительно-вестибулярных связей, распределения
тонуса мускулатуры и т.д.
Во-вторых,
при исследовании механизмов психического отражения важно иметь в виду, что
воспринимающие системы (и сенсорная организация в целом) сформировались и
развились в длительном процессе эволюции. Поэтому очень многое из того, что
относится к механизму отражения, «отлилось» в определенную форму и генетически
закрепилось.
Это касается и их структуры, и их функций. Вопрос о врожденном и
приобретенном, генетическом и средовом в воспринимающих системах требует,
конечно, специального исследования. Сейчас лишь подчеркнем, что процесс
психического отражения строится на основе мощного фундамента, сложившегося в
ходе биологической эволюции.
Накопленные
эмпирические данные и теоретические схемы, сложившиеся в психологии (Ананьев,
Теплов, Леонтьев, Пиаже, Фехнер, Забродин и др.), позволяют говорить о трех уровнях психического отражения:
·
сенсорно-перцептивные
процессы;
·
представления;
·
речемыслительные
процессы, понятийное мышление, интеллект.
Эти
уровни различаются по форме психического отражения, его «глубине» и «объему»,
по условиям, необходимым для его формирования и развития, а также по
особенностям проявления его регулирующей функции. Они выступают вместе с тем и
как уровни психического развития: онто- и филогенетического.
Специфика
сенсорно-перцептивного
отражения в том и состоит, что он формируется в условиях
непосредственного взаимодействия субъекта с объектом и развертывается в
реальном масштабе времени. Человек воспринимает объект в том месте, в котором
он находится, и в тот момент времени, в который он действует на органы чувств.
В этом проявляется «непосредственность действительности» чувственного
отражения, на которой основано доверие к показаниям органов чувств. Но из этого
не следует, что данный уровень отражения есть нечто вроде «моментальной
фотографии». В восприятии отражаются не только отдельные объекты и их взаимное
расположение в данный момент, но и те изменения, которые происходили в
предшествующий интервал времени, а также тенденции дальнейших изменений, что
позволяет предвидеть будущее.
Иначе говоря, сенсорно-перцептивный процесс
включает момент антиципации, выступает как опережающее отражение. Благодаря
антиципации создается возможность своевременности выполнения актуальных
действий, их упорядоченности и оптимизации по критерию быстродействия.
В
целом сенсорно-перцептивный уровень отражения обеспечивает адекватность
актуальных действий, их соответствие текущей ситуации.
С
точки зрения теории отражения представление — это не тень ощущений и восприятий, не их
ослабленный дубликат, а обобщенный образ предметов и явлений объективной
действительности. Формируется и развивается оно, так же как и все другие
психические явления, в условиях материального взаимодействия субъекта с
объектами.
Наиболее
характерная особенность представления состоит в том, что в нем соединяется
образность (наглядность) и в то же время обобщенность. Как правило,
представление о том или ином объекте формируется в процессе его многократного
восприятия.
Благодаря этому происходит селекция признаков объекта, их
интеграция и трансформация; случайные признаки, проявляющиеся только в
некоторых единичных ситуациях, отсеиваются, а фиксируются лишь наиболее
характерные и потому наиболее информативные. На уровне представления возникает
возможность взаимообособления объекта и его фона.
При переходе от ощущений и
восприятий к представлению происходит как бы «сжатие» информации. В
представлении отражаются не только отдельные предметы, но и типичные свойства
более или менее значительных по объему групп предметов. В этом смысле оно
является собирательным образом.
При
переходе от восприятия к представлению структура образа изменяется: одни
признаки объекта как бы подчеркиваются, усиливаются, другие — затушевываются и
редуцируются. Иначе говоря, происходит схематизация образа. То, что и как
схематизируется, зависит от выполняемой субъектом деятельности.
Формируясь
в процессе восприятия, представление вместе с тем включается в этот процесс в
виде когнитивных схем, влияя на его организацию.
Однако
в формировании и развитии представлений необходим не только опыт
непосредственного восприятия, накапливаемый индивидом в процессе
жизнедеятельности. Не менее важно овладение знаками и знаковыми системами
(прежде всего языком), в которых фиксируются результаты познавательной
деятельности человечества.
Существенной
особенностью представления является его панорамность, дающая как бы возможность
субъекту выхода за пределы актуальной (наличной) ситуации.
На
уровне представлений формируются новые виды и способы гностических действий:
масштабное преобразование, мысленное расчленение объекта и объединение объектов
в одно целое, агглютинация, комбинация и рекомбинация, умственное вращение.
Перечисленные
выше особенности представления как образа, а также умственные действия с
отражаемыми в них объектами создают новые по сравнению с сенсорно-перцептивным
уровнем возможности антиципации. Так, масштабные преобразования относятся не
только к пространству, но и ко времени.
То, что последовательно наблюдалось в
течение длительных интервалов, может быть воспроизведено в представлении в
течение сравнительно короткого времени. При этом, конечно, многие детали
развития событий редуцируются, т.е. время как бы сжимается. Возможен и другой
вариант трансформации времени — его «растягивание».
В
отличие от сенсорно-перцептивной антиципации, связанной с актуальным действием
и ограниченной пространством и временем, в которых оно осуществляется,
антиципация на уровне представлений «обслуживает» также и потенциальные
действия, включаясь в процесс их планирования.
На разных этапах овладения деятельностью
функции представления различны. На одних оно обеспечивает антиципирующее
планирование, на других — формирование эталонов (образцов), на третьих —
контроль и коррекцию действий. Панорамность и симультанная целостность
образа-представления дает возможность реализовать различные стратегии
деятельности, выбрать оптимальную, с точки зрения субъекта, для данных условий.
Таким
образом, по сравнению с восприятием представление является новым, качественно
своеобразным уровнем психического отражения объективной действительности и
выступает в роли своеобразного связующего звена восприятия и мышления.
Третий
уровень психического отражения — вербально-логическое, понятийное мышление (речемыслительный
уровень). На этом уровне отражаются существенные связи и
отношения между явлениями объективной действительности.
В отличие от ощущений и
восприятий мышление — процесс социально опосредствованного отражения. Это
выражается прежде всего в том, что, решая ту или иную задачу, субъект оперирует
понятиями и методами мышления, сложившимися в ходе исторического развития
общества, в которых зафиксирована общественно-историческая практика.
Понятийное
мышление реализуется и как процесс отражения, и как определенная деятельность,
поскольку оно всегда связано с теми или иными задачами, решение которых требует
целенаправленных преобразований предметов (материальных или идеальных).
Опережающий характер психического отражения достигает на уровне понятийного
мышления своего наиболее полного проявления. Мышление всегда есть
прогнозирование. «Разрешающая способность», дальность антиципации здесь
наиболее высока. Важнейшей ее особенностью на этом уровне является то, что
речемыслительный процесс может развертываться в направлении как от настоящего к
будущему, так и от будущего к настоящему (и прошлому); от начального момента
деятельности к конечному, и от конечного к начальному.
Если
уровень сенсорно-перцептивных процессов обеспечивает регуляцию активных
действий, а уровень представлений — также и ближайших потенциальных, то
речемыслительный уровень создает возможность планирования деятельности (и
жизнедеятельности) в масштабах жизни субъекта.
В
реальной жизнедеятельности индивида все перечисленные уровни психического
отражения взаимосвязаны. Исследуя тот или иной психический процесс или
конкретный вид деятельности, можно, по-видимому, говорить не более чем о
ведущем уровне, который никогда не выступает сам по себе, но лишь определяет
специфическую структуру всей системы психического. То, какой именно уровень
окажется актуально ведущим, зависит от цели деятельности и решаемых задач.
На
разных уровнях психическое отражение осуществляется в различных формах, а также
в их сочетаниях. Основными формами являются образная и понятийная.
Понятиям
«образное» и «словесно-логическое» (образная и вербально-логическая память,
образное и вербально-логическое мышление и т.д.) принадлежит в понятийном
аппарате психологической науки немаловажная роль. Как известно, Павлов,
обратившись к исследованию высшей нервной деятельности человека, сформулировал
концепцию первой и второй сигнальных систем, в которой, по существу, отмечается
то же самое различие между основными формами психического отражения.
Проблема
образа и знака исследуется рядом наук, в той или иной связи изучающих человека,
познание и деятельность.
Когда
речь идет об образе и знаке, всегда возникают вопросы: образ — чего? знак —
чего? Из этих вопросов следует, что раскрыть суть как образа, так и знака,
выявить общее и специфическое в каждом из них можно, только анализируя их
отношения к чему-то третьему, а именно к некоторому оригиналу.
Эти отношения
есть отношения отражения. Оригинал — тот предмет (процесс, явление и т.п.),
который отражается, т.е. объект отражения, отражаемое. Образ (и знак) — это
само отражение, осуществляющееся как своеобразная организация материальных
процессов, которые являются его носителем.
Оригинал и носитель отражения могут
не иметь (и обычно не имеют) ничего общего по физическим, химическим и иным
свойствам. Но способ организации носителя отражения должен находиться в
определенной связи со свойствами отражаемого объекта.
Основное
различие между образом и знаком состоит в следующем: в образе так или иначе
воспроизводится оригинал (в этом смысле он является «копией», «слепком»); знак
же выступает в качестве заместителя оригинала (связь между ними является
условной).
В
знаке фиксируется познанная сущность, общее, абстрактное, «очищенное» от субъективности;
единичное и особенное раскрываются при помощи знаков через общее, конкретное —
через абстрактное.
Главной
формой психического отражения на сенсорно-перцептивном уровне является
образная; на речемыслительном — понятийная (знаковая). Что касается уровня
представления, то он, конечно, реализуется в образной форме. Однако, как
отмечалось, в представлении есть моменты обобщения и схематизации.
Поэтому
образная форма здесь выступает специфически. Нужно отметить, что этот уровень
не ограничен только репродуктивными представлениями, воспроизведением образов
воспринятых в прошлом объектов, их «следов». На этом уровне развертываются
сложные процессы, имеющие продуктивный, творческий характер.
Методология современной отечественной психологии
В девяностых годах ушедшего XX столетия в отечественной психологии отмечалось устойчивое снижение интереса к разработке методологии психологической науки. Предпринимались попытки ограничить роль методологии психологии, что было закономерной реакцией на «предписывающий» характер прежней методологии, существовавшей в нашей стране в предшествующие годы. Дело доходило до призывов вообще отказаться от методологии (на том основании, что методология неправомерно отождествлялась с ее философским уровнем, а последний, в свою очередь, с марксизмом-ленинизмом), более «мягкие» варианты редукции методологии были связаны (под явным влиянием американской психологии) со сведением ее к чисто технической дисциплине, трактующей процедуры планирования и проведения экспериментального (или квазиэкспериментального) исследования.
Зарубежная психология традиционно характеризовалась прагматизмом, в связи с чем широкое распространение получили попытки либо свести методологию к дисциплине, описывающей планирование и проведение эксперимента, либо ограничить методологию важными, но отнюдь не исчерпывающими ее содержание вопросами, к примеру, проблемой объяснения в психологии. Наконец, часто высказывалось мнение, что методологические проблемы должны решаться ученым в ходе проведения конкретного исследования, и, следовательно, методология психологии как самостоятельная концепция не нужна.
В последние годы наблюдается явное оживление интереса к методологическим вопросам психологической науки и практики. Выходят многочисленные научные публикации, посвященные анализу методологических проблем психологии, издаются учебные пособия по методологической проблематике. Нельзя не отметить вышедшие в последние годы работы, получившие широкую известность. В эти годы появились работы А.В. Юревича (2005), интересные методологические исследования В.М. Аллахвердова (2000, 2003), учебное пособие Т.В.Корниловой и С.Д.Смирнова (2006), методологические работы Ф.Е.Василюка (2003), И.Н.Карицкого (2002) и др. В работах А.Ю. Агафонова, В.А.Барабанщикова, Ф.Е.Василюка, И.П.Волкова, И.Е.Гарбера, А.Н.Гусева, М.С.Гусельцевой, А.Л.Журавлева, В.П.Зинченко, Ю.П.Зинченко, В.В.Знакова, И.Н.Карицкого, А.В.Карпова, В.А.Кольцовой, Т.В.Корниловой, Д.А.Леонтьева, С.В.Маланова, Б.Г.Мещерякова, И.А.Мироненко, П.Я. Мясоеда, В.Ф.Петренко, В.А.Петровского, Е.Е.Соколовой, С.Д.Смирнова, Е.Б.Старовойтенко, Д.В.Ушакова, Н.И.Чуприковой, В.Д.Шадрикова, А.В.Юревича и др. нашли решение многие важные методологические проблемы психологии, связанные с изучением психического. Важные вопросы методологии психологии обсуждаются в работах И.В.Вачкова, А.О.Прохорова, Е.В.Левченко, А.А.Пископпеля, В.А.Янчука, А.Г.Лидерса и др. В самое последнее время опубликовано весьма значительное число работ, посвященных методологии психологии, высказано много продуктивных идей (см. например, «Труды Ярославского методологического семинара», Т. 1, Т. 2, Т. 3. Ярославль, 2003–2005, где опубликованы работы, рассматривающие наиболее актуальные вопросы методологии психологической науки и практики).
В настоящее время методология психологии представляет собой интенсивно и динамично развивающуюся область психологического знания. В последние годы на страницах ведущих психологических журналов развернулись дискуссии, посвященные обсуждению вопросов методологии психологии (см. «Психологический журнал», «Вопросы психологии», «Психология. Журнал Высшей школы экономики», «Методология и история психологии» и др. (Не будем здесь останавливаться на анализе в высшей степени интересных методологических дискуссий, происходящих в современной отечественной психологии в последние годы). Обилие публикаций на методологические темы не может не радовать, т.к. увеличение интереса к методологии обычно бывает связано (как свидетельствует история психологии) с появлением новых теоретических подходов и существенным продвижением в разработке предметного поля психологии. Вместе с тем нельзя не отметить, что интенсивные методологические поиски пока не привели к созданию концепции методологии, которая разделялась бы большинством психологов.
Более того, существует достаточное число принципиально отличающихся методологических установок. А.В.Юревич отмечает, что в системе интегративных установок современной психологии можно различить несколько различающихся между собой позиций. По мнению С.Д.Смирнова (Смирнов, 2004, с.280-281), могут быть выделены четыре позиции:
1. Методологический нигилизм.
2. «Методологический ригоризм» или «методологический монизм».
3. «Методологический либерализм».
4. «Методологический плюрализм».
А.В.Юревич, сформулировавший позицию методологического либерализма, интерпретирует различия между методологическим либерализмом и методологическим плюрализмом следующим образом: «Четвертую позицию С.Д. Смирнов называет «методологическим плюрализмом», отмечая, что сам он разделяет именно ее. Она состоит в том, что психологическим теориям следует признать друг друга (подобно «методологическому либерализму»), но (в отличие от него) не следует стремиться к «наведению мостов» между ними, оставив психологию в ее нынешнем раздробленном состоянии и признав ее «полипарадигмальность» в качестве неизбежной» (Юревич, 2005, с.380).
Позиция методологического либерализма представляется более конструктивной, т.к., по нашему мнению, интеграция психологического знания представляет собой одну из важнейших стратегических задач, стоящих перед психологической наукой в начале XXI столетия.
Представляется важным подчеркнуть, что методология имеет конкретно-исторический характер. М.С. Роговин и Г.В. Залевский выделяют три вида психологического знания. Первый вид – знание о психических процессах и индивидуальных особенностях, которое есть «предметное знание». Второй вид – знание о самом процессе психологического исследования, о том, как получается, фиксируется и совершенствуется предметное знание о психике – «знание методологическое». Третий вид знания — «знание историческое», в котором отражается закономерная последовательность развития первых двух видов знания и которое помогает нам понять общее состояние психологии на каждый конкретный период времени, при каждом хронологическом срезе (Роговин, Залевский, 1988, c. 8). Подчеркнем, что методологическое знание находится в процессе постоянного развития.
Методология психологической науки пока еще не является устоявшейся, сформировавшейся теорией. Напротив, методология психологии представляет собой совокупность идей, понятий, принципов, схем, моделей, концепций и т. д., и в каждый момент времени на первый план выходят те или иные ее аспекты. И если перед психологией встают новые задачи, то и методология должна осуществлять соответствующую проработку, создавая новые методологические модели. Иными словами, методология психологии имеет конкретно-исторический характер.
Традиционный подход определяет методологию как систему «принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности, а также учение об этой системе» (Спиркин, Юдин, Ярошевский, 1989, С. 359). Это же определение воспроизводится в ряде современных психологических словарей применительно к методологии психологии. В целом это определение не вызывает возражений, необходимы лишь некоторые уточнения. На этом вопросе мы остановимся ниже.
Из этого определения, в частности, следует, что:
1. возможна методология (система принципов и методов построения) практической психологии;
2. возможна методология (система принципов и методов построения) научной психологии;
3. возможна методология как концепция, учение о методологии.
Отметим, что в данном определении акцентируется познавательная функция методологии. Ниже мы остановимся на том, что возможно построение коммуникативной методологии, выполняющей важную функцию соотнесения различных подходов и концепций.
Не имея возможности здесь предпринять сколь-нибудь полный обзор методологических исследований, проведенных в отечественной психологии в последние годы, остановимся на принципиальном для современной методологии психологической науки вопросе: какой должна быть методология современной российской психологии. Необходимо реставрировать (или восстановить в правах) традиционную советскую методологию психологии (естественно, освободив ее от очевидно устаревших или идеологизированных положений) или же речь идет о разработке принципиально новой методологии психологической науки.
Прежде, чем обсуждать, какой должна быть новая (или обновленная) методология, полезно вспомнить, какой была старая (советская) методология. Конечно, было бы неоправданным упрощением полагать, что методология отечественной психологической науки была единой. В советской психологии работали замечательные ученые, которые несмотря на идеологический прессинг разрабатывали важнейшие методологические положения. Методологические работы классиков советской психологической науки (С.Л.Рубинштейна, А.Н.Леонтьева, Б.Г.Ананьева, Б.Ф.Ломова, М.С.Роговина и др.) никоим образом не утратили своего значения. (Подробнее см. об этом (Мазилов, 1998, 2003)). Именно методологические разработки позволили отечественной психологии достичь признанных успехов. В данном случае для нас важно отметить то общее, что было характерно для методологии психологической науки в советскую эпоху.
Было распространенным уровневое представление о методологии. Чаще всего выделялись философский, общенаучный, конкретно-научный и методический уровень. В качестве философского уровня выступала марксистско-ленинская философия (диалектический и исторический материализм). Этот уровень был идеологизированным, что накладывало определенные «рамки» на возможности психологического исследования. Разрабатывался этот уровень философами, психология использовала преимущественно результаты таких разработок. Философия диалектического и исторического материализма выступала также основой для общенаучного уровня (законы и категории диалектики). Этот уровень был «обязательным» по идеологическим соображениям, без него обойтись было просто невозможно. Общенаучный уровень вытекал из «философского». Здесь также содержались определенные «ограничения» для развития психологической науки. Дело в том, что общенаучный уровень методологии разрабатывался по стандартам естественных дисциплин. На наш взгляд, существенным препятствием для разработки психологией собственной методологии являлась ориентация на те методологические установки, которые сложились в философии науки на основе реализации естественнонаучного подхода, претендующего на статус общенаучного. Такой подход не учитывал специфики психологии и уникальности ее предмета. Вместе с тем нельзя не согласиться с позицией Л. Гараи и М. Кечке, в соответствии с которой бесперспективны попытки построить всю психологию на «герменевтической» логике исторических наук, поскольку на язык герменевтической психологии невозможно перевести наработки естественнонаучной психологии (Гараи, Кечке, 1997). Попытки решить вопрос «силовым» путем за счет «логического империализма» естественнонаучной или герменевтической парадигмы ни к чему, как убедительно показала история психологии XX столетия, не привели. Сегодня совершенно ясно, что ни к чему, кроме углубления кризиса в психологии подобная конфронтация привести и не может. В таких условиях становится чрезвычайно актуальной разработка такой общепсихологической методологии, которая бы предполагала возможность взаимного соотнесения психологических концепций, исходящих из различного понимания предмета психологии.
Наибольший интерес (для психологов), естественно, вызывала собственно психологическая методология (соответствующая конкретно-научному уровню). Ее обычно представляли через совокупность методологических принципов (детерминизма, единства сознания и деятельности, развития, системности и т.д.). Конкретным воплощением психологической методологии обычно выступал деятельностный подход: методологический анализ категории деятельности представлял парадигму, в которой должна была работать отечественная психология. Еще раз подчеркнем, что подобное представление является схематичным, но оно в целом отражает характер методологических разработок отечественной психологии в советский период.
Вернемся к сегодняшним представлениям о том, какова должна быть методология современной психологии. По этому поводу в последние годы было высказано несколько различных позиций. Рассмотрим их более подробно.
Первую позицию можно условно определить как радикальную. Она состоит в том, что старая методология не годится совершенно, поэтому необходимо разрабатывать новую методологию, соответствующую современным задачам психологии. Примером реализации первой позиции являются работы И.П.Волкова. По И.П.Волкову, под методологией следует понимать «непротиворечивую, логически цельную систему философских и теоретических принципов, отражающих понимание сущности психики как основного предмета исследований в психологии и управляющих на основе этой гносеологической конструкции мыслями и действиями психологов в их научных исследованиях и в научно-практической, в том числе педагогической, профессиональной деятельности» (Волков, 2003, с.81). Такой методологии в настоящее время пока еще нет, она пока находится в состоянии становления. И.П.Волков отмечает, что «состояние научной психологии действительно достойно ее несостоятельной методологии, порожденной не просто наукой или обществом, а сознанием психологов. Отказаться от старой марксистской методологии было легко, но вот создать новую методологию, ох как трудно: разрушать всегда легче, чем строить» (Волков, 2003, с.81).
Вторую позицию можно определить как консервативную. Она состоит в том, что методологические функции вполне успешно выполняла традиционная методология. О наличии такой позиции можно судить по тем положениям, которые составляют содержание методологии психологии в представлении автора. В качестве примера приведем работу В.И.Тютюнника (Тютюнник, 2002). «Методология – область научной деятельности, в ходе которой изучаются и применяются общие и частные методы научных исследований, а также принципы подхода к определению предмета, объекта и методов исследования действительности и к решению целого класса исследовательских задач» (Тютюнник, 2002, с.8). В методологии выделяются четыре уровня (уровень философской методологии; уровень общенаучных диалектических принципов; уровень частнонаучных методов; уровень конкретной методики и процедуры исследования (Тютюнник, 2002, с.9). Уровень философской методологии представлен основными законами и категориями диалектики как науки о наиболее общих законах развития природы, общества и человеческого познания. Основные законы диалектики: закон единства и борьбы противоположностей; закон отрицания отрицания и закон прехода количественных изменений в качественные. Основные категории диалектики: сущность и явление; содержание и форма; причина и следствие; возможность и действительность; единичное, всеобщее и особенное; свобода и необходимость; необходимость и случайность; качество и количество; мера. Уровню общенаучных принципов соответствуют: принцип восхождения от абстрактного к конкретному и наоборот; принцип единства исторического и логического; принцип единства логики, диалектики и гносеологии; принцип относительности; принцип дополнительности; принцип системности. Таким образом, можно видеть, что уровень философской методологии рассматривается в работе В.И.Тютюнника в традиционном ключе. Для этого, заметим, вполне достаточно оснований, т.к. в советской психологии, которая, как хорошо известно, базировалась на такой философской методологии, было много замечательных достижений.
Третья позиция может быть характеризована как умеренная. Состоит она в признании того, что старая методология во многом непригодна в новых условиях, но при формировании основ новой методологии необходимо учитывать и использовать накопленные наработки. Здесь (впрочем, как и всегда в подобных случаях) наблюдается достаточно широкий диапазон расхождений во взглядах: одни авторы тяготеют к радикализму, другие к консерватизму.
Как нам представляется, весьма полезно прислушаться к мнению одного из классиков отечественной психологии В.П.Зинченко. Обращаясь к анализу методологии отечественной психологии, В.П.Зинченко отмечает, что «методология была связана не столько с теорией и философией, сколько с идеологией, находившейся над всем. Последняя была крайне агрессивна, претенциозна и самозванна» (Зинченко, 2003, с.98). Автор замечает, что в отечественной психологии были сформулированы методологические принципы, которые сохраняются в виде недостаточно отрефлексированных схематизмов профессионального сознания. «Беда в том, – пишет В.П.Зинченко – что они излагаются именно в форме постулатов, а не проблем, что сковывает свободу мысли и исследования» (Зинченко, 2003, с.98-99). Автор предпринимает детальный анализ методологических принципов (постулатов), которые составляли ядро методологии отечественной психологической науки: принципа системности, принципа детерминизма, принципа отражения, постулата о рефлекторной природе психики, принципа деятельности, принципа единства сознания и деятельности, постулата социальности (личность есть совокупность всех общественных отношений). В.П.Зинченко приходит к выводу, что налицо «недостаточность, а то и неполноценность, неадекватность, так называемых, методологических принципов советской психологии. Иначе и не могло быть, поскольку навязываемая «самозванцами мысли» идеология выполняла служебные функции контроля за развитием науки и средства направлять это развитие в нужном направлении (хотя что такое нужное направление никому, кроме самих ученых, не может быть ведомо). Но как известно, на всякого мудреца довольно простоты. Ученые, лукаво прикрываясь идеологическими стандартами и штампами, обеспечивали себе хотя хотя бы относительно безопасные условия для развития науки. И нужно сказать, что такую защитную функцию методология выполняла, если не становилась самоцелью» (Зинченко, 2003, с.114). В.П.Зинченко заключает: «Жизнь сложна. И мы меньше всего склонны призывать к ее упрощению. Его предела, кажется, уже достигла методология, которая к несчастью претендовала и на роль теории… Абсолютизация любого методологического подхода препятствует теоретической работе. Например, системный подход выдавался за последнее слово именно в теории психологии, и тем самым он мог породить только бессистемную эмпирию. Но теоретическая работа шла как бы под сурдинку методологии и для ее выявления нужно проведение специальной работы» (Зинченко, 2003, с.115). Нельзя не согласиться с суждением классика отечественной психологии: «Едва ли целесообразно призывать к полному разоблачению методологических мифов. Прямая борьба с догматами бессмысленна. Более уместна их конструктивная критика, ограничение их влияния, выдвижение разумных оппозиций. В итоге они сами постепенно сойдут со сцены или трансформируются из непреложных постулатов и принципов в возможные подходы. Другими словами, некоторые из методологических принципов займут скромное место научных и методических подходов» (Зинченко, 2003, с.100).
Сформулируем нашу точку зрения на проблему методологии. Мы полагаем, что дискуссии по поводу методологии психологической науки во многом связаны с эмоциональными оценками («методологическими эмоциями», по А.В.Юревичу). Конечно, если идеология пытается подменить собой науку, это плохо и совершенно недопустимо. Вместе с тем, вряд ли стоит отрицать, что к психологии применимы общие стандарты научного мышления и логики научного познания. Поэтому философский и общенаучный уровни методологии, задающие общие правила рассуждения, обоснования, доказательства, несомненно должны присутствовать в сознании научного психолога. Но наиболее важными для психологии все же являются собственно психологические методологические представления, собственная методология психологии. Подчеркнем, что крайне опасно полагать, что для психологии безоговорочно подходят разработки, полученные на материале естественных наук. Очень часто делаются обобщения, представляющиеся совершенно неоправданными (ибо за ними не стоит конкретных специальных исследований), согласно которым естественнонаучные стандарты распространяются на область всей психологии. Этот уровень собственно психологической методологии (как нам представляется, важнейший среди всего методологического психологического знания) подменялся в советской психологии набором принципов и постулатов, о которых писал в цитированной выше работе В.П.Зинченко. Можно согласиться с В.П.Зинченко, что абсолютизация принципов неперспективна. Вместо «приговаривания» принципов методологии стоит обратить более пристальное внимание на разработку проблем предмета, метода, объяснения в психологии, обеспечение интеграции психологического знания и др.
Очень важно подчеркнуть, что необходимо различать собственно методологию психологии и теорию психологии и, несомненно, методология не должна подменять собой теории. Несомненно, что те или иные психологические теории могут иметь методологическое значение и выступать в качестве методологии при осуществлении конкретного психологического исследования. Но должна существовать собственная методология психологической науки в узком смысле, обеспечивающая выполнение определенных функций.
Наверное, это должна быть научная методология. Психология не должна утратить статус науки. Как бы то ни было, психология несомненно является наукой. Ее нельзя «безнаказанно» свести к естественнонаучной, либо гуманистической парадигме. В качестве неизбежного наказания, как уже упоминалось, следуют «неоправданные ограничения», неадекватность которых очевидна, а цена не просто высока, но чрезмерна.
Наверное, это должна быть методология на исторической основе. Этот тезис в свое время формулировался Л.С. Выготским, С.Л. Рубинштейном, М.Г. Ярошевским и др.
Наверное, это должна быть методология, свободная от идеологии. В нашем отечестве об этом полезно помнить.
Наверное, это должна быть методология плюралистическая, исходящая из того, что путей к истине может быть много. Некоторые могут быть более адекватны, чем другие. Но это не основание принимать какой-то из них за универсальный.
Наверное, это должна быть методология, ориентированная не только на познание психического, но и на практику.
И последнее, может быть, самое главное. Это должна быть содержательно психологическая методология. Не пытающаяся свести «многомерное» человеческое существо к адаптации, деятельности, общению, но осознающая его и как душевное, и как духовное. Следовательно, психология должна стать на путь собственного развития: естественные и гуманитарные науки не могут быть образцом для построения психологии. На заре своего самостоятельного существования научная психология последовательно попыталась реализовать обе «линии». Ни «чистые линии», ни многочисленные попытки их соединения существенного успеха не принесли. Может быть, дело в том, что «наиболее возвышенное и совершенное» (Аристотель) нуждается в особом исследовательском подходе, специальной содержательной методологии.
По нашему мнению, это не должна быть методология «сверху», идущая от философии или идеологии, а методология «снизу», вырастающая из логики развития самой психологии. Забегая вперед, отметим, что такое основание для построения концепции методологии мы обнаружили в соотношении теории и метода в психологии – структурном инварианте, характеризующем любой исследовательский подход, поскольку он отражает логику психологического исследования.
Приступая к циклу методологических исследований и намечая контуры новой методологии психологической науки, мы отмечали (Mazilov, 1997), что, вероятно, она должна складываться из следующих составляющих, соответствующих трем основным группам задач, стоящих перед этой областью знания:
1. Когнитивной (познавательной) методологии, описывающей принципы и стратегии исследования психического.
2. Коммуникативной методологии, обеспечивающей соотнесение различных психологических концепций и реальное взаимодействие различных направлений и школ в психологии.
3. Методологии психологической практики (практико-ориентированной психологии).
Когнитивная (познавательная) составляющая — традиционная для классической методологии сфера интересов: проблема предмета психологии, соотношение теории и метода в психологии, структура научного знания в области психологии, структура научной теории в психологии, особенности порождения, функционирования психологических теорий, особенности понятийного аппарата психологической науки, характер объяснения в психологии, структура и операциональный состав методов, применяемых в психологии, условия и критерии научности, соотношение научного и вненаучного знания и т.д. Здесь что ни слово — проблема. Обозначим для примера лишь некоторые. Предмет науки. В психологии есть достаточные основания предполагать, что предмет имеет непростое строение: можно выделить декларируемый, реальный и рационализированный. Предмет науки и предмет исследования не совпадают, могут быть выделены различные их взаимоотношения. Даже методы психологии, как ни странно, тоже представляют собой «проблему». Если эмпирические методы достаточно хорошо изучены, разработаны интересные классификации, то о теоретических методах этого сказать явно нельзя. Не исследовано должным образом соотношение теории и метода в психологии. В «познавательной» составляющей может быть выделен особый блок, имеющий в настоящее время для нашей психологии чрезвычайную важность. Это своего рода «метаметодология». Учитывая то, что в психологии существует множественность понимания предмета психологической науки и множественность объяснения, необходимо осуществление сравнительно-методологического анализа. Без такого анализа практически невозможно соотнесение теорий, концепций, подходов, ориентаций.
Коммуникативная составляющая представляет собой нетрадиционную сферу методологии психологической науки. Коммуникативная составляющая призвана помочь нахождению взаимопонимания как «внутри» научной психологии, так и в психологии в целом. Смысл коммуникативной составляющей методологии — в соотнесении (в первую очередь в разработке инструментария, аппарата такого соотнесения) теорий разного уровня и разных методологических ориентаций и подходов.
Практическая составляющая — область методологии, которая начинает складываться сейчас на наших глазах. В нашем обществе происходит бурный расцвет практической психологии: в образовании, в медицине, в бизнесе. Востребованность психологических знаний велика. И совершенно ясно, что и по задачам, и по методам, и по содержанию самого психологического знания практическая психология это особая область. Деятельность психолога-практика, ее методология — важный блок «практической» составляющей. Принципы разработки различных психотехник и психотехнологий — не менее актуальный «модуль», не получивший пока необходимой разработки. Здесь тоже огромное количество нерешенных проблем. Подчеркнем — именно методологических проблем. Практическая психология возникает на других основаниях: в отличие от традиционной научной психологии она имеет «объектную», а не «предметную» ориентацию, она более «антропологична», если воспользоваться терминологией П.Фресса.
Последующие исследования и развитие отечественной психологической науки в последние годы показали, что избранный путь является верным. Остановимся (очень кратко) на некоторых принципиальных вопросах, касающихся указанных блоков методологии.
Когнитивная методология. Основные проблемы содержательной методологии обычно представляются так: структура научного знания вообще и научной теории в особенности; законы порождения, функционирования и изменения научных теорий; понятийный каркас науки и ее отдельных дисциплин; характеристика схем объяснения, принятых в науке; структура и операциональный состав методов науки; условия и критерии научности (Спиркин, Юдин, Ярошевский, 1989).
Разработка отдельных вопросов методологии (даже таких важнейших для психологии как проблема предмета, метода, объяснения и т.д.) взятых самих по себе не позволяет принципиально изменить ситуацию в методологии. Это привело к выводу, что методологические проблемы должны решаться в комплексе, что ставит на повестку дня разработку концепции интегративной когнитивной методологии, под которой понимается общая методология психологии как непротиворечивая концепция, трактующая проблемы предмета, метода, объяснения, психологического факта, теории в их взаимосвязи. Таким образом, на повестке дня стоит разработка общей методологии (интегративной когнитивной методологии). Главная сложность в разработке настоящей проблемы заключается в том, что исследования разными авторами проводятся с различных методологических позиций. Это естественно, т.к. разработка фундаментальных проблем психологии (например, проблемы предмета, метода психологии, объяснения и т.д.) сопряжена с большими трудностями, поэтому множественность исследовательских подходов в психологии традиционна. На этом основании многими авторами утверждается, что разработка общей методологии в современных условиях невозможна. Выдвигаются принципы методологического плюрализма (С.Д.Смирнов) и методологического либерализма (А.В.Юревич), что означает сосуществование различных методологий.
Мы полагаем, что:
1) разработка общей методологии возможна, т.к. существует универсальная модель, позволяющая свести в «общем исследовательском пространстве» важнейшие методологические категории;
2) использование интегративной когнитивной модели позволяет учесть наработки ведущих отечественных и зарубежных методологов, что позволяет сделать разработанная ранее соотносительная модель (Мазилов, 2001).
Итак, под интегративной когнитивной методологией понимается общая методология психологии как непротиворечивая концепция, трактующая проблемы предмета, метода, объяснения, факта, теории в их взаимосвязи. Вне учета подобной взаимосвязи не может быть достигнуто существенное дальнейшее продвижение в разработке этих (и многих других) важнейших методологических вопросов современной психологии. Очевидно, что целостная когнитивная методология психологии должна, как минимум, удовлетворять следующим требованиям: 1) должна быть достаточно широкой, т. е., как минимум, включать в себя основные названные компоненты методологии (предмет, метод, теория, объяснение и др.); 2) должна иметь достаточно универсальный характер в том смысле, что должна быть приложима к широкому кругу психологических концепций.
Как нам представляется, в качестве такого основания может быть предложена модель соотношения теории и метода в психологии. Данная модель включает в себя следующие структурные компоненты: проблема, предмет психологии, опредмеченная проблема, предтеория (в структуру которой входят базовая категория, идея метода, моделирующие представления, организующая схема), метод (включающий три уровня: идеологический, предметный и процедурный), эмпирический материал, объяснение (включающее объяснительную категорию, собственно объяснение, предполагающее уровневую структуру), теория как результат исследования. Подчеркнем, что данная схема является замкнутой, т.е. теория является основанием для постановки новой проблемы.
Коммуникативная методология.Традиционно методология фактически рассматривается только в своей познавательной, когнитивной функции (см. определение методологии, рассмотренное выше). Это, несомненно, важнейшая функция методологии. Но, как можно полагать, далеко не единственная. В течение многих десятилетий методология психологии была направлена исключительно на разработку средств, позволяющих осуществлять процесс познания психического (когнитивная функция методологии психологии). Методология психологической науки должна выполнять и коммуникативную функцию, т.е. способствовать установлению взаимопонимания между разными направлениями, подходами внутри психологической науки. Сегодня совершенно ясно, что современная психология далека от единства. Различные парадигмы и подходы в сегодняшней психологии различаются не меньше, чем психологические школы периода открытого кризиса. Собственно, сейчас мы имеем дело с настоящим «полноценным» методологическим кризисом. Для того, чтобы только «просто разобраться» в сложившейся ситуации, необходимо сопоставление научных концептуальных систем, выполненных в разных научных традициях.
Важно подчеркнуть, что одного желания, «доброй воли» психологов для установления необходимой коммуникации между концептуальными системами мало. Для этого нужны реальные возможности, которые может обеспечить использование инструмента — понятийного аппарата коммуникативной методологии. Видимо, Юнг был прав, утверждая, что время глобальных теорий в психологии еще не наступило. Поэтому, возможно, стоит переменить ориентацию – вместо тщетных попыток создания «супертеории» перейти к «нормальной» работе по упорядочению, соотнесению уже добытого знания. Представляется, что научная психология в полной мере еще не осознала реальных размеров того богатства, которое накоплено предыдущими поколениями научных психологов и действительно существует. Для того, чтобы это осознать, необходимо изменение установки. В психологии действительно накоплено огромное количество научного материала, выдвинуто множество гипотез и теорий, сформулировано много концепций. Главная проблема состоит в недостаточном реальном взаимном соотнесении различных подходов и теорий. Особенно важно подчеркнуть, что дело отнюдь не в «нежелании» психологов вступать в научную коммуникацию, а в отсутствии реального методологического аппарата, позволяющего произвести такого рода соотнесение. Сегодня необходимо направить усилия на разработку научного аппарата, позволяющего реально соотносить различные концепции и, тем самым, способствовать установлению взаимопонимания в рамках научной психологии. Конкретная задача, которую предстоит решить в первую очередь, состоит в разработке модели методологии психологической науки, ориентированной на коммуникацию, т.е. предполагающей улучшение реального взаимопонимания (как «внутри» академической психологии, так и в достаточно непростых «отношениях» последней с психологией практико-ориентированной, нетрадиционными психологиями и т.д.).
Хорошо известно, что в психологии накоплено огромное количество различного фактического материала, выдвинута масса гипотез, сформулировано множество концепций разного уровня. Вместе с тем обобщающей концепции (на что психологическая наука была явно ориентирована) создать не удалось, хотя некоторые направления в психологии минувшего века на это (явно или неявно) претендовали. Необходимость разработки коммуникативной методологии определяется тем, что в современной психологии накоплен богатейший материал: огромное количество фактических данных, гипотез, обобщений, концепций и теорий разного уровня. Вместе с тем (ввиду отсутствия общепринятых универсальных теорий) не складывается общая картина психического, которая удовлетворила бы потребность психологического сообщества в адекватной общей теории. Психологи вынуждены пользоваться совокупностью концепций, каждая из которых имеет свои достоинства и недостатки. Поэтому требуется инструмент, позволяющий осуществлять соотнесение различных психологических теорий и в перспективе производить интеграцию психологического знания. Цель коммуникативной методологии состоит в разработке теоретической модели, обеспечивающей соотнесение психологических концепций и осуществление на этой основе интеграции психологического знания. Теоретическую основу коммуникативной методологии составляет концепция соотношения теории и метода в психологии (Мазилов, 1998). Наибольшую трудность, как показывает развитие психологии в XX столетии, являет собой «несоразмерность», «несопоставимость» различных психологических концепций, что подчеркивается многими авторами, которым это препятствие представляется вообще непреодолимым: по их мнению, различные подходы, парадигмы являются несоотносимыми.
Предложенная нами схема соотношения теории и метода в психологии является основой для одного из вариантов коммуникативной методологии. Достоинством этой схемы является ее достаточно универсальный характер. Важно подчеркнуть, что она учитывает специфику именно психологического исследования (поскольку предполагает включение реального предмета исследования). Разработка коммуникативной методологии сделала реальной интеграцию психологического знания. Об интеграции в социальной психологии пишет А.Л.Журавлев (Журавлев, 2002). Среди работ в этом направлении необходимо отметить исследования В.А.Янчука, в которых реализуются идеи интегративно-эклектического подхода (Янчук, 2005). Интегративно-эклектический подход обосновывает необходимость и продуктивность сотрудничества и партнерства различных психологических традиций. Он направлен на взаимообогащение и взаиморазвитие. Важно подчеркнуть, что данный подход представляет собой не «декларацию о намерениях», а он уже успешно реализуется на практике (Янчук, 2005).
Методология психологической практики.В разработку данной проблематики большой вклад внесли работы Ф.Е.Василюка (Василюк, 2003) и И.Н.Карицкого (Карицкий, 2002, 2007), опубликованные в последние годы. В работе И.Н.Карицкого выделяются основания психологических практик: «В целом основания психологической практики подразделяются на социальные, личностные, потребностно-целевые, концептуальные, реляционные, методологические, праксические, орудийные (инструментальные) и феноменальные. Потребностно-целевые, концептуальные, реляционные, методологические, праксические, орудийные (инструментальные) и феноменальные составляют условно вертикальную структуру практики. Социальные и личностные – представляют другой срез психопрактики (или ее другое измерение), т.е. в них в той или иной степени представлены прочие основания психологической практики» (Карицкий, 2007, с. 230). Автором разработана модель психологической практики, что позволяет наметить классификации психологических практик. По нашему мнению, разработанная И.Н.Карицким концепция психологической практики является значительным прорывом, существенно расширяющим исследовательские горизонты.
Литература
Абульханова-Славская К.А. Методологический аспект проблемы субъективного // Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1969, с. 317-347.
Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии. СПб.: Печатный двор, 1993.
Аллахвердов В. М. Сознание как парадокс. СПб.: ДНК, 2000.
Аллахвердов В. М. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. СПб., 2003.
Барабанщиков В.А. Системный подход в структуре психологического познания // Методология и история психологии. Т.2, вып 1, 2007, с.86-99
Василюк Ф.Е. Методологический анализ в психологии. М., 2003
Волков И. П. Какая методология нужна отечественной психологии, кому и зачем? // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 1: Методология психологии. Ярославль, 2003.
Дорфман Л.Я. Методологические основы эмпирической психологии. М.: Смысл, Академия, 2005
Зинченко В.П. Преходящие и вечные проблемы психологии // Труды Ярославского методологического семинара: Методология психологии. Ярославль, 2003, с.98-134.
Карицкий И. Н. Теоретико-методологическое исследование социально-психологических практик. М., Челябинск: Социум, 2002.
Карицкий И.Н. Теоретико-методологический анализ психологической практики // Теория и методология психологии: постнеклассичекая перспектива / Под ред. А.Л.Журавлева, А.В.Юревича. М.: ИПРАН, 2007, с.223-246
Карпов А.В. Метасистемная организация уровневых структур психики. М.: ИПРАН, 2004.
Клочко В.Е. Закономерности движения психологического познания и проблема метода науки // Методология и история психологии, Т.2, вып.1, 2007, с.5-19
Кольцова В.А. Теоретико-методологические основы истории психологии. М.: ИПРАН, 2004
Кольцова В.А. История психологии: Проблемы методологии. М.: Изд-во ИПРАН, 2008
Корнилова Т.В., Смирнов С.Д. Методологические основы психологии. М., 2005
Корнилова Т. В. К проблеме полипарадигмальности психологических объяснений // Психологический журнал. Том 27, №5, 2006, с. 92–100.
Мазилов В.А. Теория и метод в психологии. Ярославль, 1998.
Мазилов В.А. Психология на пороге XXI века. Ярославль, 2001.
Мазилов В.А. Методология психологии. Ярославль, 2007
Мазилов В.А. Методология психологической науки: история и современность. Ярославль, 2007 (а)
Поваренков Ю.П. Системогенетическая концепция профессионального становления человека // Идея системности в психологии. М.: ИПРАН, 2004, с. 365-384.
Смирнов С.Д. Методологический плюрализм и предмет психологии // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 2: Предмет психологии. Ярославль: МАПН, 2004. С.276-291.
Спиркин А.Г., Юдин Э.Г., Ярошевский М.Г. Методология // Философский энциклопедический словарь. М., 1989, с. 359-360.
Теория и методология психологии: постнеклассичекая перспектива / Под ред. А.Л.Журавлева, А.В.Юревича. М.: ИПРАН, 2007, с.223-246
Тютюнник В. И. Основы психологических исследований. М., 2002.
Юревич А.В. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии, 2001, №5, с.3-19
Юревич А.В. Методы интеграции психологического знания // Труды Ярославского методологического семинара. Т.3. Метод психологии. Ярославль, 2005, с. 377-397
Юревич А.В. Психология и методология. М.: Изд-во ИПРАН, 2005
Янчук В.А. Введение в современную социальную психологию. Минск, 2005.
Date: 2021-11-15; view: 1549; Нарушение авторских прав
§
В последние годы как отечественные, так и зарубежные психологи уделяют повышенное внимание осмыслению оснований психологической науки. При этом большинство авторов предпочитает квалифицировать ситуацию в психологии как кризисную. Для этого вполне достаточно оснований. Не будем сейчас останавливаться на диагнозах кризиса. Существует богатая традиция диагностики: начиная с Брентано (1874) многими авторами (включая Н. Н. Ланге, Л. С. Выготского, К. Бюлера, С. Л. Рубинштейна, К. Левина и мн. др.) предпринимались попытки поставить диагноз аномалиям в психологической науке. Об этом подробно говорилось выше в третьей главе, поэтому не станем здесь на этих вопросах останавливаться и ограничимся обсуждением лишь одного аспекта проблемы.
Многими авторами, анализирующими методологические основания психологии, давно и охотно используется понятие «парадигма». Введенное в философию науки Томасом Куном, понятие парадигма приобрело чрезвычайно широкую популярность в психологии. Хотя, нужно признать, разные авторы используют этот термин существенно по-разному. В недавно опубликованной (и, заметим, очень интересной) работе А. В. Юревича «Системный кризис психологии» дается анализ использования термина парадигма современными психологами. А. В. Юревич выделяет три основные позиции, отмечая, что методологическое самоопределение психологии «как правило, строится на использовании куновского понятия «парадигма», получившего в ней куда более широкое распространение, чем все прочие методологические категории, такие как исследовательская программа (И. Лакатос), тема (Дж. Холтон), исследовательская традиция (Л. Лаудан) и др. В результате применения к психологии соответствующего понятийного аппарата сформировались три позиции относительно ее методологического статуса, порождающие три различных видения ее состояния и перспектив» (Юревич, 1999, с. 4). Заметим, что столь различное внимание к вышеперечисленным методологическим категориям, на наш взгляд, легко объяснимо: с методологическим уровнем, который характеризуется, в частности, понятием «парадигма», связаны наиболее острые проблемы современной психологии – не удивительно, что психологи обращаются в первую очередь к понятиям этого уровня: как именно должна строиться научная психология для того, чтобы считаться полноценной наукой?
Итак, могут быть выделены три позиции (Юревич, 1999, с. 4). Согласно первой, психология – допарадигмальная область знания, т.к. настоящая парадигма в психологии еще не сформировалась. В соответствии со второй, психология мультипарадигмальная наука, т.к. в ней сложилось несколько парадигм (бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ и т. д.). И, наконец, согласно третьей позиции, психология является внепарадигмальной областью знания, т.к. понятие парадигма, сформированное на основе анализа истории естествознания, вообще неприменимо к психологии. Отметим, что, по А.В. Юревичу, необходимо различать метатеории, парадигмы, социодигмы, метадигмы. В соответствии с таким различением, автором выделяются как собственно парадигмы позитивистская и гуманистическая. Не анализируя здесь интересную концепцию А.В. Юревича в целом, отметим, что, вероятно, более перспективным подходом является выделение естественнонаучной и герменевтической парадигм (о двух «полупсихологиях» пишут Л. Гараи и М. Кечке). Внутри естественнонаучной парадигмы могут быть выделены различные ориентации (механические, физические, химические, биологические, генетические, биогенетические и т. д.). Разделение всей психологии на позитивистскую и гуманистическую представляется не вполне оправданным, т. к. в этом случае придется отнести к позитивистской психологии и те направления в психологической науке, которые имели явную антипозитивистскую направленность (хотя нельзя не признать, что «позитивистско-гуманистическая» и «естественнонаучно-герменевтическая» оппозиции во многом совпадают).
Парадигма в современной философии науки обозначает совокупность убеждений, ценностей и технических средств, принятых научным сообществом и обеспечивающих существование научной традиции. «В связи с критикой неопределенности термина парадигма Кун в дальнейшем эксплицировал его значение посредством дисциплинарной матрицы, учитывающего, во-первых, принадлежность ученого к определенной дисциплине и, во-вторых, систему правил их научной деятельности. Наборы предписаний парадигмы состоят из символических обобщений (законов и определения некоторых терминов теории); метафизических элементов, задающих способ видения универсума и его онтологию; ценностных установок, влияющих на выбор направлений исследования, и, наконец, «общепринятых образцов» – схем решения конкретных задач («головоломок»), обеспечивающих функционирование «нормальной науки» (Черняк, 1991, с. 227).
Согласно Л. Гараи и М. Кечке, для современной психологии характерно противостояние двух основных полупсихологий: естественнонаучной и герменевтической. «Психология находится в уникальном положении, так как линия раскола проходит как раз по ее корпусу, рассекая его на две полунауки: считающая себя одной из естественных наук, применяющая их позитивистскую методологию «объясняющая психология» – и помещаемая среди исторических наук, орудующая их герменевтической методологией «понимающая психология» (Гараи, Кечке, 1997, с. 92).
Венгерские авторы отмечают: «А ведь сомнения в том, является ли позитивистский метод естественных наук подходящим для всестороннего изучения человека, не новы. Известны соображения, которые побудили Дильтея противопоставить гуманитарную (geisteswissenschaftliche) психологию естественнонаучной (naturwissenschaftliche). Ключевым является, например, соображение, которое Дильтей сформулировал следующим образом: «Первое решающее условие для того, чтобы гуманитарная наука была возможной, заключается в том, что и я сам являюсь историческим существом, что тот, кто исследует историю идентичен тому, кто ее творит»… Мы приписываем этому соображению фундаментальное значение, потому что, например, Гадамер … сделал из него вывод, согласно которому опыт о социальном мире не может быть превращен в науку посредством индуктивного метода естественных наук» (Гараи, Кечке, 1997, с. 87). Знаменателен вывод, к которому приходят венгерские психологи: «но пока психологическое исследование будет претендовать на роль естественнонаучного, оно то и дело будет натыкаться на несуразности. Однако из этого не следует, что психологию невозможно построить как научную. Возможно, она научна, но по нормам других, нежели естественных, наук. Вот почему нужно рассматривать как несчастье для этой науки, что ее служители получают свои дипломы (по крайней мере в венгерских университетах, но думается нам, что не только) без малейшего представления о той, отличной от естественнонаучной, логике, которой пользуются науки исторические, лингвистические, литературные, юридические, моральные и которая так же многообещающим образом может быть применена к решению определенных проблем психологии, как и логика естественных наук. Мы считаем этот пробел несчастьем для психологии потому, что с ним связан ее распад на две полунауки и затяжные попытки воссоздать единство способом навязывания естественнонаучной логики рассуждениям в области другой полупсихологии» (Гараи, Кечке, 1997, с. 90–91). «Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой» (Гараи, Кечке, 1997, с. 91).
Итак, на протяжении длительного времени конфликт между парадигмами выступал в разных обличьях. Дело в том, что одна и та же парадигма в истории психологии могла воплощаться (точнее, могла порождать, т.к. это основная функция парадигмы – продуцировать концепции) в разные концепции. Достаточно обратиться к учебнику по истории психологии, чтобы обнаружить противоречия между психологией материалистической и спиритуалистической, объективной и субъективной, объясняющей и понимающей, психологией сознания и психологией поведения и т. п.
В конце XX столетия отчетливо представляется, что в качестве основных парадигм, определяющих сегодня лицо психологической науки все же выступают две – естественнонаучная и герменевтическая.
Основные черты естественнонаучной парадигмы, которая в свое время конституировала научную психологию, по-видимому, могут быть сведены к следующему: 1) психология имеет объект исследования и научный предмет, аналогичные объектам и предметам естественной науки; 2) предмет психологии (так же, как и в любой естественной науке) подлежит объяснению; 3) в психологии должно использоваться причинно-следственное объяснение; 4) в психологии предполагается явная или неявная редукция, т.е. сведение психического к непсихическому; 5) в психологии применимы общие схемы исследования разработанные в естественных науках (структурный, функциональный, процессуальный, генетический, уровневый или их определенные сочетания).
Отметим, что некоторые характеристики, которые обычно считаются признаками естественнонаучного подхода в психологии – атомизм, элементаризм, конструктивность (в дильтеевском смысле), склонность с психофизиологическим объяснениям и т.п., по-видимому, не входят в ядро парадигмы. Поэтому целесообразно в дополнение к парадигмальным характеристикам использовать понятие ориентации исследования, имея в виду элементаристскую или целостную ориентации.
Герменевтическая парадигма в психологии предполагает, что психология имеет иной объект, качественно отличный от объектов естественных наук. Поэтому объяснения, предполагающие редукцию в той или иной форме в психологии неприменимы. Вместо объяснения должны использоваться описания, важное место в герменевтической парадигме принадлежит типологиям. Подробный анализ герменевтической парадигмы потребовал бы значительного увеличения объема книги, поэтому не будем его здесь предпринимать. Отметим лишь, что такого рода методологический анализ – актуальнейшая задача современной психологической науки.
Как же соотносятся эти парадигмы? На самых ранних этапах имела место прямая конфронтация – открытое противопоставление по принципу «или – или» (хотя, нужно заметить, что такие авторы как В. Дильтей, Г. Мюнстерберг имели достаточно «мягкие» позиции, признавая право на существование и «другой» психологии. Экстремистами, как это часто бывает, были последователи). Затем наступает период «логического империализма» (Л. Гараи, М. Кечке) – попытки распространить логику одной из «полупсихологий» на всю психологию. К большим успехам это не привело (по образному выражению Л. Гараи и М. Кечке, это приводит к многочисленным «несуразностям»). Попытки прямого «синтеза» успеха также не имели, поскольку в этом случае объединение может быть лишь декларативным. Напомним, что различие между парадигмами чисто методологическое, поэтому поделить «сферы влияния» (скажем, низшие функции – одной, высшие – другой) не представляется возможным. В этом случае предпринимается более тонкий, более «современный» способ. Для исследования выбирается такая единица, которая непосредственно не относится ни к одной, ни к другой сфере. Примером может послужить цитированная выше работа венгерских психологов. «Производство истолковывалось будапештской исследовательской группой как интегративный принцип, без которого гуманитарные науки были бы обречены на вечные попытки выводить либо культуру из природы человека, либо образцы повседневного поведения из человеческого духа. А это увековечило бы раскол между объясняющей и понимающей гуманитарными науками» (Гараи, Кечке, 1997, с. 91).
Сами Л. Гараи и М. Кечке видят выход из сложившейся ситуации, которую именуют «шизофренией психологии», в обращении к работам Л.С. Выготского: «В последнее время возникли некоторые признаки того, что психология найдет излечение от своей шизофрении не ценой логического империализма той или другой из двух полунаук. Самым ярким из этих признаков является то особое внимание, с которым за десять последних лет западная научная общественность обращается к теории Выготского» (Гараи, Кечке, 1997, с. 91). Согласно венгерским авторам, «сама деятельность имеет два в одинаковой степени важных аспекта: объект, на который она направлена, и субъект этой деятельности. Объект деятельности трактуется в рамках логики естественных наук, субъект деятельности определяется в таких интеракциях, о которых… было показано, что они определяются в логике исторических наук» (Гараи, Кечке, 1997, с. 94).
Другие авторы (например, М. Коул) видят выход в соединении в рамках одного исследования идиографических и номотетических методов. Примером, согласно Коулу, может служить романтическая психология А.Р. Лурии (Cole, 1997). Сходную точку зрения, в которой подчеркивалась первичность целостного описания, формулировал в свое время А. Маслоу (1997).
По нашему мнению, разрешение конфликта между естественнонаучной и герменевтической парадигмами возможно только при обращении к более широкому, чем традиционное, пониманию психического (см. об этом предыдущую главу).
В последнее время появляются попытки преобразовать психологию на новой основе. Появляются иные парадигмы. В юбилейном номере журнала «Вопросы психологии» (посвященном 100-летию со дня рождения Л. С. Выготского) помещена чрезвычайно интересная статья Ф. Е. Василюка. Название этой статьи – «Методологический смысл психологического схизиса». Схизис, расщепление психологии трактуется Ф. Е. Василюком как характеристика современного ее состояния в нашей стране: «К сожалению, приходится диагностировать не кризис, но схизис нашей психологии, ее расщепление. Психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной личности…» (Василюк, 1996, с. 26). Ф. Е. Василюк подчеркивает, что «наиболее опасное, что консервирует всю ситуацию и в первую очередь нуждается в исправлении, состоит в том, что ни исследователи, ни сами практики не видят научного, теоретического, методологического значения практики. А между тем для психологии сейчас нет ничего теоретичнее хорошей практики» (Василюк, 1996, с. 27).
Главная мысль вышеупомянутой статьи состоит в том, что «наиболее актуальными и целительными для нашей психологии являются психотехнические исследования, что их значение вовсе не сводится к разработке эффективных методов и приемов влияния на человеческое сознание, но состоит прежде всего в выработке общепсихологической методологии» (Василюк, 1996, с. 27).
Не вдаваясь в обсуждение этой глубокой и интересной статьи, отметим, что с последним тезисом согласиться нельзя. На наш взгляд, это может привести лишь к ликвидации психологии как науки, какой она, вне сомнения, все же является. Если схизис будет ликвидирован такой ценой, то, право, это будет просто заменой на более привычное русскому уху звучание (ср. «схизо» в названии известной болезни, где речь так же идет о расщеплении). Никоим образом не подвергая сомнению важности занятий разнообразными видами психологической практики, выскажем опасения, что, на наш взгляд, с общепсихологически методологическим значением практики дело обстоит не так просто. Прежде всего, констатируем, что лозунг «от исследования психики к работе с психикой», в принципе, не является новым. Об этом более двадцати лет тому назад неоднократно говорил известный отечественный методолог Г. П. Щедровицкий. Психотехнические «мотивы» в творчестве Л. С. Выготского обнаруживал, как известно, А. А. Пузырей. Впрочем, дело, конечно, не в этом. Перенос акцента с исследования психики на работу с психикой приводит на самом деле к тому, что утрачиваются научные критерии исследования. В результате все подходы к работе с психикой как бы становятся «равноправными»: и психотерапия, и коррекция биополей, и снятие порчи, «сглаза» и т. д. становятся процедурами принципиально рядоположными. Во-вторых, подобное изменение акцента, похоже, закрывает дорогу перед исследованием психического как оно есть. Такое исследование, хотя его и не так просто осуществить, все же возможно (во всяком случае, история психологии убедительно свидетельствует, что это иногда случается). В-третьих, хорошо известно, что когда с чем-то работаешь (тем более, если это психика), очень легко получить артефакт. Поэтому в данном случае, скорее, исследуется не сам объект, а то, что при определенных условиях из него можно получить. Это, конечно, объект определенным образом характеризует, но в этом случае всегда существует опасность смешения «существенного» и не вполне существенного (см. известный этюд классика о стакане). Критерии во многом задаются «техникой».
При всей заманчивости психотехнического подхода (во избежание недоразумений еще раз повторим, что автор не против подхода, но против его методологического значения для общей психологии), видимо, не следует надеяться, что он явится панацеей. Ф. Е. Василюк пишет: «В отечественной психологии мы находим прекрасный образец реализованного психотехнического подхода. Это теория поэтапного формирования умственных действий П. Я. Гальперина. Без специального методологического анализа, уже чисто стилистически очевидна психотехническая суть этой теории: не теория мышления, не теория умственных действий, но именно теория формирования, т.е. теория работы с психикой, а не самой психики» (Василюк, 1996, с. 32). Здесь все абсолютно верно. Действительно, с психикой можно работать подобным образом. Но что мы отсюда узнаем о самой психике? Что она может выполнять функцию ориентировки? Для практики это, наверное, хорошо, но для теории (тем более, для методологии) этого все же мало (хотя бы потому, что совершенно ясно: в любом случае психика не только ориентировка).
Впрочем, еще в позапрошлом столетии К. Д. Ушинский, ратовавший за психологию, очень верно заметил в «Педагогической антропологии»: «Ничто так не обнаруживает односторонности теории, как ее приложение к практическим целям». Может быть, дело в психологических теориях? Решение практических вопросов предполагает работу с целостным объектом, практика объектна. Наука – и в этом ее сила – предметна, что позволяет, используя идеальные объекты, строить теории предмета. Таким образом, научные и практические знания о «человекомерных» (выражаясь языком философов) системах весьма различны. Мощная составляющая современной практически ориентированной психологии – разного рода психотерапевтические процедуры, предполагающие работу с целостной личностью (или с группой личностей). И консультативная работа – это работа с целостной личностью. И мы ошибемся, если будем предполагать, что теоретической основой различных психопрактик являются психологические теории, принадлежащие к достойной всяческого уважения академической науке. Скорее будет правильно, отдавая дань веку постмодернизма, определить эту основу как мифологию, точнее, мифологии, потому что они столь же многообразны, как и сами психотехники. Собственно, этот разрыв между практикой и психологической теорией существовал давно: еще Л. С. Выготский в 1927 году иронизировал относительно трудноприменимости эйдетической редукции Эдмунда Гуссерля к отбору вагоновожатых.
Интенсивная практика (а сейчас мы имеем дело с «ренессансом» психологии в сфере образования) делает эти проблемы более острыми и потому более явными. Практика находит «свою» теорию. Очевидно, что чаще всего это не научная психология. Иногда теоретическая работа в практических направлениях очень интересна (как например, в НЛП) и может быть объектом специального анализа (Мазилов, 1998). Важно здесь подчеркнуть следующее. Разрыв психологической науки и практики свидетельствует – и это очень важно – об явном неблагополучии в самой научной психологии. Игнорировать эти симптомы по меньшей мере недальновидно. Несомненно, разрыв между психологической наукой и психологической практикой сегодня существует. Но что стоит за этим разрывом? Могут ли быть вскрыты глубинные причины этого разрыва? По нашему мнению, причина все та же – слишком узкое понимание предмета научной психологией.
Другим подходом, который заявляет о себе как о возможной новой парадигме психологической науки, является синергетика. В.Ю. Крылов назвал ее психосинергетикой (Крылов, 1998). Синергетика представляет собой междисциплинарное научное направление, возникшее в начале 70-х гг. текущего столетия. Сам термин введен Г. Хакеном, немецким физиком. Другое направление в синергетике связано с именем И.Р. Пригожина, Нобелевского лауреата, известного физикохимика – так например, теория диссипативных (неравновесных) структур. Пафос данного направления в том, что предпринимается попытка описания общих закономерностей, лежащих в основе процессов самоорганизации в системах различной природы (физических, химических, социальных, биологических, экономических и т.д.). «Синергетика направлена на раскрытие универсальных механизмов самоорганизации сложных систем, как природных, так и человекомерных, в том числе когнитивных» (Князева, 1995, с. 4). Особенный интерес вызывают попытки применить синергетику к психологии. Может ли синергетика претендовать на то, чтобы явиться новой психологической парадигмой? Не имея возможности здесь обсуждать специфику синергетического подхода к решению собственно психологических проблем (что, несомненно, представляет значительный интерес), остановимся на самых принципиальных моментах.
Разумеется, очень заманчиво разработать общую универсальную модель, которая была бы свободна от специфики предметного знания. Преимущества формальных построений были проанализированы еще Кантом. В. Ю. Крылов отмечал: «…нелинейные эффекты в психологических системах (имеющих аналогии в других дисциплинах) в точности описываются соответствующими моделями, взятыми из физики, химии, биологии и др.» (Крылов, 1998, с.60). Является ли синергетика общей фундаментальной теорией? По-видимому, нет. К синергетике полностью приложима критика диалектики, осуществленная Карлом Поппером. (По отношению к диалектике критика, на наш взгляд, не является полностью справедливой). К. Поппер писал о диалектике: «интерпретация истории мышления может быть вполне удовлетворительной и добавляет некоторые ценные моменты к интерпретации мышления в терминах проб и ошибок» (Поппер, 1995, с. 120). Эти слова К. Поппера сказанные в адрес диалектики полностью можно отнести на счет синергетики. Она является не фундаментальной, но просто описательной теорией. Она полезна, когда мы имеем совершившийся процесс. Для того, чтобы, скажем, использовать концепцию аттракторов, нужно иметь представление о всех возможных путях ее развития. Вряд ли стоит говорить, насколько сложен этот вопрос для психологического изучения. Нельзя не согласиться с В. Ю. Крыловым: «Конечно, все сказанное о смене путей развития в точках неустойчивости предполагает наличие у системы свойства многовариантности путей развития. В связи с этим, важнейшей задачей нелинейного подхода в изучении развития психологических систем является выявление различных возможных для систем путей развития в данных внешних условиях» (Крылов, 1998, с. 61). Нельзя также не согласиться с другим тезисом В. Ю. Крылова, согласно которому «важнейшей задачей является выявление таких специфических нелинейных психологических систем, которые не имеют и не могут иметь аналогов среди систем более простой природы. Изучение таких систем, пожалуй, и должно составить наиболее важную часть нелинейной психологии. Сейчас же отметим только, что примером таких систем являются системы, обладающие развитыми языковыми средствами» (Крылов, 1998, с. 60).
Очень важным, на наш взгляд, является положение, сформулированное В. Ю. Крыловым, согласно которому для психолога очень важно исследовать объект в его естественном спонтанном состоянии и развитии: «Метод такого изучения должен радикально отличаться от метода стимул-реакция, а именно, система должна помещаться в те или иные естественные для не внешние условия, где наблюдается и фиксируется ее спонтанное поведение в данных условиях» (Крылов, 1998, с. 61). Важность этого положения трудно переоценить, т.к. такого рода методы позволяют получать не артефакты, а, напротив, данные о «невынужденном», естественном поведении объекта.
Сложность психологических объектов привела, однако, к тому, что элементарные линейные модели остались далеко в прошлом, на заре научной психологии (классический ассоциационизм, радикальный бихевиоризм). В психологии XX века распространение получили структурно-уровневые концепции (см. об этом Роговин, 1977). Наличие различных уровней и возможность межуровневых переходов, использование рефлексивных стратегий субъекта ставит перед синергетикой пока что неразрешимые проблемы. Особенно важно подчеркнуть, что в самой психологии, в наиболее продуктивных психологических концепциях накоплен материал (который нуждается в анализе и методолого-психологическом осмыслении), позволяющий по-новому (и не упрощая!) сформулировать представления о целостности (холизме), телеологии и т.д., которые пытается ввести синергетический подход. Как отмечают сами сторонники синергетики, «по всей вероятности, пока еще рано говорить о философии синергетики, а равным образом и о синергетике познания, т.е. о синергетическом видении когнитивных процессов, как об общепринятых и в достаточной мере разработанных» (Князева, 1995, с. 218).
Таким образом, на современном этапе синергетика пока не может претендовать на то, чтобы явиться новой полноценной парадигмой психологии.
Все же психология может рассчитывать на преодоление кризиса и конфликта между различными парадигмами. Для этого, на наш взгляд, необходимы внутренние преобразования внутри самой психологии. В первую очередь требуется новое, более широкое понимание самого предмета психологии.
Date: 2021-11-15; view: 458; Нарушение авторских прав
§
Проблема предмета психологии – центральная методологическая проблема всей (в особенности новейшей) психологии, проблема, которая требует научного исследования, проблема, актуальность и значимость которой переоценить невозможно. Недостаточная разработанность этой проблемы препятствует успешному продвижению в решении целого ряда принципиальных теоретических вопросов психологической науки, делает практически неосуществимой в сколько-нибудь существенных масштабах работу по реальной интеграции научного психологического знания. Более того, даже сопоставление психологических концепций зачастую затруднено именно вследствие того, что в различных теориях имплицитно заложены существенно различающиеся трактовки психического. При отсутствии общепринятой методологии и технологии сопоставления (а сегодня дело обстоит именно так) куда проще заявить о принципиальной несопоставимости теорий, чем реально что-то осуществить. Без построения концепции предмета психологической науки, по нашему глубокому убеждению, такую технологию сопоставления вообще вряд ли возможно разработать.
Тем не менее, сделанное выше заявление многим (в том числе и профессиональным научным психологам – автору настоящей книги это доподлинно известно из личного общения) покажется ненужным и неуместным. Полезно рассмотреть наиболее часто встречающуюся аргументацию в пользу того, что проблема предмета надуманна и неактуальна.
Многие психологи полагают, что проблема предмета важна лишь в дидактическом аспекте: непосредственно с ней сталкиваются лишь авторы учебников и профессора, читающие курс общей психологии (во вводной лекции, в последующих об этом они «систематически» забывают). Причем последующие главы с главой о предмете связаны достаточно слабо: возникает устойчивое впечатление, что речь в конкретных параграфах, посвященных психическим процессам или свойствам, идет не о психике (что называлось в качестве предмета психологии в первой главе), а чем-то существенно ином. Между тем, психология находится на подъеме: число публикаций неуклонно увеличивается, издается огромное количество научных журналов и монографий, в которых психологи-исследователи уверенно считают корреляции, дисперсии, осуществляют факторный и кластерный анализы и т.п., не испытывая никаких сомнений относительно психологического смысла выявленных факторов и кластеров (причем, что важно подчеркнуть, они при этом чрезвычайно редко задумываются о предмете своей науки). Как хорошо известно, ВАК РФ настаивает на том, чтобы в диссертации четко указывался как объект, так и предмет исследования, и, совершенно очевидно, что диссертанты не испытывают в этом интеллектуальном упражнении никаких проблем (заметим: вопрос о том, что такое психика, их обычно не посещает – впрочем, оно и понятно, т. к. у диссертанта много других забот). Создается впечатление, что предмет исследования определяется относительно независимо от предмета науки в целом. Отсюда обычно следует вывод: проблема предмета психологии существует в сознании психологов, склонных к философствованию. Обычных исследователей проблема предмета, если перефразировать известное выражение, «волнует, но не тревожит». Отсюда же, кстати, происходит крайне легкомысленное отношение к процедуре определения того, что выступает в качестве предмета психологии. При такого рода отношении начинает казаться, что про предмет достаточно лишь «приговаривать», а перейти от одного предмета к другому можно очень просто путем соответствующей декларации («Предметом психологии мы сделаем душу (или что-то другое)»). Очень хорошо, на наш взгляд, эту ситуацию описал еще в 1994 году патриарх отечественной психологии М. Г. Ярошевский: «Когда ныне рушится вся привычная система ценностей, захлестываемая грозной волной бездуховности, возвращение к душе представляется якорем спасения. Но наука, в отличие от мифологии, религии, искусства, имеет свои выстраданные веками критерии знания, которое в основе своей является детерминистским, т.е. знанием причин, знанием закономерной зависимости явлений от порождающих их факторов, доступных рациональному анализу и объективному контролю» (Ярошевский, 1994, с.96). Поэтому ошибаются те, кто полагают, что достаточно заменить «психику» на «душу» (или что-то иное), а все остальное разрешится само собой: проблема состоит в том, чтобы обеспечить возможности «рационального анализа» и «объективного контроля» (если, конечно, мы хотим, чтобы психология оставалась наукой). А это куда сложнее, чем декларировать иное понимание предмета. Впрочем, этого вопроса нам еще придется коснуться в заключительной части настоящей главы.
Не станем здесь развивать аргументацию в пользу сделанного в самом начале главы заявления: наиболее существенные моменты там приведены. Заметим лишь следующее.
История психологии – история поисков предмета психологии. Известный методолог и историк психологии М. Г. Ярошевский цитировал автора статьи в «Британской энциклопедии»: «Бедная, бедная психология. Сперва она утратила душу, затем психику, затем сознание и теперь испытывает тревогу по поводу поведения» (Ярошевский, 1996, c.5). В этой шутке «есть доля шутки» – психологии свойственно драматизировать ситуацию, т. к. внутренний мир человека значительно богаче «одномерных» психологических теорий, что неизбежно «бросается в глаза» и вызывает тревогу у исследователей психического. Вместе с тем все эти утраты можно рассматривать и как обретения, поскольку движение к более глубокому пониманию психического есть явный прогресс: вместе с каждой утратой очередного предмета становится ясно, что, конечно же, психическое есть только что «утраченное», но и, несомненно, нечто сверх того. Поэтому правомерен взгляд на историю психологии как на обретение наукой своего подлинного предмета. (Не будем здесь на этом останавливаться, см. по этому поводу специальную статью: Мазилов, 1998).
Вспомним другой эпизод из истории психологической науки: невеселые дни печально известной Сессии двух академий в 1950 году, и записка в президиум из зала, подписанная «группой психологов, потерявших предмет своей науки». Из этих анекдотов (в старом значении этого слова), можно сделать достаточно серьезный (и значимый для темы нашего доклада) вывод: когда теряют предмет, становится совершенно ясно, что он есть. По нашему глубокому убеждению, необходима разработка концепции предмета.
Date: 2021-11-15; view: 258; Нарушение авторских прав
§
Итак, повторим: проблема предмета психологии существует, это (на наш взгляд) важнейшая методологическая проблема, которая и сложна, и запутанна.
Сложность «объективна», т. к. это сложность самого объекта науки. Вероятно, психика («психе») это самое сложное из того, что должен постичь человек (и, как нам представляется, в очень значительной степени еще только предстоит постичь).
Запутанность, напротив, проистекает из причин «субъективных». Существует множество контекстов, в которых разными субъектами познания употребляется термин предмет психологии. Он используется в разных случаях с разными целями, что порождает множество пониманий и трактовок. Нежелание психологического сообщества как-то упорядочить и разобраться с этими вопросами только усугубляет серьезность проблемы.
Запутанность, кстати, начинается с того, что предмет науки и ее объект тесно «связаны»: напомним, что сам предмет определяется через объект (лат. Objectum – «предо мной»). Тем не менее в ряде языков (в том числе, к примеру, в русском или в немецком) возможность развести предмет и объект существует. Насколько можно судить, понятие «предмет» (разумеется, в интересующем нас гносеологическом смысле) было введено австрийским философом Р. Амезедером в 1904 году) для того, чтобы обозначить некоторую целостность, выделенную из мира объектов в процессе человеческой деятельности и познания. Амезедер разграничивал предмет и объект: единую теорию объекта можно создать путем сложения предметных срезов (Баронене, 2002).
В отечественной методологии науки сложилось разграничение предмета и объекта науки: объект науки – это часть, объективно существующий фрагмент действительности, предмет – это объект, интерпретированный в понятиях той или иной науки. Это разграничение (при всей его условности) представляется полезным для психологии: отсюда, в частности, следует, что человеческая психика является (или может являться) объектом многих наук (психология не обладает монополией на исследование психики), но каждая из наук выделяет в психике свой предмет, соотносимый с системой понятий этой науки. Для психологии это оборачивается парадоксом: фактически, чтобы выделить предмет психологии (а это чаще всего так или иначе трактуемая психика) в объекте психика, его прежде нужно задать. (Мы полагаем, вслед за Юнгом, что психология еще не в полной мере осознала этот парадокс: «Порой мне даже кажется, что психология еще не осознала объемности своих задач, а также сложной, запутанной природы своего предмета: собственно «души», психического, psyche. Мы еще только начинаем более или менее ясно осознавать тот факт, что нечто, понимаемое нами как психическое, является объектом научного исследования» (Юнг, 1994, С. 12-13). Здесь лишь заметим, что психика может исследоваться разными науками, поэтому при организации комплексного междисциплинарного исследования важно учитывать различия в трактовке предмета (этому важнейшему методологическому вопросу современной психологии мы планируем посвятить специальную работу).
Но обратимся собственно к предмету психологической науки, который является темой этой главы.
Прежде всего, отметим, что предметов может быть много. Понимания (трактовки) предмета различаются в зависимости от того, с какими целями выделяется предмет науки. Не претендуя на полноту, выделим несколько целей, в соответствии с которыми может задаваться трактовка предмета психологии.
Предмет задается, чтобы конституировать психологию как науку. Примером может послужить физиологическая психология Вундта как наука о непосредственном опыте. Вундт вводит понятие непосредственного опыта в качестве предмета психологии для того, чтобы провозгласить психологию самостоятельной наукой, отличной от философии.
Предмет задается, чтобы определить область исследований. Это наиболее часто встречающийся случай. Когда в качестве предмета психологии полагают, к примеру, сознание или поведение, используют понятие предмет для того, чтобы указать область исследования.
Дифференциация предмета с целью уточнения исследовательских позиций (и достижения необходимых идеалов научности). Так, например, Ф. Брентано выделяет в сознании в качестве предмета исследования акты сознания (противопоставляя их содержанию, которое, по его мнению, предметом психологии не является), а Э. Титченер из сознания в качестве предмета психологии оставляет лишь психические процессы, элиминируя предметность, которую он квалифицирует как ошибку стимула.
Предмет науки выступает как средство опредмечивания проблемы. В качестве примера можно привести И. П. Павлова, увидевшего в условном рефлексе все богатство душевной жизни, или М. Вертгеймера, который в стробоскопическом эффекте («фи»-феномене) усмотрел реальность существования феноменального поля.
В данной работе мы не ставили задачи перечислить все возможные варианты: это должно быть темой специального исследования[1].
Другим моментом, осложняющим рассмотрение проблемы предмета психологии, является принципиальная множественность подходов к анализу предмета психологии. На этом стоит остановиться более подробно. Не ставя задачи дать исчерпывающее перечисление, укажем, что возможны различные подходы к анализу предмета психологии.
Возможен теоретический анализ предмета. На наш взгляд, это одна из основных задач методологии психологической науки. Одним из первых в новейшей истории отечественной психологии на необходимость такого анализа указал И. П. Волков (Волков, 1996). По нашему мнению, теоретический анализ предмета психологии должен дать ответ на вопрос, каковы функции предмета психологии в современной науке, какими должны быть основные характеристики и параметры предмета психологии. Отметим, что этот подход к анализу предмета при всей его актуальности разработан в наименьшей степени. Попытка такого анализа была предпринята нами ранее в ряде работ (Мазилов В. А., 1998, 2001), и ниже (в рамках настоящей работы) мы остановимся на перспективах этого подхода более подробно.
Возможен содержательный анализ предмета психологии. Это наиболее распространенный и наиболее разработанный подход. Каждое оригинальное направление в психологии создает свое понимание предмета (что включается в предмет и как он рассматривается). В истории психологии (с легкой руки Брентано[2]) это определяется выражением «с точки зрения»: «с эмпирической точки зрения», с «точки зрения бихевиориста» и т. д.
Возможен анализ с точки зрения философии науки, когда психологические вопросы определения объекта и предмета трактуются исходя из общенаучного подхода. Примером может служить анализ, осуществленный известным методологом науки Э. Г. Юдиным (Юдин Э. Г., 1978, Зинченко В. П., Смирнов С. Д., 1983).
Возможен сравнительно-исторический подход к анализу предмета психологии. Это ретроспективный анализ, который направлен на то, чтобы зафиксировать изменения в понимании и трактовках предмета психологической науки на разных этапах ее развития). Этот подход широко представлен в историко-психологической литературе (см. например, Ярошевский М. Г., 1985, Ждан А. Н., 1997 и др.)
В данной работе, повторим, мы не ставим задачи рассмотреть все возможные подходы к анализу предмета психологии. Несомненно, что, обсуждая проблему предмета психологической науки, стоит учитывать многообразие подходов.
Кроме того, хорошо известно, что могут существовать различные способы задания предмета. И. Н. Карицкий выделяет следующие способы экспликации предмета психологии: декларативный; постулирующий; дидактический; описательный; как совокупности предметов исследования и т.п. (см. статью: Карицкий, 2004).
Специальная работа, посвященная предмету психологии, опубликована В. И. Гинецинским. «Для любой отрасли знания, в том числе психологии, определение собственного предмета, т.е. соотносимого с ней фрагмента действительности, аспектов и уровней его рассмотрения, составляет центральную задачу. Эта задача не имеет раз и навсегда найденного решения, она постоянно уточняется (видоизменяется) по мере развития самой науки» (Гинецинский, 1994, с. 61). Обсуждая вопрос об определении предмета психологии, автор отмечает: «Для определения предметной области психологии в общем можно воспользоваться пространственным представлением о положении этой области среди предметных областей других наук. Тогда для того чтобы определить предмет психологии, нужно очертить внешние (экстернальные) границы ее предметной области и показать ее внутреннюю (интернальную) расчлененность, поскольку сама психология может быть представлена также как совокупность (система) входящих в нее частных, научных дисциплин. Прочерчивание внешних и внутренних границ предметной области психологии вместе с тем являет собой пример неявного (имплицитного) определения предмета. Поэтому в дополнение к ним следует предложить и вариант явного (эксплицитного) его определения. В качестве такового может выступать характеристика содержания понятий, которые используются для ее наименования в целом. Таким образом, мы приходим к разграничению трех вариантов определения предмета психологии: имплицитное экстернальное, имплицитное интернальное и эксплицитное» (Гинецинский, 1994, с. 61)
Не станем здесь сопоставлять различные способы задания предмета[3]. Для нас важно подчеркнуть, что и сами процедуры задания предмета могут быть существенно различны.
Вывод, который следует из вышеизложенного: современная методология психологической науки пока не уделяет необходимого внимания анализу предмета психологии. Практически отсутствует теоретический анализ (поэтому, в частности, вместо классификаций мы вынуждены довольствоваться перечислениями, которые не являются исчерпывающими).
В следующем разделе мы кратко остановимся на причинах такого положения вещей и предложим для обсуждения некоторые предварительные результаты проведенного нами анализа.
Date: 2021-11-15; view: 633; Нарушение авторских прав
§
Как уже упоминалось, одним из первых на необходимость теоретического анализа предмета психологии указал И. П. Волков (1996). Возникает вопрос, почему в психологии (как в отечественной, так и в зарубежной) практически отсутствуют работы по теоретическому исследованию предмета? Для того чтобы понять, почему так произошло, потребовался бы пространный историко-философский и историко-психологи-ческий экскурс. К сожалению, в рамках настоящей работы это невозможно, поэтому придется ограничиться несколькими краткими соображениями.
Как известно, до середины позапрошлого века психология развивалась в недрах философии. Предметом психологии (точнее, философской психологии) была душа. Основными методами исследования (подчеркнем, что речь не идет ни об опытном, ни о научном исследовании) были философское рассуждение и интерпретация. Материал для метода интерпретации давали тексты авторитетных источников и результаты житейских наблюдений (в разные периоды в различных масштабах) и самонаблюдений. Последнее необходимо отличать от интроспекции: интроспекцией не являлись не только самонаблюдение и самоанализ Св. Августина, но и картезианская интуиция. «Картезианская интуиция – это не интроспекция XIX века. И, тем не менее, последняя – ее незаконнорожденная дочь, так как Декарт вводит дуализм человека, дуализм души и тела. Если шишковидная железа и осуществляет их соединение, то она не создает в человеке столь плодотворного единства, как единство формы и материи у Аристотеля, который не мог себе представить ни форму без материи, ни, следовательно, бессмертия душ. Этот дуализм, дуализм духа и тела, способствовал в первое время ряду успехов, благоприятствовавших осознанию специфики психологических проблем, хотя позднее он неминуемо завел в тупик.» (Фресс, 1966, с. 17–18). Для нашей темы важно, что к первой трети XIX века рассуждения о душе рассматривались как явно метафизические. Как известно, «отец позитивизма» О.Конт отказался включить психологию в свою классификацию наук именно на этом основании. Поэтому программы построения психологии как самостоятельной науки предполагали в первую очередь конструирование нового предмета (непосредственный опыт, акты сознания и т. д.). Итак, влияние позитивизма проявилось в том, что психология попыталась стать эмпирической наукой. Чтобы избавиться от наследия «метафизики» психология отказалась от теоретических методов исследования собственного предмета, полагая, что он «раскроется» в процессе эмпирического исследования. Этого не произошло, да, собственно, и не могло произойти. Как в свое время остроумно заметил Огюст Конт, интроспекция, будучи деятельностью души, будет всегда находить душу, занятую интроспекцией. В течение многих лет предпринимались попытки построения психологии «без всякой метафизики», «как строгой науки» и т. д. И всякий раз оказывалось, что исходные (пусть имплицитные) представления о психе неистребимы…
Важно констатировать, что в сознании исследователей самых разных направлений и ориентаций сформировалось устойчивое представление, что предмет простой. То есть психика это нечто изначально простое (в том смысле, что дальнейшие расчленения будут осуществляться при эмпирическом исследовании предмета). Иными словами предмет психологии – психе – подвергся обработке «бритвой Оккама». «Frustra fit plura, quod fieri potest pauciora» – «Бесполезно делать посредством многого то, что может быть сделано посредством меньшего». Процитированный «принцип бережливости» Уильяма Оккама помимо «значительной прогрессивной роли» в борьбе с «субстанциональными формами», «скрытыми качествами» и т. д. сыграл злую шутку с психологией, поскольку послужил основанием для различных вариантов редукционизма. Повторим, редукционизм возможен тогда, когда подвергаемое редукции простое по своей природе. Если психология эмпирическая наука, то, очевидно, структура и функции предмета должны обнаруживаться, выявляться, исследоваться эмпирически (например, интроспективно). Нежелание быть обвиненным в метафизике, стремление превратить психологию в опытную науку (желательно по образцу естественных наук), сделали психологию редукционистской наукой. Не желающие мириться с принципиальным «сведением» (редукцией) психе были объявлены раскалывающими психологию на две (В. Вундт, В. Дильтей и др.).
Между тем в истории человечества было накоплено очень много данных, свидетельствующих о том, что вряд ли оправданно редукционистское сведение психе к ее конкретному проявлению. Действительно, психе может проявиться и в самосознании, и в поведении… Ликов у психе много. При желании можно сказать, что психика, к примеру, ориентировка в окружающей среде. И это абсолютно правильно – психика проявляется и в этом тоже. Но сводима ли вся психика к этой функции? Но раскрывается ли в этом ее природа и сущность? Вопросы, разумеется риторические.
По нашему мнению, необходимы в первую очередь теоретические исследования предмета, разработка концепции предмета. Не стоит забывать, что психика в некотором отношении напоминает зеркало (каждый видит в нем свое отражение). Действительно, организовав эмпирическое исследование определенным образом (как структурное, как процессуальное и т. д.), мы гарантированно получаем соответствующее описание[4]. Удивительно, что искушение придать ему «онтологический» характер часто оказывается непреодолимым. Л. С. Выготский в своем «Историческом смысле…» очень мудро заметил, что «все слова психологии суть метафоры, взятые из пространств мира». Настала пора интуитивные соображения заменить продуктами теоретического анализа.
Теоретический анализ предмета, на наш взгляд, предполагает в первую очередь выявление функций, которые должен выполнять предмет психологической науки, а также его основные характеристики.
Представляется, что речь может идти о следующих функциях.
1. Конституирование науки. Это главная функция предмета. Именно понятие предмета науки делает возможным существование какой-то области знания в качестве самостоятельной научной дисциплины, независимой и отличной от других (см об этом Мазилов, 1998).
2. Обеспечение работы «машины предмета». Имеется в виду, что предмет должен обеспечивать возможность движения в предметном поле психологической науки и за счет внутрипредметных соотнесений и исследовательских процедур производить рост предметного знания.
3. Обеспечение функции предметного «операционального стола» (М.Фуко), который бы позволял реально соотносить результаты исследований, выполненных в разных подходах и школах.
4. Дидактическая функция, связанная с построением содержания учебных предметов (Подробно об этом см. Гинецинский, 1994).
Назовем основные (по нашему мнению) характеристики предмета[5].
1. Предмет должен существовать реально, должен не быть «искусственно» сконструированным (для того, чтобы быть предметом науки в подлинном смысле слова), т.е. он должен быть не свойством каких-то других предметов, а исследоваться должна психическая реальность (иными словами, предмет должен иметь онтологический статус).
2. Предмет должен быть внутренне достаточно сложным, чтобы содержать в себе сущностное, позволяющее выявлять собственные законы существования и развития, а не сводить внутренне простое психическое к чему-то внеположному, обеспечивая тем самым редукцию психического.
3. Понимание предмета должно быть таково, чтобы позволить разрабатывать науку психологию по собственной логике, не сводя развертывание психологических содержаний к чуждой психологии логике естественного или герменевтического знания.
Понимание психического исключительно как свойства материи делает невозможным изучение психического как реальности, объективно существующей. «Замыкание» психического на физиологию (имеются в виду попытки, совершаемые с упорством, достойным лучшего применения) лишает психического самодвижения, энергетических характеристик. Поэтому становится абсолютной неизбежностью обнаружение «причин» в биологии, в социуме, в логике. В результате получается, что психическое лишается собственных законов: на психическое переносятся либо механические (химические, термодинамические, синергетические и пр.), либо герменевтические закономерности. Но главное, все же, в том, что психологическое при таком подходе неизбежно сводится к непсихологическому. Между тем известное требование Эдуарда Шпрангера («psychologica-psychological») по прежнему актуально для психологии. Не стоит и говорить о том, что пока психическое понимается как отражение, не существует реальной возможности соотнесения исследований, в которых изучается, скажем, реагирование на тот или иной сигнал, и, к примеру, трансперсональные феномены, хотя они, несомненно, относятся к различным проблемным полям одной науки – психологии.
Date: 2021-11-15; view: 277; Нарушение авторских прав
§
Возможна ли такая трактовка психического, о которой речь шла в предыдущем разделе? Мы полагаем, что возможна.
Во всяком случае в истории психологической мысли можно увидеть несколько подходов, которые приблизились к такому пониманию (столь необходимому для сегодняшней науки). Правда, для того, чтобы их «заметить» необходимо: 1) критически отнестись к старому пониманию; 2) увидеть методологическое значение нового понимания. И первое, и второе, как показывает жизнь, вовсе не так просто осуществить.
Одним из наиболее разработанных вариантов нетрадиционного понимания предмета (как уже указывалось выше) является подход, сформулированный в аналитической психологии К. Г. Юнга[6]. Прежде всего должна быть отмечена попытка Юнга вернуть в науку психическое как реальность. «Чтобы правильно понять теорию Юнга, мы должны прежде всего принять его точку зрения, согласно которой все психические явления совершенно реальны. Как ни странно, эта точка зрения относительно нова» (Якоби, 1996, с. 388).
Магия психической реальности оказалась настолько сильной, что переводчик книги И. Якоби (1996) на русский язык интерпретирует юнговский термин Psyche (психе, психика) как психическую субстанцию. Речь у Юнга о психике как субстанции все же не идет. Но трактовка психического как реальности, несомненно существующей и составляющей предмет изучения психологии, очень важна. «Что касается Юнга, то для него психическая субстанция (психика – В. М.) так же реальна, как и тело. Будучи неосязаемой, она, тем не менее, непосредственно переживается; ее проявления можно наблюдать. Психическая субстанция – это особый мир со своими законами, структурой и средствами выражения» (Якоби, 1996, с. 388).
К. Г. Юнг отказывается от попыток соотношения психического и физиологического, психического и биологического для того, чтобы сосредоточиться на исследовании психики как таковой: «… я посоветовал бы ограничиться психологической областью без каких либо допущений о природе биологических процессов, лежащих в их основании. Вероятно, придет день, когда биолог и не только он, но и физиолог протянут руку психологу и встретятся с ним в туннеле, который они взялись копать с разных сторон горы неизвестного» (Юнг, 1995, с. 91). «Психика вполне заслуживает того, чтобы к ней относились как к самостоятельному феномену; нет оснований считать ее эпифеноменом, хотя она может зависеть от работы мозга. Это было бы так же неверно, как считать жизнь эпифеноменом химии углеродных соединений» (Jung, 1968, p.8). Психология обретает свой собственный предмет (психика для Юнга не свойство другой вещи!), то, что реально может исследоваться с помощью вполне «рациональных» методов. Другое дело, что эти методы не похожи на традиционные процедуры расчленения содержаний сознания на элементы (достаточно сравнить амплификативный метод Юнга и традиционную интроспекцию). «С помощью своего основного определения психики как «целокупности всех психических процессов, сознательных и бессознательных», Юнг намеревался очертить зону интересов аналитической психологии, которая отличалась бы от философии, биологии, теологии и психологии, ограниченных изучением либо инстинкта, либо поведения. Отчасти тавтологический характер определения подчеркивает обособление проблемы психологичностью исследования» (Сэмьюэлз, Шортер, Плот, 1994, с. 116). Таким образом, психология возвращается к соблюдению знаменитого шпрангеровского «psychologica – psycholo-gical» – требования объяснять психическое психическим. Принципиально важно утверждение об объективности психического: психика «феномен, а не произвол». «Психология должна ограничиваться естественной феноменологией, раз уж ей не велено вторгаться в другие области. Констатация психической феноменологии вовсе не такая простая вещь, как о том свидетельствует наш пример этой общераспространенной иллюзии произвольности психического процесса» (Юнг, 1995, с. 100–101). «Сама психика преэкзистентна и трансцендентна по отношении к сознанию» (Юнг, 1995, с. 101). Трудно переоценить значение отказа от понимания психического как механизма, состоящего и постоянных элементов. Взгляд на психологию радикально изменится, если мы «постараемся рассматривать душу (психе – В. М.) не как твердую и неизменную систему, а как подвижную и текучую деятельность, которая изменяется с калейдоскопической быстротой…» (Юнг, 1997, с. 33–34).
Юнговская психология предпочитает работать с целостностями: «Аналитическая или, как ее еще называют, комплексная психология отличается от экспериментальной психологии тем, что не пытается изолировать отдельные функции (функции восприятия, эмоциональные явления, процессы мышления и т. д.), а также подчинить условия эксперимента исследовательским целям; напротив, она занята естественно происходящим и целостным психическим явлением, т.е. максимально комплексным образованием, даже если оно может быть разложено на более простые, частичные комплексы путем критического исследования. Однако эти части все-таки очень сложны и представляют собой в общем и целом темные для познания предметы. Отвага нашей психологии – оперировать такими неизвестными величинами была бы заносчивостью, если бы высшая необходимость не требовала существования такой психологии и не подавала ей руку помощи» (Юнг, 1995, с. 102). Обращение к анализу сложнейших психических феноменов требует и изменения методов исследования: «Отличие аналитической психологии от любого прежнего воззрения состоит в том, что она не пренебрегает иметь дело с наисложнейшими и очень запутанными процессами. Другое отличие заключается в методике и способе работы нашей науки. У нас нет лаборатории со сложной аппаратурой. Наша лаборатория – это мир.
Наши опыты – это действительно события каждодневной человеческой жизни, а испытуемые – наши пациенты, ученики, приверженцы и враги и, last not least, мы сами» (Юнг, 1995, с.102). Согласно основным положениям юнговской «общей психологии»:
1) психическое – далеко не гомогенное образование; напротив, это кипящий котел противоположных импульсов, запретов, аффектов и т.д.;
2) психическое – чрезвычайно сложное явление, поэтому на современном этапе исчерпывающая теория невозможна;
3) психическое имеет свою структуру, динамику, что позволяет описывать и изучать собственно психологические законы;
4) источник движения психики в самой психике – она сложна – поэтому психология вполне может обойтись без той или иной формы редукции психического;
5) можно говорить о психической энергии;
6) психическое представляет собой целостность;
7) объяснение психического не сводится лишь к причинному объяснению (синхронистичность как акаузальный принцип);
8) разработаны свои, особые методы (например, синтетический, амплификации и т.д.);
9) важная роль отводится построению типологий, позволяющих сохранять «специфику» рассматриваемых явлений;
10) в юнговском подходе по-иному понимается роль теории: она скорее инструмент анализа, чем формализованная система (иными словами, в этом случае достигается единство теории и метода).
Как легко увидеть, понимание предмета у Юнга таково, что позволяет избежать «диссоциаций», неизбежных при «узкой» трактовке предмета. «Наше намерение – наилучшее постижение жизни, какой она предстает душе человека. Все, чему мы научаемся при таком понимании, не должно – я искренне на это надеюсь – окаменеть в форме интеллектуальной теории, но должно стать инструментом, который будет закаляться (благодаря практическому применению), чтобы, насколько это возможно, достичь своей цели. Его предназначение – как можно лучшее приспособление к управлению человеческой жизнью…» (Юнг, 1995, с. 102).
Хотелось бы специально подчеркнуть, что сам Юнг хорошо понимал, что он создает основы новой психологии, новой общей психологии, а не разрабатывает частные вопросы: «Свои суждения и концепции я рассматриваю как опыт построения новой научной психологии, основанной прежде всего на непосредственном опыте общения с людьми. Мое учение нельзя назвать разновидностью психопатологии; это скорее общая психология с элементами патологии» (Юнг, 1996, с. 387).
Разумеется, дело не в том, чтобы «заменить» традиционное представление о предмете, сформировавшееся в академической науке, парадигмой аналитической психологии. Автор настоящих строк отнюдь не хотел бы «заставить» всю психологию стать аналитической психологией, развивающей идеи К. Г. Юнга. Эти положения приведены лишь для того, чтобы показать принципиальную возможность иного понимания предмета психологической науки. Разрабатывать методологию, в частности, концепцию предмета психологической науки (да и пытаться создавать собственно теорию психического современной психологии предстоит самостоятельно).
Date: 2021-11-15; view: 257; Нарушение авторских прав
§
Ситуация с предметом вообще является источником постоянных недоразумений. Важно подчеркнуть, что, «закрывая» эту проблему (как часто и происходит), мы лишаемся надежды на установление какого-либо взаимопонимания в психологии. Чтобы последние утверждения не показались излишней драматизацией ситуации, попробуем ее пояснить. Для иллюстрации воспользуемся работой классика психологии XX столетия Ж. Пиаже (Пиаже, 1966). Ж. Пиаже в главе, посвященной проблеме объяснения в психологии, замечает: «В самом деле, поразительно, с какой неосторожностью многие крупные психологи пользуются физическими понятиями, когда говорят о сознании. Жане употреблял выражения «сила синтеза» и «психологическая сила». Выражение «психическая энергия» стало широко распространенным, а выражение «работа» даже избитым. Итак, одно из двух: либо при этом в скрытой форме подразумевают физиологию и остается только уточнять, а вернее, измерять, либо говорят о сознании и прибегают к метафоре из-за отсутствия всякого определения этих понятий, сопоставимого с понятиями, которыми пользуются в сфере физических законов и физической причинности. В самом деле, все эти понятия, прямо или косвенно предполагают понятие массы или субстанции, которое лишено всякого смысла в сфере сознания» (Пиаже, 1966, c. 190). Ж. Пиаже продолжает: «… понятие причинности не применимо к сознанию. Это понятие применимо, разумеется, к поведению и даже к деятельности; отсюда и разные типы причинного объяснения, которые мы различаем. Но оно не «подведомственно» сфере сознания как такового, ибо одно состояние сознания не является «причиной» другого состояния сознания, но вызывает его согласно другим категориям. Из семи перечисленных нами форм объяснения только абстрактные модели […] применимы к структурам сознания, именно потому, что они могут абстрагироваться оттого, что мы называем реальным «субстратом». Причинность же предполагает применение дедукции к подобному субстрату, и отличием субстрата как такового от самой дедукции является то, что он описывается в материальных терминах (даже когда речь идет о поведении и деятельности). Более того (и это является проверкой наших предположений), трудности теории взаимодействия возникают именно оттого, что она пытается распространить сферу действия причинности на само сознание» (Пиаже, 1966, c. 190). А это означает, что реальный предмет оказывается «разорванным» между двумя сферами. Остается заботиться о том, чтобы психическое в очередной раз не оказалось эпифеноменом: «Все это поднимает, следовательно, серьезную проблему, и для того, чтобы решение, состоящее в признании существования двух «параллельных» или изоморфных рядов, действительно могло удовлетворить нашу потребность в объяснении, хотелось бы, чтобы ни один из этих рядов не утратил всего своего функционального значения, а, напротив, чтобы стало понятным по крайней мере, чем эти разнородные ряды, не имеющие друг с другом причинного взаимодействия, тем не менее, дополняют друг друга» (Пиаже, 1966, c. 189). Декарт сделал для психологии много, создав методологическую возможность для появления современной психологии. Но абсолютизировать его вклад, вероятно, все же не стоит: дуализм позволил психологии стать наукой, но в настоящее время он мешает стать подлинной наукой — не только самостоятельной, но самобытной (учитывая уникальность ее предмета). Психическое и физиологическое, таким образом, оказываются и в современной психологии разорванными, разнесенными. Дело даже не в том, что в этом случае возникает искушение, которое, как показала история психологической науки, было чрезвычайно трудно преодолеть на заре научной психологии: искушение причинно объяснить одно за счет другого. В современной науке научились противостоять такому искушению. Ж. Пиаже в уже цитированной нами работе отмечает: «Эти непреодолимые трудности толкают большинство авторов к тому, чтобы допустить существование двух различных рядов явлений, один из которых образован состояниями сознания, а другой сопровождающими их нервными процессами (причем всякое состояние сознания соответствует такому процессу, а обратное было бы неверно). Связь между членами одного из рядов и членами другого ряда никогда не является причинной связью, а представляет собой их простое соответствие, или как обычно говорят, «параллелизм» (Пиаже, 1966, c. 188). Здесь один шаг до признания психического эпифеноменом. Требуется усилие, чтобы удержаться от этого шага: «В самом деле, если сознание — лишь субъективный аспект нервной деятельности, то непонятно, какова же его функция, так как вполне достаточно одной этой нервной деятельности» (Пиаже, 1966, c. 188). Дело в том, что подобного рода разрыв между психическим и физиологическим на две «параллельные» сферы произведен таким образом, что делает психическое безжизненным, лишенным самодвижения (в силу постулируемой простоты психического). Поэтому психическое необходимо подлежит «объяснению», за счет которого психика и должна получить «движение»: оно будет внесено извне, за счет того, «чем» именно психическое будет объясняться («организмически» или «социально», принципиального значения в данном случае не имеет). Иначе при этой логике и быть не может (ведь предполагается, что предмет «внутренне простой»!). Это представляется роковой ошибкой. На самом деле психическое существует объективно (как это убедительно показано еще К. Г. Юнгом), имеет собственную логику движения. Поэтому известное правило Э. Шпрангера «psychologica – psychological» (объяснять психическое через психическое) является логически обоснованным: если психическое имеет свою логику движения, то объяснение должно происходить «в пределах психологии» (для того, чтобы сохранить качественную специфику психологического объяснения). Все трудности, которые зафиксированы в работе Ж. Пиаже, имеют общее «происхождение»: современная научная психология неудачно определяет свой предмет.
Представляется, что проблема предмета сейчас центральная для психологии. Причем необходимы не только конкретные исследования, обсуждающие ту или иную трактовку предмета, но разработка собственно концепции предмета.
Напомним, что проблема предмета имеет еще одну сложность. В течение многих лет наша психология пребывала в состоянии раздвоенности. Поясним это. Официальным предметом психологии была психика (психе). Назовем это декларируемым предметом. Как показывает анализ, предмет психологии имеет сложное строение. Фундамент его составляет исходное, базовое понимание «психе». Как это часто бывает с фундаментальными допущениями, они могут и не осознаваться исследователем, а их место может занимать та или иная «рационализация». Таким образом, происходит разделение предмета на декларируемый («психе»), рационализированный и реальный. Декларируемый предмет (точнее, та или иная его трактовка) важен для психологии, в первую очередь, потому, что неявно, но действенно определяет возможные диапазоны пространств психической реальности. То, что в пределах одного понимания безусловно является психическим феноменом, достойным изучения, при другом представляется артефактом, случайностью, либо нелепостью, жульничеством и как бы не существует вовсе. Например, транспер-сональные феномены представляют несомненную реальность для сторонника аналитической психологии и «совершенно невозможное явление» для естественно-научно-ориентированного психолога, считающего психический феномен исключительно «свойством мозга». Между декларируемым и рационализированным (в том случае, когда он есть) предметами складывается такое отношение: он («рационализированный») «оформляет», фиксирует ту или иную трактовку «психе». Реальный предмет – это то, что в действительности подлежит изучению (бесконечное число вариантов в системе «сознание/бессознательное – деятельность/поведение»).
Нам уже приходилось писать, что беспристрастный анализ может выявить удивительную картину[7]. К примеру, исследователь-психолог считает, что занят изучением психики (декларируемый предмет). Рационализированным предметом может быть отражение (наш исследователь изучает, к примеру, восприятие – «целостное отражение предметов, ситуаций и событий, возникающее при непосредственном воздействии физических раздражителей на рецепторные поверхности…» (Психология…, 1990, с. 66). Отметим, что на уровне рационализированного предмета вся многомерность психики (и духовное, и душевное) оказывается редуцированной до отражения. Но самое интересное впереди. Ведь изучается-то на самом деле реальный предмет. А в качестве реального предмета выступают либо феномены самосознания в той или иной форме, либо, вообще, поведенческие (в широком смысле) феномены. Но это только предмет науки. В исследовании психолог, как известно, имеет дело с предметом исследования. Предмет исследования должен соответствовать предмету науки… Можно сказать, что он конструируется предметом науки (Мазилов, 2003).
В настоящее время совершенно очевидно, что трактовка психического как только отражения[8] не соответствует современному уровню психологических знаний, создает непреодолимые трудности в развитии психологии. Необходимо новое широкое понимание предмета, позволяющее включить в сферу исследований психическую реальность во всех ее проявлениях. По нашему мнению, создать такое понимание можно на основе концепции предмета психологии, что мы считаем наиболее важной задачей методологии психологической науки на современном этапе ее развития.
Карл Юнг, один из выдающихся психологов ХХ столетия, утверждал, что «психе» столь сложна и многообразна, что невозможно приблизиться к ее постижению с позиции психологии инстинкта. В другом месте он писал о тайне человеческой души. Но постижению тайны мешают не только объективные сложности, но и предрассудки. Предоставим слово Юнгу: «История психологии вплоть до XVII века сводится, по сути, к перечню доктрин, так или иначе касающихся души, однако для самой души как объекта исследования в них места так и не нашлось. Каждый мыслитель, казалось, обладал всей полнотой знания о ней как непосредственной данности нашего опыта и посему был убежден в ненужности любого дальнейшего, тем более объективного опыта. Такая позиция совершенно чужда современным умонастроениям, поскольку сегодня мы все полагаем, что для обоснования положения, претендующего на научность, помимо и превыше какой бы то ни было субъективной достоверности, необходим объективный опыт. Несмотря на это, даже сегодня по-прежнему сложно последовательно проводить чисто эмпирический или феноменологический подход в психологии, потому что изначальное наивное представление о том, что душа, будучи непосредственно данной нам в опыте, есть нечто наиболее познанное из всего познаваемого, остается одним из наших наиболее глубоко укорененных убеждений. Такого мнения придерживается не только каждый профан, но и каждый психолог – причем не только применительно к субъекту, но и, что гораздо существеннее, применительно к объекту» (Юнг, 2002, с. 9). Для того, чтобы приблизиться к постижению тайны, необходимо разработать концепцию предмета психологии: путь к Душе, если перефразировать высказывание М. Г. Ярошевского, приведенное в начале этой главы, все же лежит через рациональный анализ.
Date: 2021-11-15; view: 237; Нарушение авторских прав
§
1. Баронене С. Г. Особенности объекта и исследовательской позиции в гуманитарном исследовании // Гуманитарное исследование в образовании: опыт, размышления, проблемы. Томск, 2002, с. 232–244.
2. Гинецинский В. И. Предмет психологии: дидактический аспект. М.: Изд. Корпорация Логос, 1994
3. Ждан А. Н. История психологии. М.: МГУ, 1990. 367 с.
4. Зинченко В. П., Смирнов С. Д. Методологические вопросы психологии. М.: МГУ, 1983. 164 с.
5. Карицкий И. Н. Методологические основания определения предмета психологии // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 2. Ярославль, 2004.
6. Мазилов В. А. Научная психология: тернистый путь к интеграции // Труды Ярославского методологического семинара: Методология психологии. Ярославль, 2003
7. Мазилов В. А. Психология на пороге XXI века. Ярославль, 2001.
8. Мазилов В. А. Теория и метод в психологии. Ярославль, 1998.
9. Мазилов В. А. Утраты и обретения: Еще раз о предмете научной психологии // Психология и практика: Ежегодник Российского Психологического Общества. Т. 4, выпуск 5 / Отв. ред. А. В. Карпов, В. А. Мазилов. Ярославль: ЯрГУ, МАПН, Российское Психологическое Общество, 1998, с. 49–54.
10. Пиаже Ж. Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм // Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. Вып.1, 2. М.: Прогресс, 1966, с. 157–194.
11. Пиаже Ж. Экспериментальная психология. Вып.1 и 2. М., 1966.
12. Психология: словарь / Под общ. ред. А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского. Изд. второе. М.: Изд. полит. лит., 1990. 496 с.
13. Смирнов С. Д. Психология образа: проблема активности психического отражения. М.: МГУ, 1985. 232 с.
14. Сэмьюэлз Э., Шортер Б., Плот Ф. Критический словарь аналитической психологии К. Юнга. М.: ЭСИ, 1994. 184 с.
15. Фресс П. Развитие экспериментальной психологии // Фресс П.
16. Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. Киев, 1994. 406 с.
17. Юнг К. Г. Аналитическая психология. СПб., 1994. 136 с.
18. Юнг К. Г. О природе психе. М.: Рефл-Бук; Киев: Ваклер, 2002
19. Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. М., 1994. 332 с.
20. Юнг К. Г. Божественный ребенок. М.: Олимп, 1997. 400 с.
21. Юнг К. Г. Дух и жизнь. М.: Практика, 1996. 560 с.
22. Юнг К. Г. Конфликты детской души. М.: Канон, 1995. 336 с.
23. Якоби И. Психологическое учение К. Г. Юнга // Юнг К. Г. Дух и жизнь. М.: Практика, 1996, с. 385–534.
24. Ярошевский М. Г. История психологии. 3-е изд., дораб. М.: Мысль, 1985. 575 с.
25. Ярошевский М. Г. Наука о поведении: Русский путь. М.: Изд-во «Институт практической психологии», Воронеж: НПО «Модэк», 1996. 380 с.
26. Ярошевский М. Г. Новаторство И. М. Сеченова: историческая реальность или «сталинская фикция» // Вопросы психологии, №6, 1994, с. 87–98
27. Brentano F. Psychologie vom empirische Standpunkte. Bd. 1. Leipzig: Duncker & Humblot, 1874. 278 S.)
28. Jung С. G. Collected Works. v. 8. N.Y.; L., 1968.
Date: 2021-11-15; view: 264; Нарушение авторских прав
§
Среди методологических проблем психологической науки проблема метода занимает особое место. Можно сказать, что метод занимает в структуре науки центральное место, т.к. именно метод ассоциируется в сознании исследователей с собственно научностью.[9] Подчеркнем, что утверждая центральное положение проблемы метода, мы имеем в виду не столько ее значение (все методологические проблемы важны в равной степени, т.к. представляют собой попытки исследования необходимых составляющих единого целого – аппарата психологической науки: бессмысленно пытаться определить, что важнее – предмет, метод или объяснение, т.к. без того или иного компонента перестанет существовать само целое), сколько ее реальное место. Акцентирование важности того или иного вопроса зависит от исследовательских целей, от того, на какую область методологии направлено внимание исследователя в данный момент. Определяя проблему метода как центральную, мы хотели бы подчеркнуть, что метод представляет собой обязательную часть методологии психологической науки в любых ее трактовках (как бы ни понималась методология, как бы ни осуществлялась редукция методологии, учение о методах остается центральным разделом методологии психологии). Поэтому проблема метода психологии особенно значима как та проблема, с которой реально имеют дело все методологически мыслящие психологи.
Подчеркнем, что речь идет именно о проблеме метода «в единственном числе» (а не о конкретных методах, использующихся в психологической науке). Нисколько не умаляя важность исследований, посвященных разработке теории наблюдения, эксперимента или квазиэксперимента, мы полагаем, что в настоящее время наиболее актуальны вопросы, касающиеся принципиальных возможностей познания психического, что традиционно обозначается в психологии как проблема метода[10].
Отметим, что проблема метода в психологии многоаспектна. Комплексный анализ проблемы метода психологии представляет собой важнейшую научную задачу, требующую объема публикации намного превышающую рамки настоящей главы. Выделим наиболее значимые, на наш взгляд, аспекты интересующей нас проблемы метода психологии:
1. Классификация методов психологической науки.
2. Проблема структуры научного метода в психологии.
3. Проблема теоретических методов в психологии.
4. Роль и место методов (эмпирических и теоретических) в структуре психологической науки (как концептуальной системы и как деятельности).
5. Становление психологического метода и его эволюция.
6. Специфика психологического метода в различных психологических парадигмах (естественнонаучной, герменевтической, синергетической, психопрактической).
7. Проблема метода в психологической практике.
8. Взаимосвязь эмпирических и теоретических методов в психологии.
9. Методологическое осмысление гносеологических возможностей техник и методов, вызывающих у субъекта измененные состояния сознания.
10. Общенаучные методы и специфика методов психологии.
11. Специфика методов построения и обоснования научных теорий в области психологии.
12. Специфика эмпирических и теоретических методов психологии в условиях использования компьютерных технологий.
13. Специфика методов объяснения и интерпретации в психологии.
14. Методы интеграции психологического знания.
Разумеется, приведенный выше список не является полным. Это те аспекты, которые представляются наиболее актуальными на сегодняшний день. Они изучены в современной психологической науке в разной степени, по некоторым вопросам проведены интересные исследования и получены значимые результаты, но в настоящее время, как нам представляется, требуется осуществление дополнительных разработок в первую очередь по этим направлениям. В настоящей главе мы коснемся некоторых из вышеперечисленных вопросов с той или иной степенью подробности[11].
Date: 2021-11-15; view: 291; Нарушение авторских прав
§
Проблема метода науки в нашей стране традиционно исследовалась философами. В связи с переменами, произошедшими в последние десятилетия (в первую очередь, с фактической утратой марксистско-ленинской философией статуса общей методологии), количество философских исследований по проблеме метода резко сократилось. Одной из наиболее интересных и глубоких философских работ по проблеме научного метода, опубликованных в последнее время, является работа Ю. В. Сачкова (Сачков, 2003). Остановимся на ней более подробно.
Ю. В. Сачков отмечает, что именно естествознание породило научный метод, выявило основные его компоненты, положило начало его дальнейшему развитию и обогащению. «Система знаний, система наук не хаотична, она носит достаточно упорядоченный характер, соответственно чему содержит существенную иерархическую компоненту, и в ее фундаменте лежит естествознание. Отсюда можно сказать, что именно естествознание лежит на острие разработки научного метода» (Сачков, 2003, с. 8). Ю. В. Сачков выделяет особенности научного метода: «Говоря о научном методе, необходимо иметь в виду его важнейшие особенности. В ходе развития науки разрабатываются и действуют множество разнообразных методов, но все они основываются на ряде общих принципиальных положений, что и позволяет говорить о научном методе в целом. Следует принципиально отметить единство научного метода, т.е. что его базовые положения справедливы как для наук о природе, так и для наук об организации и эволюции общества. Соответственно, научный метод необходимо рассматривать в его развитии от простейших форм до наиболее развитых современных форм, что далеко не всегда учитывается. Метод не есть нечто застывшее, одинаково характеризующее возможности решения различных исследовательских задач: его следует рассматривать в постоянном движении, становлении и обогащении, что происходит в процессе познания все новых и новых областей действительности» (Сачков, 2003, с. 157). Автор подчеркивает, что возможности анализа различных проблем далеко не одинаковы. Во многих случаях наука вынуждена ограничиваться лишь простым описанием внешних проявлений в функционировании и поведении объектов и систем. Важным представляются следующий вывод Ю. В. Сачкова: «…научный метод можно представить как взаимодействие и взаимодополнение эмпирического и теоретического начал познания. В ходе развития познания каждое из этих начал развивается и обогащается. Эмпирическое, опытное начало познания представляет наиболее действенное чувственное анализирование действительности. Его развитие началось с анализа простейших, «беднейших» наблюдений. Далее в его структуру были включены процедуры измерений, а также конструирование и применение исследовательских приборов» (Сачков, 2003, с. 157). «Теоретическое знание включает в себя объяснение опытных данных и представлено прежде всего понятиями, законами науки, научными теориями и соответствующими «интеллектуальными» моделями. Оно берет начало с простых словесных описаний (моделей) действительности. В ходе становления естествознания в его структуру была включена математика, которая и ныне выступает как важнейший язык науки» (Сачков, 2003, с. 158).
Ю. В. Сачков подчеркивает, что «преобразования в научном методе ведут к научным революциям, в ходе которых преобразуется научная картина мира, стиль научного мышления и базовые модели бытия и его познания. Говоря о развитии научного метода, необходимо также иметь в виду, что как эмпирическое, так и теоретическое начала познания обладают известной автономностью, т.е. имеют определенные основания для своего независимого развития, но это развитие закрепляется в процессах взаимодействия этих начал» (Сачков, 2003, с. 158).
В работе Ю. В. Сачкова, на которую мы неоднократно ссылались, содержатся интересные данные, касающиеся структуры метода современной науки, особенностей метода, связанных с исследованием сложных, нелинейных структур. К сожалению, автор ограничивается (как и подавляющее большинство философов науки) анализом естественнонаучного познания (главным образом на материале физики)[12]. Поэтому необходимы специальные психологические исследования структуры методов, используемых в психологической науке, т.к. положение о «принципиальном» единстве метода нуждается в специальных доказательствах. Особенно в свете известного положения об уникальности предмета психологии.
Date: 2021-11-15; view: 423; Нарушение авторских прав
§
Важной представляется проблема классификации методов психологии, поскольку решение этого вопроса позволяет дать общую картину арсенала психологических методов. Традиционно психологи ограничивались либо перечислением методов, либо рассматривали оппозиции (субъективный – объективный, непосредственный — опосредствованный и т.п.). Важный вклад в разработку этой проблемы внес Б. Г. Ананьев. Проанализировав классификацию методов психологического исследования, разработанную болгарским ученым Г. Д. Пирьовым, Б. Г. Ананьев предложил свою классификацию. Согласно Г. Д. Пирьову, могут быть выделены следующие методы психологического исследования:1) наблюдение, подразделяющееся на объективное наблюдение и самонаблюдение, 2) эксперимент, в котором могут быть выделены лабораторный, естественный и психолого-педагогический, 3) метод моделирования, 4) метод психологических характеристик, 5) вспомогательные методы (физиологические, фармакологические, биохимические, математические и т. д.), 6) специальные методические подходы (Пирьов, 1968). Как отмечал Б. Г. Ананьев, классификация Г. Д. Пирьова «во многом соответствует современному состоянию научного аппарата современной психологии» (Ананьев, 1996, с. 296). Вместе с тем, она имеет очевидные недостатки, что побудило Б. Г. Ананьева к разработке собственной классификации методов психологического исследования. По Б. Г. Ананьеву, «необходима такая рабочая квалификация методов исследования, которая соответствовала бы порядку операций в научном исследовании, определенному целостному циклу современного психологического исследования. Планирование и программирование исследования не ограничиваются определением проблемы и реализацией ее совокупности тем. Планируются и программируются система методов и порядок их применения, связанные с гипотезами и концепциями исследования, основанными на критическом анализе истории и состояния вопроса, обобщении итогов предшествующего исследования» (Ананьев, 1996, с. 301).
Б. Г. Ананьевым выделяются следующие группы методов: 1) организационные (в эту группу входят сравнительный, лонгитюдинальный, комплексный); 2) эмпирические (в эту группу входят обсервационные, экспериментальные, психодиагностические методы, праксиметрические и биографические методы); 3) обработки данных (количественные и качественные методы анализа); 4) интерпретационные методы (различные варианты генетического и структурного методов). Классификация Б. Г. Ананьева позволила представить систему методов, отвечающую требованиям современной психологии. Отметим, что предложенная классификация стимулировала исследования по данной проблеме, что привело впоследствии к появлению альтернативных классификаций психологических методов. Классификация Б. Г. Ананьева предполагает определенное отношение теории и метода. В классификации не выделяются и не упоминаются вообще собственно теоретические методы. Теория, согласно классификации, выступает одним из конечных результатов исследования. Характеризуя организационные методы, Б. Г. Ананьев отмечает: «Они действуют на протяжении всего исследования, и их эффективность определяется по конечным результатам исследования (теоретическим – в виде известных концепций, практическим в виде определенных рекомендаций…)» (Ананьев, 1996, с. 301–302). Может создаться впечатление, что концепция Б. Г. Ананьева вообще не предполагает выделения теоретических методов в психологии. Некоторые основания для этого есть: в приведенной классификации выделение теоретических методов не предусмотрено. Однако в другом месте Б. Г. Ананьев отмечает, что «диалектика перехода от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике обеспечивает взаимосвязь эмпирических и рациональных методов исследования, сочетание различных модификаций обоих видов средств научного познания и прогрессирующее их проникновение в глубинные процессы и механизмы. В отношении рациональных (логических) методов исследования возникли новые возможности их усиления в связи с эвристикой и перспективами научного прогнозирования» (Ананьев, 1996, с. 290–291).
Чрезвычайно важным является сформулированное Б. Г. Ананьевым положение, согласно которому методы являются не только инструментом познания, но и представляют «гносеологические объекты» для психологии: методы «функционируют как системы операций с психологическими объектами и как гносеологические объекты для самой психологической науки» (Ананьев, 1996, с. 282). Иными словами, необходимы психологические исследования самих методов, их структуры, возможностей и т. д.
Таким образом, ананьевские работы не только раскрывают новую методологию психологического исследования, но и имеют эвристическое значение, стимулируют дальнейшие исследования по проблеме методов. Характеризуя интерпретационные методы, Б. Г. Ананьев делает важное замечание: «В сущности говоря, на этом методологическом уровне метод становится в известном смысле теорией, определяет путь формирования концепций и новых гипотез, детерминирующих дальнейшие исследовательские циклы психологического познания» (Ананьев, 1976, с. 31). Связь метода и теории в психологической концепции Б. Г. Ананьева, таким образом, не подлежит сомнению.
Классификация методов альтернативная ананьевской была предложена в конце восьмидесятых М. С. Роговиным и Г. В. Залевским (Роговин, Залевский, 1988). Авторы рассматривают метод «как выражение некоторых основных соотношений между субъектом и объектом в процессе познания» (Роговин, Залевский, 1988, с. 72). Общее число методов, согласно М. С. Роговину и Г. В. Залевскому, может быть сведено к шести основным. Первый – герменевтический метод, который генетически соответствует нерасчлененному состоянию наук. В нем субъект и объект познания не противопоставлены резко, в единстве функционируют мыслительные операции и метод, здесь познавательная деятельность регламентируется правилами языка и логики. Второй – биографический, выделение целостного объекта познания наук о психике. Третий – наблюдение, дифференциация субъекта и объекта познания. Четвертый – самонаблюдение. На основе развитого внешнего наблюдения, уже имевшей место дифференциации, превращение субъекта в объект, их слияние. Пятый – клинический. В клиническом методе субъектно-объектные отношения как таковые отходят на второй план, а на первый план выступает задача перехода от внешне наблюдаемого к внутренним механизмам психического. Шестой – метод эксперимента, при котором имеет место изоляция отдельных переменных, целенаправленное манипулирование ими для наиболее рационального познания каузальных связей. В методе эксперимента субъект познания не только с максимальной активностью противостоит объекту, но и учитывается роль субъекта в процессе познания, оценивается достоверность выдвигаемых им гипотез (Роговин, Залевский, 1988, с. 72–73). Отметим, что классификация М. С. Роговина и Г. В. Залевского так же, как и предложенная Б. Г. Ананьевым, не предусматривает выделения теоретических методов. В плане интересующей нас проблемы данная работа М. С. Роговина и Г. В. Залевского выделяется тем, что в ней методы психологии соотносятся не с предметом, как это традиционно делалось, а с объектом психологического исследования. Авторы акцентируют внимание на наличии «теоретически важнейшей проблемы о диалектическом единстве объекта и метода исследования» (Роговин, Залевский, 1988, с. 16). М. С. Роговин и Г. В. Залевский подчеркивают, что «сложность предмета и объекта исследования в науках о психике обусловливает особую значимость для них проблемы единства объекта и метода» (Роговин, Залевский, 1988, с. 16). Отметим, что в представленной классификации отсутствуют собственно теоретические методы.
Другая альтернативная ананьевской классификация методов предложена В. Н. Дружининым. В. Н. Дружинин полагает, что в психологии целесообразно выделение трех классов методов: 1) эмпирических, при которых осуществляется внешнее реальное взаимодействие субъекта и объекта исследования; 2) теоретических, при которых субъект взаимодействует с мысленной моделью объекта (предметом исследования); 3) методов интерпретации и описания, при которых субъект «внешне» взаимодействует со знаково-символическими представлениями объекта. Заслуживает особенного внимания выделение автором теоретических методов психологического исследования: 1) дедуктивного (аксиоматического и гипотетико-дедуктивного), иначе – восхождения от общего к частному, от абстрактного к конкретному; 2) индуктивного – обобщения фактов, восхождения от частного к общему; 3) моделирования – конкретизации метода аналогий, умозаключений от частного к частному, когда в качестве аналога более сложного объекта берется более простой или доступный для исследования. Результатом использования первого метода являются теории, законы, второго – индуктивные гипотезы, закономерности, классификации, систематизации, третьего – модели объекта, процесса, состояния (Дружинин, 1993). От теоретических методов В. Н. Дружинин предлагает отличать методы умозрительной психологии. Различие между этими методами автор видит в том, что умозрение опирается не на научные факты и эмпирические закономерности, а имеет обоснование только в личностном знании, интуиции автора. «Умозрительный психолог, как философ, порождает приемлемые с личной точки зрения модели психической реальности, либо ее отдельных составляющих (теории личности, общения, мышления, творчества, восприятия и т. д.) Продуктом умозрения является учение, то есть некоторый целостный мыслительный продукт, объединяющий в себе черты рационального и иррационального знания, претендующий на полноту и единственность объяснения некоторой реальности и не предусматривающий своей фальсификации (опровержения) при эмпирическом исследовании» (Дружинин, 1993, с. 9). По мнению В.Н. Дружинина, в психологическом исследовании центральная роль принадлежит методу моделирования, в котором различаются две разновидности: структурно-функциональное и функционально-структурное. «В первом случае исследователь хочет выявить структуру отдельной системы по ее внешнему поведению и для этого выбирает или конструирует аналог (в этом и состоит моделирование) – другую систему, обладающую сходным поведением. Соответственно, сходство поведений позволяет сделать вывод (на основе правила логичного вывода по аналогии) о сходстве структур. Этот вид моделирования является основным методом психологического исследования и единственным в естественно-научном психологическом исследовании. В другом случае, по сходству структур модели и образа исследователь судит о сходстве функций, внешних проявлений и пр.» (Дружинин, 1993, с. 9).
Важным представляется описание иерархии исследовательских приемов. В. Н. Дружинин предлагает выделять в этой иерархии пять уровней: уровень методики, уровень методического приема, уровень метода, уровень организации исследования, уровень методологического подхода (Дружинин, 1993). В. Н. Дружининым предложена трехмерная классификация психологических эмпирических методов. Рассматривая эмпирические методы с точки зрения взаимодействия субъекта и объекта, субъекта и измеряющего инструмента, объекта и инструмента, автор дает новую классификацию эмпирических психологических методов. За основу автором берется система «субъект–инструмент–объект». В качестве оснований для классификации выступают отношения между компонентами модели. Два из этих оснований (мера взаимодействия исследователя и исследуемого и мера использования внешних средств или субъективной интерпретации) являются главными, одно – производным. Согласно В. Н. Дружинину, все методы делятся на деятельностные, коммуникативные, обсервационные, герменевтические. Выделены восемь «чистых» исследовательских методов (естественный эксперимент, лабораторный эксперимент, инструментальное наблюдение, наблюдение, интроспекция, понимание, свободная беседа, целенаправленное интервью). Выделены также синтетические методы, объединяющие в себе черты чистых методов, но не сводящиеся к ним. В качестве синтетических методов предлагается рассматривать клинический метод, глубинное интервью, психологическое измерение, самонаблюдение, субъективное шкалирование, самоанализ, психодиагностику, консультационное общение.
Представляется чрезвычайно важным, выделение группы теоретических методов психологии. Вместе с тем нельзя не отметить, что рассмотренные классификации оставляют открытым ряд важных вопросов. Не подлежит сомнению, что теоретические методы психологии нуждаются в более конкретной характеристике. История психологии убедительно свидетельствует о том, что теоретическая работа в психологии имеет свою специфику. Между тем она до сих пор не проанализирована должным образом. Не вполне понятно, как соотносятся эмпирические и теоретические методы в проведении психологического исследования. Эти вопросы (так же, как и некоторые другие) до сих пор не получили однозначного ответа, что ставит на повестку дня проведение специальных методологических исследований.
Date: 2021-11-15; view: 2381; Нарушение авторских прав
§
Вопрос выделения психологии в самостоятельную дисциплину и проблема соотношения теории и метода оказываются тесно связанными: многие авторы прямо указывают, что выделение психологии в независимую от философии дисциплину было связано с использованием метода эксперимента и отказом от интроспекции (Б. Ф. Ломов, Ю. М. Забродин и др.). При рассмотрении вопроса о выделении психологии в самостоятельную дисциплину необходимо расширение контекста анализа: во-первых, необходимо учитывать, что выделение психологии имело как сторонников, так и скептиков, поэтому важно рассмотреть и аргументацию противоположной стороны; во-вторых, для понимания логики выделения необходимо рассмотреть неудавшиеся попытки «создать психологию как науку независимую от философии» (Роговин, 1969); в-третьих, рассмотреть процесс выделения не только со стороны психологии (внутренняя история), но и со стороны научного сообщества, которое такое решение должно «одобрить» и «принять»; в-четвертых, учесть влияние общенаучных методологических стандартов.
Проведенный историко-методологический анализ позволил получить результаты по-новому представляющие предысторию научной психологии. Выделение психологии в самостоятельную область внутри философии было связано с дифференциацией философского знания. Х. Вольф, который ввел разграничение психологии на рациональную и эмпирическую (Wollf, 1732, 1734), вовсе не помышлял о выделении психологии из философии, как принято считать (Роговин, 1969). Х. Вольф был философом, реорганизовывал именно философию, а психология рассматривалась как составная часть философского знания и отнюдь не как самостоятельная наука. Эмпирическая психология, по Вольфу, наука именно теоретическая: не только вольфовская, но и последующая эмпирическая психология вовсе не была эмпирической наукой в современном смысле слова. Важно подчеркнуть, что выделение эмпирической психологии не привело к появлению эмпирического метода: самонаблюдение, по Вольфу, оставалось не более, чем возможностью контролировать рациональные построения с помощью опыта. И. Н. Тетенс – вопреки разделяемому многими мнению (Роговин, 1969 и др.) – также не ставил задачи выделении психологии в самостоятельную независимую от философии сферу знания.
Важное значение для развития психологии имели идеи Канта. Проведенный анализ позволяет утверждать, что кантовская критика психологии предопределила ее дальнейшее развитие. Можно говорить о «двойной» программе Канта в отношении эмпирической психологии: первая негативна (критика возможностей психологии, построенная на сравнении с «полноценными» науками о природе), вторая содержит позитивную возможность обоснования психологии как эмпирической науки (на примере антропологии – психология, по Канту, ее составная часть). Первая характеризует психологию как эмпирическую, атомистическую, элементаристскую, основанную на самонаблюдении, в психологии невозможно применение математики и эксперимента; вторая же содержит возможность обоснования эмпирической психологии не только прагматически, но и через физиологию. Дальнейшая история психологии (включая В. Вундта) содержит попытки «ответить» на кантовскую критику.
Первую попытку обосновать психологию как науку (в рамках философии) предпринял И. Гербарт. Следуя наукоучению И. Фихте, Гербарт был занят в первую очередь поисками оснований науки. Основание Гербарт находит в фактах сознания. Для расширения возможностей Гербарт предлагает использовать теоретические методы (метод дополнения). Непредвзятый историко-методологический анализ свидетельствует, что обоснование психологии как науки и выделение психологии в самостоятельную дисциплину – различные вопросы, имеющие разные корни и разную логику. В середине XIX столетия они оказались объединены, поскольку отделение от философии явилось средством обоснования научности в глазах научного сообщества. Исследователи конца XVIII – начала XIX столетия не помышляли о выделении психологии в самостоятельную независимую от философии науку. Они представляли ее себе как философскую дисциплину (раздел прикладной метафизики). Соответственно, психология была лишь разделом философии и не использовала самонаблюдения в качестве эмпирического метода. Вопрос о выделении психологии из философии в самостоятельную дисциплину возникает значительно позднее и порождается он не только внутренними процессами в самой психологии, а тесно связан с ее «внешней» историей. Важнейшим фактором, повлиявшим на выделение психологии из философии, явилось широкое распространение и большая популярность позитивизма. В соответствии с контовским законом «трех стадий», психологии для того, чтобы стать наукой, необходимо было разграничиться с метафизикой (философией). Иными словами, психология для того, чтобы стать наукой (в первую очередь, в глазах научного сообщества) должна была обрести самостоятельность (независимость от философии). Эта работа по обоснованию выделения психологии была выполнена В. Вундтом. Психология стала элементаристской, эмпирической дисциплиной, основанной на самонаблюдении. Метод эксперимента реально использовался как вспомогательный. Использование эксперимента имело решающее значение для «внешней» истории выделения, поскольку в середине XIX столетия слово экспериментальный означало принадлежность к науке. Поэтому Вундт акцентировал «экспериментальный» характер физиологической психологии, хотя и признавал ограниченность эксперимента в психологии. Тем самым оказалась выполненной кантовская «двойная программа», поскольку Вундт использовал именно физиологический способ обоснования.
Методологический анализ показывает: психология как самостоятельная дисциплина была конституирована методом научной интроспекции, который был основным методом научной психологии: для того, чтобы говорить о том, что научная психология была создана методом эксперимента, который заменил интроспекцию, нет оснований. Более того, научный эксперимент и научная интроспекция появляются в психологии фактически одновременно, поэтому о «смене» одного метода другим говорить не приходится уже по этой причине.
Проведенный методологический анализ позволил выделить несколько качественно различных форм метода интроспекции. Рассматривается предыстория методов научной психологии – варианты методов, использовавшихся в донаучной и философской психологии. Показано различие между философской и психологической интроспекцией. Декарт обосновал лишь «идею» метода: была создана принципиальная возможность для эмпирического исследования сознания, но конкретные эмпирические исследования сознания появились значительно позднее, уже в рамках научной психологии. Действительно, для эмпирического изучения сознания необходимо сконструировать психологический предмет исследования. Если сознание как объект эмпирического исследования философию не интересовало, то для психологии такая перспектива представлялась заманчивой.
Выделены следующие формы интроспекции: 1) философская интроспекция; 2) интроспекция в философской (эмпирической) психологии; 3) интроспекция в научной психологии. Показано, что научная интроспекция могла возникнуть только благодаря опыту предшественников: работы Г. Гельмгольца могут послужить хорошим примером. Подготовительный этап сделал возможным использование метода самонаблюдения как научной интроспекции. Характерным отличием научной интроспекции является ее теоретическая «нагруженность» (у Гельмгольца она была научно-физиологической, поскольку он не был психологом и решал свои конкретно-научные задачи). Этот метод был использован Вундтом, но, поскольку последний пытался обосновать новую «область знания» (Wundt, 1874) – физиологическую психологию – был переосмыслен: физиологическая нагруженность заменилась на психологическую.
Использовавшиеся психологами варианты метода самонаблюдения несут на себе печать теперь уже психологической нагруженности. Анализ метода самонаблюдения в концепциях В. Вундта, Ф. Брентано, Г. Эббингауза, Э. Титченера, О. Кюльпе, Н. Аха, У. Джемса и др. позволил обнаружить: при том, что идея метода является общей во всех анализируемых подходах, собственно метод и конкретные технические процедуры получения эмпирических сведений существенно различаются. Различия столь существенны, что ни о каком этапе классической интроспекции, как это полагал Э. Боринг (Boring, 1953), говорить не приходится. Так, согласно В. Вундту (Wundt, 1874), интроспекция должна применяться в сочетании с физиологическим экспериментом. Стандартизованная процедура эксперимента позволит сделать интроспекцию более систематической, упорядоченной, приблизив тем самым, к идеалу строгого научного метода. Интроспекция должна направляться на постижение структуры непосредственного опыта, описывать элементы, из которых построено сознание. Ф. Брентано полагал, что интроспекция должна быть направлена на фиксирование актов сознания. Задача психолога состоит в том, чтобы тщательно описывать не содержание сознания, а связанные с ним акты. Последние должны описываться испытуемым целостно. С точки зрения Брентано, принятая в лабораториях В. Вундта интроспекция искажает реальные процессы сознания, которые следует тщательно наблюдать в их естественном течении и составе. По Брентано, интроспекция должна изучать сознание в его «целостности» и «доподлинности», предполагающей выявление интенции. Э. Титченер считал, что интроспекция должна быть аналитической, направленной на изучение структуры сознания. Обычное самонаблюдение легко впадает в «ошибку стимула», которая выражается в смешении психического процесса с наблюдаемым объектом. Научно-психологический анализ следует очистить от предметной направленности сознания. Для этого необходимо изгнать из языка интроспекции «значение» и говорить исключительно об элементах, из которых складывается опыт. В Вюрцбургской школе интроспекция использовалась в форме систематического экспериментального самонаблюдения. Метод систематического экспериментального наблюдения, состоял в том, испытуемый должен был описать весь процесс умственной деятельности. Широко использовались специальный метод перерыва, ретроспекция. Испытуемых просили сделать объектом самонаблюдения не результат, а процесс, включая подготовительные этапы. У. Джемс: в интроспекции должны открываться не «элементы сознания», не его «атомы», а целостности – «поток сознания».
За этим разнообразием вариантов одного метода скрывается важная проблема. В психологии конца XIX века ее называли проблемой интроспективного апперципирования. Возникновение научной интроспекции было связано с выделением особого «пласта» сознания, подлежащего описанию и анализу. Иными словами, возникновение психологии как науки связано с выделением специфического научного предмета. До Вундта предмета научной психологии просто не существовало, ибо он принципиально не отличался от философского. Вундт сделал предметом психологии непосредственный опыт. Сразу же возникла задача различения внутреннего восприятия и интроспекции как более строгого и направленного метода. Именно на этом этапе можно говорить о возникновении научной интроспекции как эмпирического психологического метода. К интроспекции как научному методу разными авторами предъявлялись различные требования: их строгость была различной. Ограничения происходили по двум направлениям: содержательному и временному. В первом случае выделялся определенный аспект анализа: Брентано требовал, чтобы описывалось не содержание опыта, но сами акты. Титченер полагал, что обращение к предметной стороне сознания является «ошибкой стимула», поэтому требовал от интроспекции описания именно характеристик психических явлений. Во втором случае речь шла об использовании ретроспекции. Здесь исследователь были более единодушны: возможность ретроспекции в структуре интроспекции была признана еще Д.С. Миллем (Mill, 1845). Собственно говоря «чистая» интроспекция была теоретически возможна лишь у Вундта, когда задания имели достаточно элементарный характер, предполагающий описание в «момент совершения». Усложнение заданий и особенно обращение к описанию в самонаблюдении не структуры, а функции сделало ретроспекцию необходимым (даже основным) методом. В Вюрцбургской школе это предполагалось самой методикой систематического экспериментального самонаблюдения (закончив очередной этап, испытуемый должен был описать все происходившее). Впрочем, и Титченер, который в теории признавал ограниченное значение ретроспекции, на деле использовал ретроспекцию очень широко (для описания воздействия стимула, занявшее 1,5 секунды, требовался зачастую двадцатиминутный ретроспективный отчет). Естественно, что для того, чтобы получить необходимые для исследователей отчеты, требовался устойчивый навык. Все научные психологи, использовавшие метод интроспекции настаивали на том, что испытуемый должен быть «тренированным» (в вундтовской лаборатории испытуемого, который выполнил менее 10000 интроспективно проконтролированных реакций, не считали надежным источником информации). Тренировка была необходима, чтобы научиться описывать именно то, что представляет для этих психологов максимальный интерес. В Вюрцбурге акцент был сделан на теоретической подготовке испытуемого: там испытуемыми были в основном профессора психологии. Не случайно, что в ходу был термин «редактирование протоколов»: теоретическая подготовка исследователя избавляла от необходимости длительных упражнений.
Проведенный анализ показывает, что в рамках так называемой интроспективной психологии могут быть выделены и описаны различные варианты метода. Притом, что идея метода остается общей, наблюдаются ярко выраженные различия, которые касаются как содержания метода, так и конкретных процедур. В аспекте содержания могут быть выделены такие разновидности: структурная интроспекция (Вундт, Титченер), самонаблюдение акта (Брентано), функциональное самонаблюдение (Бэн, Эббингауз, Джемс), процессуальное самонаблюдение (Вюрцбургская школа). При этом несомненны более тонкие различия: Вундт более либерален к «ошибке стимула», чем Титченер, поток сознания менее специфичен, чем направленность на решение определенной задачи и т. д. Сами исследовательские процедуры являются производными от определенной модели изучаемого психического явления.
В целом можно констатировать, что исследование использования метода интроспекции в первые десятилетия развития научной психологии позволяет сделать следующие выводы:
§ само возникновение научной психологии было конституировано не методом эксперимента, а методом интроспекции (если позволительно отделять метод от других факторов);
§ сам метод интроспекции в научной психологии приобрел характерную специфику, выражающуюся в теоретической нагруженности;
§ могут быть выявлены и описаны различные варианты метода интроспекции, использовавшиеся исследователями в этот период;
§ эти варианты различаются в первую очередь направленностью на исследование структуры, функции, специфики акта или протекания процесса;
§ эти варианты метода различаются спецификой технических исследовательских процедур;
§ исследовательские процедуры, используемые ученым, зависят от модели изучаемого явления (изучается течение, взаимосвязь представлений; направленность на достижение определенной жизненной цели; решение задачи и т.д.);
§ использование метода эксперимента имеет на первых этапах развития научной психологии чисто вспомогательный характер, роль ведущего метода принадлежит интроспекции.
Действительно, развитие психологии свидетельствует, что общим в рассмотренных подходах является идея метода: восприятие собственных переживаний для доставления «описательного материала для науки как системы» (Кравков, 1922), тогда как реально описываются испытуемым либо структура, либо акт, либо функция, либо процесс. Сами технические исследовательские процедуры и предлагаемые испытуемым задания определяются характером представлений ученого об изучаемом феномене: для того, чтобы исследовать процесс необходимо либо использовать достаточно сложные задания, требующие определенного времени для выполнения, либо вводить искусственные ограничения или помехи (например, прием «прерывания») для фиксации этапов процесса. Характер заданий, получаемых испытуемыми, которые должны были заниматься интроспекцией, также способствовал описанию именно того, что предполагалось изучать: элементарные задания практически исключают возможность изучения процесса (но позволяют вычленить структурные элементы), для этого нужны более или менее сложные задачи; изучение функции предполагает получение какого-то осмысленного, более или менее завершенного результата и т.д. Инструкция, даваемая испытуемому, вопросы, которые ему задаются – все «работает» на то, чтобы создать у испытуемого установку на описание того, что соответствует «теоретическим» ожиданиям. Очевидна опасность получения артефактов, о которой предупреждал еще Г. Эббингауз, призывавший не доверять экспериментам, произведенным над самим собой для подтверждения собственной теории (Эббингауз, 1911).
Анализ использования метода эксперимента в психологии периода становления как самостоятельной науки, показал, что этот метод имел весьма ограниченное значение. В физиологической психологии В. Вундта эксперимент использовался лишь как вспомогательное средство, позволяющее контролировать и стандартизировать самонаблюдение, остававшееся основным методом. Тем не менее Вундт полагал, что физиологическая психология может называться экспериментальной (для того, чтобы отличать ее от тех концепций, которые используют только самонаблюдение). Вундт придавал таким замечанием большое значение, поскольку использование метода эксперимента являлось своего рода гарантией «научности» и отвечало на известное критическое замечание Канта в адрес эмпирической психологии. Необходимо отметить, что Вундт постоянно подчеркивал «психофизиологичность» эксперимента и его ограниченную роль для психологии в целом (Wundt, 1883, 1902, 1913). Предыстория использования психологического эксперимента в историко-психологической литературе часто получает неадекватное освещение. Г. Фехнер, которого часто называют создателем экспериментальной психологии (Фресс, 1966 и др.), на самом деле психологом не был, поэтому создание психологии как самостоятельной дисциплины его не занимало. Г. Фехнер использовал психофизические измерения как средство обнаружения уравнения, верно отражающего отношения между душой и телом. Психофизика, обоснованная Фехнером как средство решения глобальной философской проблемы, была переосмыслена Вундтом (фехнеровское разделение на внутреннюю и внешнюю психофизику было отброшено, сама психофизика стала интерпретироваться в духе психофизиологического параллелизма, тогда как Фехнер придерживался концепции тождества). Последнее обстоятельство служит убедительным доказательством того, что психофизика была включена Вундтом в состав физиологической психологии, а психофизические методы применены к исследованию другого научного предмета. Заслуга Фехнера (перед научной психологией) в том, что психофизические методы были использованы как средство измерения определенных психических явлений. Такое использование эксперимента было продолжено Г. Эббингаузом (Ebbinghaus, 1885). Другим предшественником экспериментальной психологии был Г. Гельмгольц. Гельмгольц также не был психологом, вопросы собственно психологии его мало интересовали (что, на наш взгляд, было основной причиной, объясняющей, почему у Гельмгольца и Вундта не сложились взаимоотношения), но он для решения конкретно-научных физиологических задач использовал технику функционального эксперимента: установление зависимости какого-либо явления от определенного фактора, т.е. выяснение функциональной связи переменных. Изменение восприятий выступало в качестве индикатора. Техника функционального эксперимента в научной психологии также использовалась впоследствии применительно к другому предмету.
Первым использовать эксперимент как вспомогательный психологический метод эмпирического исследования начал В. Вундт. Вундтом были разработаны специальные требования к проведению эксперимента:
Наблюдатель должен по возможности сам определять наступление подлежащего наблюдению явления.
Наблюдатель должен, поскольку возможно, схватывать явления напряженным вниманием и прослеживать таким вниманием их во время протекания.
Нужно, чтобы каждое наблюдение в целях подтверждения его данных можно было многократно повторять при одинаковых условиях.
Необходимо планомерное качественное и количественное изменение условий протекания изучаемого процесса.
Совершенно очевидно, что эти требования могут быть выполнены только в определенных условиях. Поэтому, когда психологи в Вюрцбурге попытались экспериментально исследовать процесс мышления, оказалось, что все требования Вундта ими нарушаются. Традиционно считается, что важнейшим этапом в развитии экспериментальной психологии являются исследования Г. Эббингауза о памяти. Иногда полагают, что Эббингауз даже явился создателем собственно психологического эксперимента, поскольку впервые он оказался примененным для изучения памяти как психической функции (Ярошевский, 1985). В значительной степени это так, хотя стоит обратить внимание на то, что сам Эббингауз придавал измерению и эксперименту вспомогательное значение. Эббингауз полагал, что психология как дисциплина создается самонаблюдением и наблюдением, в более поздней работе (Ebbinghaus, 1902) изложение экспериментальных результатов попадает в раздел «О частностях» и получают интерпретацию с позиции общих представлений о сознании. В исследовании памяти (Ebbinghaus, 1885) метод эксперимента используется для решения конкретного вопроса, а именно выполняет функцию измерения поведенческих характеристик.
В исследовании Н. Н. Ланге (Ланге, 1893) метод эксперимента используется для проверки предварительно сформулированных гипотез. Исследование Н. Н. Ланге представляет значительный интерес, поскольку русский психолог – впервые в научной психологии – использует реинтерпретацию эмпирических данных. Н. Н. Ланге при исследовании «закона перцепции» исходил из данных, полученных сотрудником Вундта Л. Ланге. У Н. Н. Ланге происходит важное изменение: Л. Ланге проводил свое исследование как направленное на изучение структуры сознания, что позволило зафиксировать наличие в сознании двух различных феноменов: сенсорной и моторной установок, русский психолог подошел к исследованию этих феноменов с точки зрения схемы процесса, что позволило рассмотреть эти явления как разные фазы одного процесса. Для нашего исследования это важно потому, что ясно демонстрирует: одни и те же психические феномены могут быть интерпретированы с помощью различных схем.
Новым этапом является использование метода эксперимента в Вюрцбургской школе. Там он выступает в новом качестве. Впервые метод эксперимента используется для изучения мышления. Первоначально освоение новой области происходит с помощью традиционной схемы, которая широко использовалась в Лейпциге у Вундта, предполагавшей структурный анализ содержаний сознания. Это позволило обнаружить содержания сознания, имеющие несенсорный, «безобразный» характер (положения сознания). Обнаружение феномена задачи (Watt, 1905) позволило перейти к изучению мыслительного процесса. Этому способствовало использование метода систематического экспериментального самонаблюдения, предполагавшего выделение этапов и последовательное максимально подробное описание происходящего на каждом этапе. Показательно, что к схеме процесса обратились далеко не все представители Вюрцбургской школы, изучавшие мышление. Так К. Бюлер принципиально отказывается от исследования «диалектики мышления» и ограничивается поиском ненаглядных элементов мышления. Вюрцбургские психологи пользуются в своих исследованиях не разрозненными высказываниями испытуемых, но стремятся придать высказываниям систематичность, требуется, чтобы испытуемые давали показания после каждого эксперимента «тотчас по окончании исследуемого процесса» (Кравков, 1922). Подобно Альфреду Бине, вюрцбургские психологи широко используют активный опрос испытуемых.
В работе Н. Аха (Ach, 1905) метод эксперимента, разработанный в вюрцбургской школе, усовершенствуется. Ах стремится повысить научность и объективность своего исследования, что может быть достигнуто лишь точным описанием и протоколированием всего переживания от появления сигнала до конца эксперимента (Ach, 1905). Н. Ах, выделяя в качестве существенной характеристики предлагаемого им метода «систематического экспериментального самонаблюдения» требование возможно полного описания всего, бывшего в сознании, без разграничения «важного и неважного», а также требуя описания не только главного периода, но и предварительного. В методе Аха так же, как и у других вюрцбуржцев, происходит активный опрос испытуемого. Н. Ах впервые использует метод вспомогательного эксперимента, моделирующего интересующее его явление. В протоколах экспериментов высказывания испытуемых о наличии детерминирующих тенденций отсутствуют. Ах поясняет, что они действуют в сфере бессознательного. Для того, чтобы доказать их наличие, проводится эксперимент с гипнозом. Там неосознаваемое внушение формируется с помощью команды гипнотизера. Эксперимент Аха убедительно демонстрирует действие этой неосознаваемой тенденции: она совершенно определенным образом влияет на поведение испытуемого, но им не осознается. Результаты этого эксперимента Ах «переносит» на случаи решения других задач, где гипноз не использовался, но поведение испытуемого является сходным. Отбор правильных решений объясняется Ахом через действие неосознаваемых тенденций, которые в протоколе не упоминаются. Поэтому т.н. «беспорядки в изложении» Н. Аха (Humphrey, 1951) имеют вполне определенное происхождение: реально использовался иной способ интерпретации, не нашедший адекватного описания в тексте работы.
Исследования в Вюрцбургской школе выявили важное противоречие. Распространение метода эксперимента на изучение процесса мышления выявило неадекватность метода интроспекции. Столкновение с неосознаваемыми психическими процессами неизбежно ведет к появлению опосредованных методов.
Date: 2021-11-15; view: 529; Нарушение авторских прав
§
Историко-методологическое исследование показало, что даже чисто эмпирические методы имеют выраженную обусловленность со стороны теоретических представлений. В частности, обнаружилось, что структура интроспекции как эмпирического метода определяется исходными представлениями исследователя об изучаемом явлении. Эмпирические методы использовались в различных модификациях (В. Вундт, Ф. Брентано, У. Джемс, О. Кюльпе, Э. Титченер, Н. Ах и др.), в которых сочетаются инвариантность и вариативность. Дать объяснение этому феномену позволило представление об уровневом строении метода. Необходимо различать теорию как результат научного исследования и предтеорию как комплекс исходных представлений, предшествующих эмпирическому изучению и направляющих исследование. Могут быть выделены следующие компоненты предтеории: идея метода, базовая категория, моделирующее представление, организующая схема. Любое исследование начинается с проблемы. Проблема предполагает выделение предмета исследования. В психологии предмет исследования тесно связан с трактовкой предмета психологии в целом. Поэтому в психологическом исследовании реально имеют дело с опредмеченной проблемой. В психологии возможно несовпадение декларируемого предмета и реального предмета. Проблема, которая будет исследоваться, должна быть конкретизирована. Конкретизация происходит в двух направлениях: в проблеме необходимо увидеть именно психологический феномен, она должна «опредметиться». Другая важная конкретизация проблемы происходит тогда, когда опредмеченная проблема соотносится с моделирующими представлениями. «Мышление» как таковое представляет собой абстракцию, которую невозможно изучать, для этого оно должно во что-то «воплотиться». Это «воплощение» и есть моделирующие представления: решение задачи, соотнесение понятий, понимание выражений, построение умозаключения и т.д. Опредмеченность проблемы (иными словами, латентное присутствие определенной трактовки предмета психологии) определяет идею метода (если, например, исследователь исходит из того, что реальный предмет – непосредственный опыт, он, несомненно, будет стремиться использовать метод самонаблюдения в той или иной форме). Выбор формы метода связан с дальнейшими уточнениями. Дальнейшее уточнение состоит в выборе базовой категории. Базовая категория определяет общую ориентацию исследования. В качестве базовых категорий, как показали исследования, выступают понятия структура, функция, акт, процесс. Базовая категория определяет тип организующей схемы. Организующая схема – способ организации исследования, которое может быть направлено на раскрытие структуры, функции изучаемого явления или на выявление его процессуальных характеристик. Существуют также возможности уровневого и генетического анализа.
Эмпирический метод выступает как зависимый от предтеории. В структуре предтеории представлена идея метода, которая, в свою очередь, определяется пониманием предмета науки. Если предмет науки – сознание или внутренний опыт, то идея метода, его принцип, определяется через внутреннее восприятие, самонаблюдение. Это означает, что если в данном исследовании будут использоваться другие методы, например, эксперимент, то они будут выступать исключительно в роли вспомогательных, дополнительных, лишь создающих оптимальные условия для внутреннего восприятия. Идеи метода недостаточно, чтобы охарактеризовать метод психологического исследования в целом. Одна и та же идея метода может воплощаться в существенно различающихся вариантах метода. Метод представляет собой сложное образование, имеет уровневую структуру, причем различные уровни связаны с различными компонентами предтеории. Схематически соотношение между компонентами предтеории и уровнями метода можно представить следующим образом (рис.1).
Можно говорить по меньшей мере о трех уровнях метода. На первом уровне метод выступает как идеологический, т.е. на этом уровне выражается общий принцип («идея»)метода. Этот уровень, в основном, определяется идеей метода как компонентом структуры предтеории, который, в свою очередь, детерминируется пониманием предмета психологии. На втором уровне метод проявляется как предметный. На этом уровне определяется, что именно будет этим методом изучаться.
Скажем, метод интроспекции может быть направлен на выделение содержаний опыта, на фиксацию актов и т. п. Этот уровень определяется таким компонентом предтеории как «базовая категория» – «организационная схема»: понятия «структура», «функция» или «процесс» определяют в конечном счете содержание метода, т.е. какой именно психологический материал будет фиксироваться и описываться. На третьем уровне метод выступает как процедурный, операционный. Любой метод в конечном счете может быть охарактеризован и описан как последовательность или совокупность конкретных процедур. Этот уровень, в основном, определяется таким компонентом предтеории как моделирующие представления. Они определяют не только последовательность действий исследователя и испытуемого, специфические приемы, используемые для того, чтобы фиксировать необходимый психический материал, но и выбор стимульного материала. К этому уровню (например, в случае использования метода интроспекции) могут быть отнесены такие специфические технические приемы, которые обеспечивают развернутые подробные показания (использование элементов ретроспекции, активный опрос испытуемого, деление на этапы, стадии, фракции и т.п.) или обеспечивают улучшение восприятия испытуемым переживаний (повторение переживаний, возможность бессознательного опознания, метод перерыва, парциальный метод, метод замедления течения переживаний и т. п.).
Соотношение между теорией и методом в психологии может быть представлено в виде схемы (рис.2).
|
Единство теории и метода достигается за счет того, что теория как результат исследования и метод как средство осуществления исследования имеют общие корни, которые могут быть обнаружены в предтеории (отдельные компоненты предтеории определяют различные уровни метода). Отсюда становится ясно, почему в одном случае используется, к примеру, «структурный» вариант самонаблюдения, нацеленный на выделение и описание элементов психического явления, тогда как в другом случае используется «функциональный» вариант самонаблюдения. Наличие уровней в структуре метода позволяет по новому подойти к проблеме инвариантности и вариативности метода.
Применение того или иного метода позволяет получить эмпирический материал. Описание как функция и задача науки в психологических концепциях периода становления психологии как самостоятельной дисциплины может быть представлена следующим образом. Полученный эмпирический материал подлежит интерпретации. Первоначально интерпретация предполагает упорядочение данных посредством интерпретирующей категории. Производной от интерпретирующей категории является интерпретационная (объяснительная) схема. В качестве таковых выступают на первых этапах те же самые категории: структура, функция и процесс. В таких случаях протоколы опыта «редактируются» (по удачному выражению психологов Вюрцбургской школы). Интерпретация здесь, фактически, сводится к тому, что эмпирические данные упорядочиваются в направлении, заданном интерпретирующей категорией. На ранних этапах развития психологии как самостоятельной науки базовая категория и интерпретирующая категории совпадают. В этом случае продуктом интерпретации является описание. Его в психологии рассматриваемого периода называют теорией. Если ставится задача объяснения, то возможны варианты: первый – объяснение за счет обращения к физиологии. Второй вариант состоит в том, что кроме интерпретации посредством категории, совпадающей с базовой, дополнительно происходит реинтерпретация посредством другой категории. Реально объяснение ограничивается декларативным указанием на возможность объяснения (объяснения в действительности не происходит).
Особый интерес в плане интересующей нас темы представляет тот вариант, когда в качестве интерпретирующей категории выступает категория «процесс». Фактически, происходит интерпретация материала, полученного исходя из одной категории (структура), посредством другой (процесс). Этот случай чрезвычайно важен, т.к. позволяет сформулировать гипотезу о происхождении теоретического метода. В работе Н. Аха (N. Ach, 1905) протоколы экспериментов, полученные в результате использования метода систематического экспериментального самонаблюдения интерпретируются с позиций теории детерминирующей тенденции (как процессуальной характеристики мышления). Этот вариант представляет собой модель возникновения теоретического психологического метода. Этап интерпретации в этом случае «отделяется» от собственно эмпирического исследования и тем самым создается возможность использовать психологический анализ (теоретический, поскольку в основе в данном случае лежат представления о процессе) применительно к любому материалу (фактам эмпирического исследования, явлениям повседневной жизни, «сконструированным» фактам и т.д.). Таким образом, происходит переход от интерпретации к способу обращения с темой. В данном случае мы имеем дело с научным методом, который отличается от философского умозрительного, в первую очередь, тем, что является производным от эмпирического научного метода, можно сказать, основан на нем. Тем самым сохраняется предметная специфика, что является своего рода «подтверждением правомерности» подобной процедуры. Вместо интерпретирующей схемы может использоваться объясняющая.
Методологическое исследование позволило разработать модель соотношения между теорией и методом. На самых первых этапах – когда концепции носят конституирующий, основополагающий характер, соотношение является линейным, а цикл представляется законченным: предтеория – метод – теория. Дальнейшее развитие приводит к тому, что окончание цикла становится лишь промежуточным этапом, поскольку инициирует новый цикл: предтеория – метод – теория – предтеория-1 – метод-1 – и т. д. Примером такого соотношения в анализируемый исторический период является работа психологов Вюрцбургской школы.
Проведенное нами исследование позволило сделать следующие основные выводы, касающиеся соотношения теории и метода в психологии:
1. Между теорией и методом в психологии существует столь тесная взаимосвязь, что правомерен тезис о единстве теории и метода. Единство теории и метода выступает важнейшим фактором, обеспечивающим целостность психологического исследования. Могут быть выделены и описаны конкретные механизмы, обеспечивающие единство, тесную взаимосвязь теории и метода в психологии.
2. Ядром, обеспечивающим единство теории и метода в психологии в рассматриваемый исторический период, выступает предтеория – комплекс исходных представлений, являющихся основой для проведения эмпирического психологического исследования. Предтеория предшествует не только теории как результату исследования, но и самому эмпирическому исследованию. Предтеория представляет собой структурный инвариант. В структуре предтеории представлены: идея метода, базовая категория, организующая схема, моделирующие представления.
3. Предтеория является не только основой для формулирования, развития собственно теории, но и фундаментальным основанием для выбора того или иного ведущего эмпирического метода исследования.
4. Метод представляет собой целостное образование, в котором тем не менее может быть выделено несколько уровней. В исследовании выявлено, что метод в психологии в рассматриваемый исторический период имеет уровневое строение. В методе можно выделить по меньшей мере три уровня (идеологический, предметный, процедурный). Идеологический уровень характеризует общую ориентацию исследования (направленного на изучение либо самосознания, либо поведения), предметный раскрывает подход к предмету изучения как содержательному (определяемому через его структурные, функциональные, процессуальные и т.д. свойства) и сводящий предмет изучения к конкретной модели, имеющей какое-либо наглядное содержание («замыкаемое» на конкретную ситуацию). Процедурный уровень определяет последовательность конкретных исследовательских процедур и конкретных методических приемов, направленных на получение необходимого эмпирического материала. Особенно важно, что может быть установлено соответствие между компонентами предтеории и уровнями метода (идеологическим, предметным, процедурным). Выявлено, что идея метода определяет идеологический уровень, базовая категория и организующая схема – предметный, моделирующие представления – процедурный уровень метода.
5. Первоначально концепции в научной психологии имели основополагающий, конституирующий характер. Это выражалось в том, что соотношение «предтеория» – «метод» – «теория» имело линейный характер и представляло собой законченный цикл. Тем не менее уже в анализируемый исторический период появляется новое соотношение: сконструированная теория начинает «корректировать» предтеорию нового цикла исследований. Цикл исследования становится замкнутым: «предтеория» – «метод» – «теория» – «предтеория-1» – «метод-1» и т. д. Таким образом появляется отношение, когда теория непосредственно начинает определять характеристики используемых методов.
6. Проведенное исследование позволило выявить и описать условия, обеспечивающие возможность перехода к теоретическому анализу в психологии. Основным условием такого перехода является несовпадение базовой и объясняющей категорий и, следовательно, организующей и объясняющей схем исследования. Новый этап развития психологии начинается в исследованиях Вюрцбургской школы: психология перестает быть непосредственной наукой – появляется как первый вариант опосредствованного метода (проведение вспомогательного моделирующего эксперимента), так и зарождение теоретических методов анализа. Теоретический метод связан с использованием схемы интерпретации-объяснения.
7. Проведенное исследование позволило в значительной степени по-новому рассмотреть вопрос об инвариантности-вариативности психологического метода. Основой такого понимания является рассмотрение метода как имеющего уровневое строение. Поскольку название метода обычно связано с идеологическим уровнем, становится понятно, что, ограничиваясь только этим уровнем, мы лишаемся возможности понять специфику той или иной разновидности метода. В частности, выделение метода «классической интроспекции» (Э. Боринг) не позволяет раскрыть своеобразия интроспективных процедур в разных психологических направлениях. Иными словами, как инвариантный метод выступает только на идеологическом уровне, тогда как на предметном и процедурном является вариативным.
8. Проведенное исследование позволило уточнить вопрос о «нормативности» – «дескриптивности» эмпирического метода в психологии. Выявлено, что метод по-разному выступает на разных уровнях, что способствует появлению разноречивых оценок: на идеологическом уровне метод предстает как нормативный, тогда как на предметном как дескриптивный.
9. Проведенное исследование позволило дать достаточно определенный ответ на вопрос о соотношении эмпирических методов в психологическом исследовании. В психологии достаточно распространена ситуация, когда в исследовании одновременно используется несколько эмпирических методов. Известны многочисленные дискуссии, можно ли считать использование метода эксперимента критерием появления собственно экспериментальной психологии. Уровневое представление о методе позволяет дать однозначный ответ: ведущий метод обязательно представлен на идеологическом уровне, дополнительный метод «взаимодействует» с ведущим, дополняет его на предметном и процедурном уровнях. Таким образом, появляется возможность разграничить ведущий и вспомогательный (дополнительный) методы.
10. Историко-методологический анализ позволяет подойти к проблеме генезиса теоретических методов в психологии. Во второй половине прошлого столетия в качестве прототипа современных теоретических методов психологии выявлен метод интерпретации. Эмпирический материал, полученный в конкретном исследовании, может быть интерпретирован посредством объясняющей категории не совпадающей с базовой категорией. Интерпретирующая схема может быть сформирована на материале другого исследования. Такое наложение схем позволяет обнаружить перспективное направление в анализе теоретических методов, которые в психологии последующих периодов получают широкое распространение.
11. Переходным к теориям современного типа является концепция мышления в Вюрцбургской школе. На материале эволюции этой психологической школы может быть продемонстрирован переход к такому объяснению, которое лежит в основе теорий более позднего периода.
12. Связь теории и метода в психологии может быть представлена в виде модели, которая отображает взаимоотношения предтеории как с методами, используемыми в психологическом эмпирическом исследовании, так и с теорией как результатом научного исследования.
Проведенные нами исследования показали, что выявленные закономерности соотношения теории и метода являются универсальными, соотношение теории и метода представляет собой структурный инвариант, характерный для любой психологической концепции. Исследования в области метода психологии должны продолжаться, в том числе и по намеченным в начале настоящего доклада направлениям. Правильно выбранный метод психологии – кратчайший путь к истине. Декарт в XVII столетии предупреждал: «Уж лучше совсем не помышлять об отыскании каких бы то ни было истин, чем делать это без всякого метода…»
Date: 2021-11-15; view: 939; Нарушение авторских прав
§
1. Ананьев Б. Г. О методах современной психологии // Психодиагностические методы в комплексном лонгитюдном исследовании студентов. Л.: ЛГУ, 1976, с. 13–35.
2. Ананьев Б. Г. Психология и проблемы человекознания. М.: Изд-во «Институт практической психологии»; Воронеж: НПО «Модек», 1996.
3. Дессуар М. Очерк истории психологии. С.-Пб.: Книгоизд. О. Богдановой, 1912.
4. Джемс У. (Джеймс У.) Психология. Изд.5-е. СПб.: Изд-во К. Л. Риккера, 1905.
5. Дружинин В. Н. Структура и логика психологического исследования. М.: ИП РАН, 1993.
6. Дружинин В. Н. Экспериментальная психология. М.: ИНФРА-М, 1997.
7. Илларионов С. В. Научный метод как выражение духа науки // Проблема ценностного статуса науки на рубеже XXI века. СПб., 1999.
8. Кант И. Сочинения в шести томах. Т. 6. М.: Мысль, 1966.
9. Кравков С. В. Самонаблюдение. М.: Русский книжник, 1922.
10. Ланге Н. Н. Психологические исследования: Закон перцепции. Теория волевого внимания. Одесса: Типография Шт. Одесского военного Округа, 1893.
11. Мигдал А. Б., Нетесова Е. В. На пути к истине (О научном методе познания) // Кибернетика живого. Биология и информация. М., 1984.
12. Пирьов Г. Д. Експериментална психология. София: Наука и изкуство, 1968.
13. Потебня А. А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.
14. Роговин М. С. Введение в психологию. М.: Высшая школа, 1969.
15. Роговин М. С. Залевский Г. В. Теоретические основы психологического и патопсихологического исследования. Томск, 1988.
16. Сачков Ю. В. Научный метод: вопросы и развитие. М.: Едиториал УРСС, 2003.
17. Фресс П. Развитие экспериментальной психологии // Экспериментальная психология / Ред. П. Фресс, Ж. Пиаже. Вып.1, 2. М.: Прогресс, 1966, с. 15–98.
18. Эббингауз Г. Очерк психологии. С.-Петербург: Изд. О. Богдановой, 1911.
19. Ярошевский М. Г. История психологии. 3-е изд., дораб. М.: Мысль, 1985.
20. Ach N. Ueber die Willenstatigkeit und das Denken: Eine experimentelle Untersuchung mit einem Anhange: Ueber das Hippsche Chronoskop. Gottingen: Vandenchoeck und Ruprecht, 1905.
21. Boring E. A History of experimental Psychology. 2nd ed. N.Y.: Appleton-Century-Crofts, 1950.
22. Boring E. A History of Introspection // Psychological Bulletin, № 3, v. 50, 1953, p. 169–189.
23. Ebbinghaus H. Grundzüge der Psychologie. Bd. 1. Leipzig: Veit, 1902.
24. Ebbinghaus H. Ueber das Gedachtnis: Untersuchungen zur experimentellen Psychologie. Leipzig: Duncker & Humblot, 1885.
25. Humphrey G. Thinking: An Introduction to its experimental Psychology. London: Methuen; N.Y.: Wiley, 1951.
26. Watt H.J. Experimentelle Beitrage zu einer Theorie des Denkens // Archiv fur die ges. Psychologie. Leipzig, 1905, Bd. 4, S. 289–436.
27. Wollf Ch. Psychologia empirica, methodo scientifica pertractata qua ea, quae de anima humana indubia experietiae fide constant, continentur et ad solidam universae philosofiae practicae actheologicae naturalis tractationem via sternitur. Francofurti & Lipsiae: Libraria Rengeriana, 1732.
28. Wollf Ch. Psychologia rationalis, methodo scientifica pertractata qua ea, quae de anima humana indubia experietiae fide innotescunt, per essentiam et naturam animae explicantur et ad intimiorem naturae ejusque autoris cognitionem profutura propontur. Francofurti & Lipsiae: Libraria Rengeriana, 1734.
29. Wundt W. Einführung in die Psychologie. Leipzig: Voigtlander, 1911.
30. Wundt W. Elemente der Volkerpsychologie: Grundlinien einer psychologischen Entwicklungsgeschichte der Menschheit. Leipzig: Kroner, 1913.
31. Wundt W. Grundriss der Psychologie. Leipzig: Engelmann, 1896.
32. Wundt W. Grundzüge der physiologischen Psychologie. 3 umgearb. Aufl. Leipzig: Engelmann, 1887. Bd. 1. XII, 544 S.; Bd. 2. X, 562 S.
33. Wundt W. Grundzüge der physiologischen Psychologie. 5 Aufl., vollig umgearb. Leipzig: Engelmann, 1902. Bd. 1. XV, 553 S.; Bd. 2. VIII, 686 S.; Bd. 3. IX, 796 S.
34. Wundt W. Grundzüge der physiologischen Psychologie. Leipzig: Engelmann, 1874.
Date: 2021-11-15; view: 569; Нарушение авторских прав
§
Проблема объяснения традиционно считается одной из важнейших методологических проблем науки. Известный отечественный философ науки Е. П. Никитин отмечал: «Действительно, и в прошлой истории науки и сейчас общепризнанным является мнение, что при научном исследовании любого объекта одна из основных задач состоит в том, чтобы дать объяснение этого объекта» (Никитин, 1970, с. 5). Е. П. Никитин выделил ряд функций науки: «…функциями науки (в их конкретном выражении) будем считать описательную, измерительную, классификационную, унифицирующую, объяснительную, предсказательную, ретросказательную, нормативную и т.д.» (Никитин, 1970, с. 12). «Объяснение – одна из важнейших функций науки. Не случайно ее часто характеризуют как основную функцию научного исследования наряду с функцией предвидения» (Никитин, 1970, с. 12). Таким образом, объяснение в отечественной философии науки рассматривается как одна из функций науки.
Логико-гносеологическому анализу природы научного объяснения посвящена в мировой философии науки огромная литература. (Глубокий анализ важнейших классических работ по проблеме объяснения в философии предпринят в цитированной выше фундаментальной монографии Е. П. Никитина (Никитин, 1970)). Философских исследований проблемы объяснения мы еще коснемся в настоящей работе, а пока обратимся к проблеме объяснения в отечественной психологии.
В настоящее время считается, что проблема объяснения в психологии – одна из центральных методологических проблем. А. В. Юревич, опубликовавший в 2006 году чрезвычайно интересную и глубокую статью об объяснении в психологии (которой мы в настоящем тексте неоднократно будем касаться), следующим образом характеризует значение проблемы объяснения в психологии: «Для психологической науки она (проблема объяснения – В.М.) обладает особой значимостью, поскольку не решенный до сих пор вопрос о том, каким должно быть психологическое объяснение, эквивалентен ее ключевому методологическому выбору, а в специфике психологического объяснения относительно объяснения, характерного для других наук, традиционно видится одна из главных особенностей психологии» (Юревич, 2006, с. 87). Но, как это ни удивительно, остается актуальным и справедливым замечание известного отечественного методолога психологии М. С. Роговина, сделанное еще в 1979 году: «В настоящее время, когда тщательно разработаны методы психологического эксперимента, правила обработки результатов, когда в распоряжении исследователей сложная и разнообразная техника, некоторые из них высказывают мнение, что самым сложным в психологии является объяснение. Тем более странным и неоправданным представляется то, что склонность к анализу объяснения проявляют лишь очень немногие психологи» (Роговин, 1979, с. 54). Повторим, эта констатация до сих пор в значительной степени справедлива.
В советской психологии проблеме объяснения внимания практически не уделялось. В известной книге «Методологические и теоретические проблемы психологии» (1969), например, данная проблема специально не выделялась и, естественно, не обсуждалась. Предполагалось, что никакой особой проблемы объяснения не существует, т.к. функция объяснения выполняется диалектикой – философской методологией науки. Во всяком случае, марксизм-ленинизм как философский уровень методологии не предполагал какой-либо специальной процедуры объяснения. Поэтому традиция рассмотрения проблемы объяснения в отечественной методологии психологии практически отсутствовала.
Как хорошо известно, в отечественной философии советского периода существовали различные области, имевшие ощутимо различное число «степеней свободы». По авторитетному свидетельству многих отечественных философов, наиболее свободной от идеологического контроля была философия науки, поэтому именно в рамках философии науки и проводилась разработка проблемы объяснения. Как отмечает В. А. Лекторский, «в 50-е и 60-е годы философы нашего поколения и нашего круга связывали надежды на прогресс в философии с исследованиями в области теории познания, в особенности теории научного познания. Проблематика логики и методологии науки, формальной (символической) логики разрабатывалась тогда наиболее интенсивно и успешно. Этой тематикой занимались наши самые талантливые философы (по тем временам это была философская молодежь). Дело было не только в том, что партийный диктат в этой области философии был наименее ощутим, что здесь в наибольшей степени можно было использовать академические стандарты исследования (…) Дело также и в том, что для нас эти исследования представлялись лучшим способом противостояния официальной идеологии. Рассчитывая на изменение социальной ситуации, которая нас не устраивала во многих отношениях, именно на науку мы возлагали главные надежды. Противостоять догматической идеологии прямо в лоб невозможно. Но вот с наукой она ничего не может сделать, как бы этого ни хотела…» (Лекторский, 2004, с. 475). Итак, повторим, проблема объяснения разрабатывалась в философии науки.
Прежде всего следует назвать известные многолетние исследования Е. П. Никитина. В 1970 году вышла книга Е. П. Никитина «Объяснение – функция науки», имевшая поистине новаторский характер. В частности, в этой работе было убедительно показано, что существуют различные виды объяснения. И, следовательно, причинное объяснение не является единственным объяснением (некоторых моментов этого фундаментального труда мы еще коснемся).
Объяснение как методологическая проблема в отечественной психологической науке была поставлена, насколько можно судить, благодаря публикации перевода на русский язык известного классического руководства по экспериментальной психологии под редакцией П. Фресса и Ж. Пиаже, в котором содержалась глава «Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм», принадлежащая перу Жана Пиаже (Пиаже, 1966). Как представляется, эта публикация не вызвала бурных дискуссий. Насколько нам известно, одним из немногих отечественных авторов, анализировавших проблему объяснения в психологии и критиковавших позиции Пиаже, был М. С. Роговин, посвятивший этому вопросу две главы своей книги «Психологическое исследование» (1979). Констатируем, что специальных исследований по проблеме объяснения в психологии до недавних пор в отечественной психологической науке практически не было. Здесь, видимо, сказалось и недостаточное внимание психологов к этой проблеме, что отмечал М. С. Роговин, и отсутствие традиции рассмотрения этой проблемы в отечественной психологической науке. Отметим, что в зарубежной психологии проблеме объяснения посвящено значительное количество работ (Fodor, 1968; Swart, 1985; Cammins, 1983; Brown, 1963 и мн. др.).
Date: 2021-11-15; view: 462; Нарушение авторских прав
§
Как уже отмечалось, проблема объяснения первоначально была поставлена в философии науки и именно в философии науки были получены наиболее важные результаты, которые в настоящее время представляют собой «классику» в данной области[13]. Речь прежде всего идет о знаменитых работах К. Гемпеля и П. Оппенгейма, в которых вводятся ныне общепринятые понятия «экспланандум» и «эксплананс» (Hempel, Oppenheim, 1948). Как известно, согласно этой модели, объяснение эмпирического факта представляет собой его подведение под общее высказывание. В научном объяснении в качестве такого общего высказывания выступает утверждение о законе. Утверждение о законе может быть получено как индуктивно, на основе эмпирической генерализации, так и дедуктивно. В. А. Лекторский отмечает, что «гемпелевская модель объяснения предельно формальна: она не учитывает характер тех моделей, которые используются для интерпретации теории» (Лекторский, 2004, с. 477). Подход Е. П. Никитина к проблеме объяснения, согласно В. А. Лекторскому, существенно отличается от гемпелевского, поскольку он «сделал то, чего не сделал Гемпель: показал, что существуют разные типы объяснений в зависимости от моделей, принимаемых для интерпретации теории. Поэтому объяснения могут быть субстратными, структурными, причинными, функциональными и т. д. Каждый тип объяснения предоставляет разные возможности для истолкования имеющихся фактов и предсказания новых» (Лекторский, 2004, с. 477). Е. П. Никитин разработал классификации объяснений (по нескольким основаниям).
Достоинством классификации Никитина является ее логическая обоснованность. Как отмечает Е. П. Никитин, «предварительным условием классификации каких-либо объектов является выяснение их основных принципиальных характеристик, которые могут быть использованы в качестве оснований деления. Эти характеристики должны быть варьирующимися, т. е. принимать различные значения применительно к разным группам исследуемого класса объектов. В противном случае они не могут служить основаниями классификации» (Никитин, 1970, с. 43).
Предложенная классификация построена по трем основаниям:
1. Характер эксплананса.
2. Характер экспланандума.
3. Характер взаимосвязи эксплананса и экспланандума.
Соответственно, получаются три классификации объяснений.
Первая классификация (по характеру эксплананса) предполагает выделение следующих типов:
1. Субстанциональные объяснения.
2. Атрибутивные объяснения.
3. Генетические объяснения.
4. Контрагенетические объяснения.
5. Структурные объяснения.
Вторая классификация (по характеру экспланандума) предполагает выделение следующих типов:
1. Фактологические (экспланандумами являются факты.
2. Номологические (экспланандумами являются законы).
3. Теориологические (экспланандумами являются теории).
Третья классификация по механизму объяснения (характер взаимосвязи эксплананса и экспланандума):
1. Объяснения через собственный закон.
2. Модельные объяснения.
На наш взгляд, эти исследования Е. П. Никитина имеют важное значение для психологии, т.к. в современной психологии явно не хватает строгой логической упорядоченности. Психологи привыкли рассуждать о множественности объяснений, но работа по конкретному отнесению того или иного выполненного исследования к той или иной объяснительной традиции обычно не проводится. Объяснения в психологии, как правило, выстраиваются интуитивно, выбор возможных типов и способов объяснения редко выступает как хорошо осознанный акт со стороны исследователя. Не уделяют должного внимания этим вопросам и историки психологии. Все это, на наш взгляд, препятствует разворачиванию интегративных тенденций в психологии.
Работы Е. П. Никитина по проблеме объяснения имеют, на наш взгляд, большое эвристическое значение для психологической методологии и в другом аспекте. Чрезвычайно важно, что объяснение в работах Е. П. Никитина рассматривается не само по себе, а более широком контексте – в рамках структуры научного исследования. К обсуждению этого вопроса мы еще вернемся в рамках настоящего текста.
Date: 2021-11-15; view: 303; Нарушение авторских прав
§
«Какого-либо стандартного, типового, а тем более нормативного объяснения в психологии не существует, психологами используется большое разнообразие видов объяснения, выбор которых определяется особенностями изучаемых объектов, базовыми методологическими ориентациями самих психологов и другими подобными факторами. Объяснения, которые дают изучаемым объектам нейропсихологи, существенно отличаются от объяснений, практикуемых психологами гуманистической ориентации, а, скажем, объяснения психоаналитиков выглядят весьма экзотически за пределами основополагающих принципов психоанализа» (Юревич, 2006, с. 98).
Мы уже отмечали, что, к сожалению, классификаций, подобных приведенной выше никитинской, в психологии не существует. Тем не менее, достаточную известность получило несколько классификаций.
Достаточно распространенной является классификация Р. Брауна, согласно которой объяснения можно разделить на 7 основных видов: 1) генетические объяснения, 2) интенциональные объяснения, 3) диспозиционные объяснения, 4) причинные объяснения, 5) функциональные объяснения, 6) эмпирические обобщения, 7) объяснения на основе теорий (Brown, 1963).
Характеризуя выделенные Брауном виды объяснения, Юревич отмечает, что «в реальности они не разделены какими-либо гносеологическими барьерами и вступают в разноплановые отношения друг с другом. Например, интенциональные объяснения часто развиваются в диспозиционные объяснения, и те и другие могут быть преобразованы в причинные объяснения, и т. п. Большинство реальных объяснений, используемых в психологической, как и в любой другой социогуманитарной науке, не сводятся к какому-либо одному из выделенных Р. Брауном видов, а представляют собой их переплетение, включая апелляцию и к интенциям субъектов объясняемых действий, и к их диспозициям, и к предшествовавшим объясняемым действиям событиям, и к внешним факторам, оказавшим влияние на эти действия, и т. д. (Юревич, 2006, с. 99). А. В. Юревич оценивает классификацию Брауна следующим образом: «описанная выше систематизация основных видов психологического объяснения выглядит несколько упрощенной. Она, во-первых, не учитывает ряда реально используемых видов объяснения; во-вторых, изрядно обедняет возможности их синтеза и взаимовлияния. Вместе с тем эта систематизация не эфемерна, а задает реальную матрицу видов объяснения, которые имеются в распоряжении психолога» (Юревич, 2006, с. 99).
С такой оценкой классификации Брауна можно согласиться. Как и всякая эмпирическая типология, она имеет свои преимущества и недостатки.
Широкую известность получила также классификация психологических объяснений, разработанная классиком психологии Ж.Пиаже. Пиаже отмечает, что «существуют два основных типа или по крайней мере два полюса в объяснительных моделях в зависимости от того, направлены они на: а) сведение сложного к более простому или психологического к внепсихологическому или б) на конструктивизм, в большей или меньшей степени остающийся внутри границ «поведения». Так как модели редукционистского типа в свою очередь могут сохранять преимущественно психологическую окраску или, напротив, стремиться к сведению психического к фактам, выходящим за его пределы, мы фактически приходим к трем крупным категориям (А–В), причем каждая из двух последних предполагает три разновидности» (Пиаже, 1966, с. 167). Приведем эту классификацию Пиаже (Пиаже, 1966, с. 167–168).
А) Психологический редукционизм: он состоит в поисках объяснения определенного числа различных реакций или действий посредством сведения их к одному и тому же причинному принципу, остающемуся неизменным в ходе преобразований.
Б) Формы редукционизма, объясняющие реакции ил действия ссылкой на факты, выходящие за пределы психологии. Отсюда три разновидности:
Б1 ) Социологические объяснения в психологии, или вообще психосоциальные объяснения, пытающиеся объяснять индивидуальные реакции с точки зрения взаимодействий между индивидами или структур социальных групп различных уровней.
Б2) Физикалистские объяснения, которые исходя, из изоморфизма психических и органических структур соответственно моделям поля, основывают в конечном счете эти последние на физических соображения.
Б3) Органистские объяснения вообще, сводящие психологическое к физиологическому.
В) «Конструктивистские»: такие типы объяснения, которые, предусматривая, конечно различного рода сведения (так как это по крайней мере один из аспектов всякого объяснения) делают основной акцент на процессах конструкции.
В1) Модели типа «теории поведения», которые обладают тем общим признаком, что координируют различные законы обучения в системы, сосредоточенные на приобретении новых форм поведения.
В2) Модели чисто генетического типа, при помощи которых исследователи ищут в развитии некоторые конструктивные механизмы, способные объяснить появление нового опыта, не прибегая только к приобретенному опыту.
В3) Абстрактные модели, которые не предполагают выбора между различными возможными субстратами, чтобы лучше выявить в самой общей форме, соответствующей психологическим требований, механизм самих конструкций.
Как уже упоминалось, критика этой классификации была предпринята М. С. Роговиным (Роговин, 1979, с. 57–62). Остановимся лишь на некоторых моментах, подчеркиваемым М. С. Роговиным. «Рассматривая предлагаемые Ж.Пиаже типы объяснений, можно констатировать, что основные лежащие в основании деления понятия «сведения» и «конструирования» носят у него достаточно неопределенный и двусмысленный характер. В них совершенно не разведены объективный и субъективный моменты. «Сведение» выступает у Пиаже фактически и как субъективное, возникающее у психолога в ходе исследования понимание и как объективный процесс перестройки знания при сопоставлении имеющихся психологических данных с тем или иным материальным субстратом. То же относится и к «конструированию» — это и субъективный процесс, включающий такие компоненты, как комбинирование, оперирование образами и знаками, абстрагирование, анализ и синтез, обобщение, и в то же время этим термином обозначается и объективное логическое содержание» (Роговин, 1979, с. 62). «Несколько безразличное отношение Пиаже к строгому определению основания производимого им деления видов объяснения связано и с тем, что все равно каждый из них является принципиально неполным, в том смысле, что, по его мнению, всегда должно существовать отношение дополнительности между моделями сведения и конструктивными абстрактными моделями. И в ходе своего изложения Пиаже действительно все время дополняет один вид объяснения другим. Поэтому, установив основные признаки объяснения (логическую необходимость отношений и реальность тех причинных связей, на которые она накладывается), Пиаже счел возможным основываться в дальнейшей разработке классификации всего лишь на критериях, которые показались ему наиболее удобными» (Роговин, 1979, с. 62–63). Роговин отмечает, что «в классификации Пиаже обращает на себя внимание отсутствие функционального объяснения, безусловно играющего важнейшую роль в психологии; его не то, чтобы совсем нет, но этот вид объяснения как бы растворяется в других, не совсем с ним совпадающих» (Роговин, 1979, с. 63). По мнению Роговина, «в результате произведенной им классификации видов объяснения Пиаже все же не удается выйти за извечные рамки психофизиологического параллелизма, параллелизма психических и нервных процессов, — проблемы, решение которой Пиаже мыслит в плане намечаемой им дополнительности, но реализацию которого он предоставляет будущему» (Роговин, 1979, с. 63).
Обратим внимание на то обстоятельство, что в этой классификации видов объяснения, как представляется, заложено глубинное противоречие. Из семи выделенных типов шесть относятся к поведению, один к сознанию. Обратим внимание на то, что собственно психологии здесь чрезвычайно мало (напомним, что предметом психологии является психика, которая и «соединяет» эти категории). Как мы покажем ниже, это совсем не случайно. Другой момент заключается в том, что Пиаже приходит к психофизиологическому параллелизму. Психофизиологический параллелизм – это тот ход, который позволил психологии стать самостоятельной наукой, конституировал психологию (см. первую главу настоящей книги). Но когда психология как дисциплина уже существует, это противопоставление психологического и физиологического не представляется слишком актуальным. Грегори Бейтсон в свое время проницательно заметил, что это не лучшая оппозиция. По его мнению, юнговское противопоставление плеромы и креатуры конструктивнее. Такое разделение на психическое и физиологическое лишает психическое энергетических характеристик, делает его нежизнеспособным, чисто «логическим» отражением. Физиологическое оказывается «слепым» и неконструктивным. Независимость рядов является мнимой, поскольку одно без другого не существует, а допущенный разрыв обессмысливает функционирование безжизненных «половинок». Вспомним про мечту Л. С. Выготского о возвращении к монистическим идеям Спинозы. (К обсуждению этого вопроса мы вернемся в последнем разделе данной главы).
Date: 2021-11-15; view: 644; Нарушение авторских прав
§
Не имея возможности в рамках настоящей главы обсуждать все аспекты проблемы объяснения в психологии, остановимся более подробно на вопросе соотношения редукционизма и объяснения в психологии.
В статье А. В. Юревича, на которую мы уже ссылались, содержится очень важное и интересное положение, касающееся возможностей редукционизма и правомерности его использования в современной психологической науке. А. В. Юревич отмечает: «Редукционизм подвергался, и вполне справедливо, беспощадной критике многими классиками отечественной психологической науки. Ни в коей мере не подвергая сомнению справедливость этой критики, все же следует отметить, что в современной – постнеклассической – науке, характеризующейся нарастанием интегративных тенденций, редукционизм выглядит несколько иначе, а, формируя общее отношение к нему, необходимо учитывать риск выплеснуть с водой и ребенка. Дело в том, что у редукционизма имеется необходимый для любой науки смысл – выход в процессе объяснения за пределы самой объясняемой системы» (Юревич, 2006, с. 101–102).
А. В. Юревич продолжает: «В общем, редукционизм, рассматривающийся в психологии в качестве одного из худших видов «методологического криминала», вместе с тем широко распространен и, по всей видимости, неизбежен. А декларированное отношение к нему напоминает весьма характерное для науки, как и для обыденной жизни, провозглашение норм и принципов, которые заведомо не могут быть соблюдены. По всей видимости, редукционизм, т.е. выход за пределы изучаемой системы при ее объяснении, не только неизбежен, но и необходим в любой науке, являясь основой углубления объяснений» (Юревич, 2006, с. 102).
А. В. Юревич подчеркивает, что «подлинно научное объяснение предполагает поэтапную редукцию — последовательное перемещение объясняемых явлений во все более широкие системы координат, сопровождающееся абстрагированием от их исходных свойств. Если следовать этой схеме, а ей следуют все естественные науки, то придется признать, что психологии придется не только легализовать все основные виды редукционизма, которых она упорно стремится избежать — биологического, социального и др., но и превратить их в хотя и не строго обязательные в каждом конкретном случае, но желательные ориентиры психологического объяснения. В отсутствие же таких ориентиров психологическое объяснение неизбежно будет вращаться в кругу понятий, которые сами требуют объяснения, иметь больше сходства с житейскими, чем с научными объяснениями, а психологическая наука останется далекой от той упорядоченной системы знания, о которой давно мечтают психологи» (Юревич, 2006, с. 103).
А. В. Юревич приходит к выводу, согласно которому «возможно, психология станет похожей на естественные науки только тогда, когда основная часть психологических объяснений будет дополняться редукционистскими объяснениями, предполагающими выход при объяснении психического за пределами самого психического. Как пишет Ж. Пиаже, «психологическое объяснение обязательно предполагает сведение высшего к низшему, сведение, органический характер которого обеспечивает незаменимую модель (которая может привести даже к физикализму)». Не трудно предположить, какое негодование эта мысль может вызвать у адептов т.н. гуманитарной парадигмы, но она не может не возникнуть у сторонников интеграции психологии, предполагающей «наведение мостов» между гуманитарной и естественнонаучной парадигмами» (Юревич, 2006, с 103–104).
Прежде всего отметим, что сформулированная А. В. Юревичем позиция обладает существенной новизной, т.к. немногие авторы сегодня отваживаются на «оправдание» редукционизма. Представляется, что не со всеми положениями, сформулированными А. В. Юревичем, можно согласиться.
Во избежание недоразумений стоит заметить, что автор настоящих строк вовсе не считает редукционизм абсолютным злом и готов согласиться с тем, что в некоторых случаях он может быть полезен. Более того, автор является сторонником интеграции психологии, предполагающей «наведение мостов» между различными парадигмами в психологической науке. Вместе с тем представить редукционизм в качестве генеральной стратегии развития психологической науки, по нашему мнению, весьма проблематично. Начнем с констатации того, что главное различие между естественнонаучной и гуманистической парадигмами заключается в том, что в них по разному трактуется предмет психологии. Поэтому для того, чтобы навести мосты, необходимо не редуцировать психику к чему-то непсихическому, а напротив, разработать максимально широкое понимание предмета психологии. Перспектива редукционистского обращения с предметом хорошо описана П. Я. Гальпериным: «Что касается самих психологов, то, представляя свой предмет недостаточно отчетливо, они сплошь и рядом в поисках будто бы собственно психологических закономерностей уходят в сторону от цели и занимаются физиологией мозга, социологией, любой наукой, которая имеет некоторое отношение к психике. По мере выяснения этих вопросов происходит соскальзывание со своего предмета на другой предмет, тем более, что этот другой предмет обычно гораздо более ясно и отчетливо выступает и тоже имеет какое-то отношение к психологии, хотя это и не психология. А такое соскальзывание в другие области не всегда продуктивно. Каждая область выделяется потому, что в ней есть свои закономерности, своя логика. И если вы, соскальзывая в другую область, хотите сохранить логику психологического исследования, вы не сумеете ничего сделать ни в той области, куда соскользнули, ни тем более в психологии, от которой уходите. И такое соскальзывание происходит, к сожалению, очень и очень часто и ведет к непродуктивности и ложной ориентации в исследованиях: то, что подлежит изучению, остается неизученным и неосвоенным» (Гальперин, 2002, с. 39). К проблеме предмета психологии нам еще предстоит вернуться в заключительной части настоящего раздела.
Обратимся к самой процедуре редукции. Редукция, как хорошо известно, представляет собой: а) сведение более сложного к простому и б) выход за пределы объясняемой системы. Остановимся на этих двух моментах более подробно.
Сведение более сложного к простому. В психологии это должно означать сведение психологического к непсихологическому. Существенно, что сведение, редукция предполагает причинно-следственные отношения. Представляется полезным вспомнить гносеологическую характеристику причинного объяснения. Е. П. Никитин характеризует специфику причинного объяснения следующим образом: «Причинное объяснение является относительно простым видом объяснения. Оно раскрывает сущность как нечто «пассивное», «страдательное», произведенное другим объектом. А такое исследование объекта всегда оказывается более простым, нежели анализ его собственного активного функционирования. Причинное объяснение часто исследует объект не имманентно, а «со стороны», посредством указания другого, внешнего объекта. Это происходит в тех случаях, когда объясняемый объект произведен так называемой внешней причиной. Исследование же объекта «извне», через его внешние соотношения с другими объектами,как показывает история науки, является более простым, нежели имманентное познание внутренних связей и структуры. Все эти факторы обусловливают относительно большую простоту причинного и вообще генетического объяснения…» (Никитин, 1970, с. 88–89). Таким образом, «активное функционирование объекта» не раскрывается и «имманентное познание внутренних связей и структуры» не осуществляется (что, заметим, является важнейшей задачей, в частности, психологической науки).
Выход за пределы объясняемой системы. А. В. Юревич поясняет это следующим образом: «С целью обоснования этого тезиса вновь обратимся к случаю Ньютона. Если бы он объяснял падение яблок чем-то, относящимся к самим яблокам, такое объяснение имело бы много общего с шпрангеровским «psychologica – psychological». Ботаники и любители яблок, возможно, были бы удовлетворены, но закон всемирного тяготения не был бы сформулирован. Если бы Ньютон абстрагировался от яблок, рассмотрев их как частный случай тяжелых тел, но пытался объяснить падение этих фруктов их собственными свойствами, то оказался бы на уровне объяснения, сопоставимым с тем уровнем, на котором нет грани между индивидом, группой и обществом, и все они рассматриваются как «социальные объекты», погруженные в единую систему детерминации (пример ее построения – синтетическая система каузальности, о которой пишет У. Томас). Но и в этом случае, предполагающем выход за пределы объясняемой системы, закон всемирного тяготения не был бы открыт. Понадобился бы и еще один «выход», да такой, что первоначальный объект объяснения оказался включенным во вселенскую перспективу, где от его исходных свойств осталось немногое. И именно эти «выходы», т. е. поэтапное помещение объясняемого объекта во все более широкую перспективу позволило его объяснить. А если бы Ньютон объяснял падения яблок свойствами самих яблок, он бы не объяснил, почему они падают на землю (Юревич, 2006, с. 102–103).
Если обратиться к гипотетическому случаю Ньютона, то следует отметить, что великого физика, по-видимому, интересовало все же не падение яблок, а падение объектов. Падение яблока (если таковой эпизод имел место) вовсе не явилось причиной формулирования закона всемирного тяготения: Ньютон мыслил как физик в физических категориях. Иными словами, это было классическое проявление «галилеевского» способа мышления (К. Левин). Заметим, кстати, что выход за пределы объясняемой системы не обязательно предполагает редукцию. Более того, по-видимому, выход за пределы объясняемой системы есть признак объяснения вообще, т.к. экспланандум и эксплананс не совпадают: «Эксплананс по содержащейся в нем информации не должен быть тождественным экспланандуму и не должен содержать экспланандум как свою часть (если даже он и представлен в других терминах)» (Никитин, 1970, с. 36). «Эксплананс должен отображать ту же предметную область, что и экспланандум, или закономерно связанную или сходную с ней в некотором существенном отношении» (Никитин, 1970, с. 35).
Использование редукции очень часто приводит к результатам, которые мало что добавляют к уже известному, поэтому их познавательная ценность в большинстве случаев минимальна. Е. П. Никитин приводит пример с мальчиком, который на вопрос «Почему колокола звонят на Пасху?» дал замечательный (притом вполне редукционистский) ответ-объяснение: «Потому, что их дергают за веревочки» (Никитин, 1970, с. 91).
Здесь уместно вспомнить, что объяснение имеет исключительную ценность: считается, что наука должна давать объяснения, без объяснений нет науки[14]. Таким образом, «уважающая себя» наука просто обязана объяснять. Возникает искушение дать объяснение ради объяснения, чтобы оно формально присутствовало. Как говорил М. К. Мамардашвили, «explaine away» – «от-объяснить» (иными словами, не дать полноценное объяснение феномена, а «обозначить» его). Поэтому редукция зачастую представляет собой псевдообъяснение. Другой вариант редукции в объяснении приводит к тому, что Абрахам Маслоу называл, «объяснить до уничтожения». Он имел в виду так называемые «научные» объяснения, которые объясняли творчество, любовь, альтруизм и другие великие культурные, социальные и индивидуальные достижения человечества таким образом, что от этих феноменов мало что оставалось. Конечно, предпочтительнее такие объяснения, которые не уничтожают объясняемый феномен. И это большей частью именно нередукционистские объяснения.
С позицией, сформулированной А. В. Юревичем (обоснование перспективности выхода на уровни биологических и социальных процессов и конструктов в объяснении психологического), дискутирует Т. В. Корнилова (Корнилова, 2006). Такие перемещения объяснительных координат, по А. В. Юревичу, задают новые ориентиры психологических объяснений. Т. В. Корнилова утверждает, что с этим следует спорить: «Во-первых, потому, что наличие редукционистских объяснений того или иного толка не решает проблемы нередукционистских объяснений, которые накапливаются в психологии. Во-вторых, примеры и теории верхнего уровня в методологии не могут опровергать друг друга (иное дело в эксперименте, с его принципом фальсификации). В-третьих, главное возражение идет из разделяемой мною позиции, что методология частных наук может развиваться в рамках понятий именно этой конкретной науки, а не быть привнесенной откуда-то извне (…) Это скорее та «метадигма», которая является одной из возможных в психологии. С такой позиции апелляция к объяснительным редукционистским теориям – регресс психологического знания. Сведение психологического объяснения к редукционистскому на основе апелляций к другому уровню систем (по отношению к которым можно определить психологические системы) возможно только на основе неразличения системного подхода в вариантах его развития как принципа конкретно-научной методологии и его понимания в общей теории систем. Если принцип системности многократно (и вполне мультипарадигмально) представлен в психологических работах и прекрасно применим в другом частнонаучном знании, это не может служить основанием для рассмотрения его как принципа, позволяющего смешивать выделяемые разными науками предметы изучения в единую систему (во всяком случае такая позиция требует специального объяснения), и для утверждения полезности редукционизма» (Корнилова, 2006, с. 96). Т.В. Корнилова, обсуждая проблему редукции при объяснении, приходит к следующему выводу: «разорвать «порочный круг» за счет многоуровневости, связываемой с выходом за рамки системы психологического знания, методологически проблематично» (Корнилова, 2006, с. 97).
На наш взгляд, популярность редукционизма в психологии непосредственно связана с ограниченным пониманием предмета психологии. Остановимся на этом вопросе более подробно в последнем разделе настоящей главы.
Date: 2021-11-15; view: 295; Нарушение авторских прав
§
Проблема объяснения может быть адекватно решена в том случае, если она анализируется не изолированно, а включена в более широкий контекст. Напомним, что Е. П. Никитин анализировал объяснение в структуре научного исследования. Еще раз обратимся к цитированной выше работе Ж. Пиаже об объяснении. Исследовательская ситуация представляется так, будто реальное исследование начинается с проведения эмпирического изучения, позволяющего «обнаружить законы». Задача научного психолога сводится к тому, чтобы дать объяснение этим законам. Обратим внимание на то, что при подобном подходе вопрос о специфике методов исследования и их обусловленности «выносится за скобки»: его как бы не существует.
Между тем, упомянутая глава об объяснении в психологии, написанная Ж. Пиаже, соседствует в популярном руководстве с другой, в которой П. Фресс проницательно замечает, что «научная деятельность – это в такой же степени дело мышления, и, как показал Клод Бернар, нужно говорить не столько о методе, сколько об экспериментальном рассуждении. На факт ссылаются или вызывают его в целях проверки гипотезы, сформулированной экспериментатором» (Фресс, 1966, c. 100). Нельзя не согласиться с приведенным выше высказыванием. Отсюда следует, что, по-видимому, центральным вопросом методологии психологической науки должен быть вопрос о соотношении теории и метода – если мы хотим понять смысл и логику экспериментального рассуждения (и в значительной степени производного от него объяснения). Как нам представляется, включение проблемы объяснения в более широкий контекст позволяет лучше понять специфику объяснения в психологии. По нашему мнению, задать такой контекст может схема соотношения теории и метода в психологии.
Нами было проведено исследование (Мазилов, 1998) соотношения теории и метода в психологии. Соотношение между теорией и методом в психологии периода ее становления как самостоятельной науки может быть представлено в виде схемы (рис. 2, с. 167).
Остановимся лишь на некоторых его результатах в связи с проблемой объяснения. На наш взгляд, такое рассмотрение позволяет лучше понять происхождение объяснения в научном психологическом исследовании, проследить эволюцию форм объяснения на ранних этапах развития психологической науки.
Единство теории и метода достигается за счет того, что теория как результат исследования и метод как средство осуществления исследования имеют общие корни, которые могут быть обнаружены в предтеории (отдельные компоненты предтеории определяют различные уровни метода). Отсюда становится ясно, почему в одном случае используется, к примеру, «структурный» вариант самонаблюдения, нацеленный на выделение и описание элементов психического явления, тогда как в другом случае используется «функциональный» вариант самонаблюдения. Наличие уровней в структуре метода позволяет по новому подойти к проблеме инвариантности и вариативности метода.
Применение того или иного метода позволяет получить эмпирический материал. Описание как функция и задача науки в психологических концепциях периода становления психологии как самостоятельной дисциплины может быть представлена следующим образом. Полученный эмпирический материал подлежит интерпретации. Первоначально интерпретация предполагает упорядочение данных посредством интерпретирующей категории. Производной от интерпретирующей категории является интерпретационная (объяснительная) схема. В качестве таковых выступают на первых этапах те же самые категории: структура, функция и процесс. В таких случаях протоколы опыта «редактируются» (по удачному выражению психологов Вюрцбургской школы). Интерпретация здесь, фактически, сводится к тому, что эмпирические данные упорядочиваются в направлении, заданном интерпретирующей категорией. На ранних этапах развития психологии как самостоятельной науки базовая категория и интерпретирующая категории совпадают. В этом случае продуктом интерпретации является описание. Его в психологии рассматриваемого периода называют теорией. Если ставится задача объяснения, то возможны варианты: первый – объяснение за счет обращения к физиологии. Второй вариант состоит в том, что кроме интерпретации посредством категории, совпадающей с базовой, дополнительно происходит реинтерпретация посредством другой категории. Реально объяснение чаще всего на этом этапе ограничивается декларативным указанием на возможность объяснения (объяснения в действительности не происходит).
В плане постановки проблемы объяснения важным является случай, когда начинает использоваться объяснительная категория не совпадающая с базовой. Это можно считать первой формой собственно психологического объяснения. Особый интерес в плане интересующей нас темы представляет тот вариант, когда в качестве интерпретирующей категории выступает категория «процесс». Фактически, происходит интерпретация материала, полученного исходя из одной категории (структура), посредством другой (процесс). Этот случай чрезвычайно важен, т.к. позволяет сформулировать гипотезу о происхождении теоретического метода. В работе Н. Аха (Ach, 1905) протоколы экспериментов, полученные в результате использования метода систематического экспериментального самонаблюдения интерпретируются с позиций теории детерминирующей тенденции (как процессуальной характеристики мышления). Этот вариант представляет собой модель возникновения теоретического психологического метода. Этап интерпретации в этом случае «отделяется» от собственно эмпирического исследования и тем самым создается возможность использовать психологический анализ (теоретический, поскольку в основе в данном случае лежат представления о процессе) применительно к любому материалу (фактам эмпирического исследования, явлениям повседневной жизни, «сконструированным» фактам и т. д.). Таким образом, происходит переход от интерпретации к способу обращения с темой (если воспользоваться удачным выражением Мартина Хайдеггера). В данном случае мы имеем дело с научным методом, который отличается от философского умозрительного, в первую очередь, тем, что является производным от эмпирического научного метода, можно сказать, основан на нем. Тем самым сохраняется предметная специфика, что является своего рода «подтверждением правомерности» подобной процедуры. Вместо интерпретирующей схемы начинает использоваться объясняющая.
Как нам представляется, требуется продолжение такого рода исследований, направленных на изучение форм объяснения, использовавшихся в истории психологии на более поздних этапах. Можно полагать, что такие исследования позволят лучше понять специфику объяснения в психологии.
Date: 2021-11-15; view: 237; Нарушение авторских прав
§
(о специфике психологического объяснения)
Как уже упоминалось, разработка проблемы психологического объяснения и выявление его специфики предполагает обсуждение вопроса о предмете психологии. Ситуация с предметом вообще является источником постоянных недоразумений. Действительно, в современной психологии мы имеем дело с «многоступенчатым» предметом («декларируемый», «рационализированный», «реальный») (см. об этом: Мазилов, 2003). Важно подчеркнуть, что, «закрывая» эту проблему (как часто и происходит), мы лишаемся надежды на установление какого-либо взаимопонимания в психологии. Чтобы последние утверждения не показались излишней драматизацией ситуации, попробуем ее пояснить. Для иллюстрации воспользуемся работой классика психологии XX столетия Ж. Пиаже (Пиаже, 1966). (Подробный анализ положений, содержащихся в работе Пиаже, см. в главе 2.2 настоящей книги).
Реальный предмет оказывается «разорванным» между двумя сферами, поэтому не стоит удивляться, что «одушевляющая связь» (Гете) также разрывается и «подслушать жизнь» (как всегда и бывает в таких случаях) не удается. Остается заботиться о том, чтобы психическое в очередной раз не оказалось эпифеноменом. Дуализм позволил психологии стать наукой, но в настоящее время он мешает стать подлинной наукой – не только самостоятельной, но самобытной (учитывая уникальность ее предмета). Психическое и физиологическое, таким образом, оказываются и в современной психологии разорванными, разнесенными. Дело даже не в том, что в этом случае возникает искушение, которое, как показала история психологической науки, было чрезвычайно трудно преодолеть на заре научной психологии: искушение причинно объяснить одно за счет другого. В современной науке научились противостоять такому искушению. Ж.Пиаже в уже цитированной нами работе отмечает: «Эти непреодолимые трудности толкают большинство авторов к тому, чтобы допустить существование двух различных рядов явлений, один из которых образован состояниями сознания, а другой сопровождающими их нервными процессами (причем всякое состояние сознания соответствует такому процессу, а обратное было бы неверно). Связь между членами одного из рядов и членами другого ряда никогда не является причинной связью, а представляет собой их простое соответствие, или как обычно говорят, «параллелизм» (Пиаже, 1966, c. 188). Здесь один шаг до признания психического эпифеноменом. Требуется усилие, чтобы удержаться от этого шага: «В самом деле, если сознание — лишь субъективный аспект нервной деятельности, то непонятно, какова же его функция, так как вполне достаточно одной этой нервной деятельности» (Пиаже, 1966, c. 188). Дело в том, что подобного рода разрыв между психическим и физиологическим на две «параллельные» сферы произведен таким образом, что делает психическое безжизненным, лишенным самодвижения (в силу постулируемой простоты психического).
Поэтому психическое необходимо подлежит «объяснению», за счет которого психика и должна получить «движение»: оно будет внесено извне, за счет того, «чем» именно психическое будет объясняться («организмически» или «социально», принципиального значения в данном случае не имеет). Иначе при этой логике и быть не может. Это представляется роковой ошибкой. На самом деле психическое существует объективно (как это убедительно показано еще К. Г. Юнгом), имеет собственную логику движения. Поэтому известное правило Э. Шпрангера «psychologica – psychological» (объяснять психическое через психическое) является логически обоснованным: если психическое имеет свою логику движения, то объяснение должно происходить «в пределах психологии» (для того, чтобы сохранить качественную специфику психологического объяснения). Мы уже затрагивали этот вопрос в четвертой главе, когда обсуждали юнговские представления о психологии. Обратим внимание, что подход Юнга к объяснению психической реальности кардинально отличается от редукционистского объяснения. Достаточно сравнить традиционный редукционистский подход с юнговским методом амплификации. Амплификация – часть юнговского метода интерпретации. «С помощью ассоциации Юнг пытался установить личностный контекст сновидения; с помощью амплификации он связывал его с универсальными образами. Амплификация предполагает использование мифических, исторических и культурных параллелей для того, чтобы прояснить и обогатить метафорическое содержание символов сновидения… Говоря об амплификации, Юнг сравнивает ее с плетением «психологической ткани», в которую вплетен образ» (Сэмьюэлз и др., 1994, c. 19). Как мудро заметил в свое время Уильям Джемс, психика «заранее приноровлена» к условиям жизни, поэтому, возможно, «логика объяснения» должна быть не причинно-следственная, «сводящая», а иная…
Все трудности, которые зафиксированы в работе Ж. Пиаже, имеют общее «происхождение»: современная научная психология неудачно определяет свой предмет. Как нам представляется, новое понимание предмета, свободное от вышеуказанных недостатков, сделает проблему редукционизма в психологии неактуальной.
И, наконец, в заключение настоящей главы отметим, что в настоящее время совершенно ясно, что научная психология еще далека от того, чтобы претендовать на создание единой универсальной теории. Соответственно, реальностью является множественность видов объяснения и сосуществование различных видов объяснения. Поэтому дискуссии о том, какие виды объяснения предпочтительнее, имеют смысл в перспективном отношении: для определения главных тенденций в развитии психологической науки. Для современной методологии актуальной остается задача разработки проблемы объяснения в ситуации «множественности методологических подходов и соответственно средств методологического анализа» (Корнилова, 2006, с. 94).
Date: 2021-11-15; view: 219; Нарушение авторских прав
§
В самом начале статьи «Методы интеграции психологического знания», на которую нам неоднократно придется ссылаться в настоящем тексте, А. В. Юревич (Юревич, 2005) пишет о призраке интегративной психологии, бродящем по психологической науке. Действительно, появился и соответствующий манифест, а, как хорошо известно, в добром манифесте всегда найдется место призраку – и не только в эпиграфе. Хочется надеяться, что призрак интеграции по меньшей мере такой же добрый как и его мультяшный собрат Каспер. И намерения у него благие (и ничего разрушать он, кстати, не собирается не только «до основания», но и в принципе). Впрочем, нам кажется, что этот призрак не что иное как материализация всегдашней психологической мечты о целостности или, если угодно, «тоски по целостности». Об этом писал в своей «Автобиографии» Джером Брунер: «Я надеялся, что психология сохранит целостность и не превратится в набор несообщающихся поддисциплин. Но она превратилась. Я надеялся, что она найдет способ навести мосты между науками и искусствами. Но она не нашла» (Цит. по Зинченко, 2003, с. 117–118). Каждое новое поколение психологов приходит в науку с детской мечтой перестроить эту прекрасную науку с тем, чтобы психологи достигли хотя бы взаимопонимания. Но они не находят. И не остужают энтузиазма адептов целостности предостережения методологических плюралистов, полагающих что не надо никакой интеграции…. Впрочем, достаточно шуток, обратимся к собственно интеграции[15].
Интеграция, как сообщает словарь иностранных слов, происходит от латинского integratio (восстановление, восполнение) и означает «объединение в целое каких-либо частей, элементов». Представляется, что для психологии это глубоко символично, т.к. в конечном счете интеграция имеет своей целью восстановление изначальной целостности психического[16]. В целостности психики никто и никогда серьезно не сомневался, просто она – эта целостность – и ее устройство представлялись разным психологам существенно по-разному.
Как хорошо известно, научная психология была конституирована во второй половине XIX столетия Вильгельмом Вундтом. В.Вундт обосновал физиологическую психологию как эмпирическую дисциплину, использующую метод эксперимента, что отвечало формальным требованиям «двойной программы» Канта (см. об этом Мазилов, 1998). Элементаризм научной психологии определялся именно кантовской критикой – Вундт создавал свою систему физиологической психологии, пытаясь устранить недостатки психологии, зафиксированные в основных положениях кантовской критики. Кантовские положения, напомним, частично пытались учесть предшественники Вундта (например, И. Гербарт, использовавший математику, но полагавший, что психология «не смеет экспериментировать»). Полностью кантовскую «двойную программу» осуществил создатель научной психологии Вильгельм Вундт. Нам важно отметить, что научная психология мыслилась Вундтом как позитивистская наука: ему представлялось, что как только будут выполнены требования (исследовать факты), законы психологии «откроются», а психология превратится в столь же достойную науку как химия (напомним, она служила идеалом научности, именно по ее образцу немецкий ученый строил психологию). Вундтовская концепция стала образцом психологии атомистической и элементаристской, атомизм и элементаризм критиковались представителями многих направлений в последующей психологии. Это настолько хорошо известно, что стало «общим местом». Куда менее известно другое: Вундт вовсе не был (как это часто представляют) противником целостности. Приведем небольшую цитату из работы самого Вундта: «Какой бы процесс среди тех, которые мы называем «психическими соединениями» в широком смысле слова, или — так как все душевные процессы сложны, т.е. являются соединениями — какое бы психическое явление вообще мы не взяли, всюду и всегда мы натолкнемся на следующую яркую, характерную черту: продукт, возникший из определенного числа элементов, представляет собою нечто большее, чем простую сумму этих элементов; нечто большее, чем продукт, однородный с этими элементами и лишь так или иначе, качественно или количественно, отличающийся от них по своим свойствам: нет, такой продукт представляет собой новое образование, совершенно несравнимое по своим наиболее существенным качествам с факторами, создавшими его. Это основное качество психических процессов мы называем принципом творческого синтеза» (Вундт, б/г, с. 118). И далее: «С этим принципом в его простейшем виде мы встречаемся при образовании чувственных представлений. Звук есть нечто большее, чем сумма его частичных тонов. При слиянии их в единство, обертоны, вследствие своей малой интенсивности, обычно исчезают как самостоятельные элементы, зато основной тон получает, благодаря им, звуковую окраску, делающую его гораздо более богатым звуковым образованием, чем простой тон. Благодаря бесконечному многообразию продуктов, которые могут получиться из таких соединений, на основе простых тонов, отличающихся лишь высотою и глубиною, поднимается бесконечно разнообразный мир звуковых окрасок» (Вундт, б/г, с. 118). Аналогичные явления имеют место в процессе восприятия: «в процессах ассимиляции, соединяющихся с каждым процессом восприятия, воспроизведенные элементы входят в состав вновь образовавшегося продукта: из прямых впечатлений и многообразных отрывков прежних представлений создается синтетическое воззрение» (Вундт, б/г, с. 118–119). Согласимся, что такого психолога трудно считать противником целостности. Заметим, что когда мы говорим о целостном подходе на первый план чаще всего выходят вопросы методологические. Современник Вундта Франц Брентано, развивавший целостный подход, отстаивавший целостность психического акта, критиковал создателя научной психологии не за невнимание к целому, а за путь к постижению целого. По мысли Брентано, есть целостные образования, которые принципиально несводимы друг к другу. Идти в их исследовании нужно от целого.
Этапом в развитии целостного подхода явилась известная работа Вильгельма Дильтея, известная у нас под именем «Описательная психология» (1894). Значительная часть этой книги посвящена критике конструктивного подхода в психологии, образцом которого является вундтовская психология. Решение Дильтея также широко известно – психология должна развиваться как описательная, расчленяющая наука. За основу берется целое, оно расчленяется по особым правилам, не нарушающим важнейших связей.
Если говорить о развитии идеи целостности в психологии, нельзя не упомянуть исследования школы «качества формы» и, конечно же, гештальтпсихологии, для которой проблема целостности стала центральной. Впрочем, объем настоящей публикации не позволяет останавливаться на анализе работ этого любопытнейшего направления в психологической науке. Тем не менее, отметим, что вклад в разработку проблемы целостности, внесенный гештальтпсихологией, переоценить невозможно.
Заметим, что важнейший методологический вопрос состоит в том, как трактовать причины этой целостности. Вундт полагал, что объяснением является сформулированный им «закон творческого синтеза»: существует особая сила – апперцепция, которая может объединять элементы опыта в произвольном порядке. Австрийская школа полагала, что «качества формы» создаются за счет факторов «более высокого порядка». Заслуга гештальтпсихологии состояла в первую очередь в том, что они не удовлетворились фиксацией целостных феноменов, не ограничились каким-либо «псевдообъяснением» (указанием на какие-либо субъективные факторы), но попытались выяснить их природу. Они пытались обнаружить универсальные законы гештальта, для чего Келер проводил свои известные исследования по коллоидной химии. Нацеленность на обнаружение общих законов (и нежелание удовлетвориться «квазиобъяснениями») и делала эту школу, по нашему убеждению, образцом научности в глазах современников.
Начальные этапы развития научной психологии, как хорошо известно, были связаны с разработкой «простых» подходов: как уже отмечалось, Вундт полагал, что эмпирическое исследование само по себе обеспечит результативность психологического исследования (Вундт пересмотрел свои взгляды и в 1913 году утверждал, что психология не может существовать без философии, отделение от которой он сам четырьмя десятилетиями ранее и обосновал). Достаточно быстро возникли структурные, функциональные, процессуальные подходы к изучению психического. Они были дополнены уровневым и генетическим подходами.
Другая линия размежевания состояла в том, что возникли различные предметы:некоторые школы продолжали изучать сознание, другие стали исследовать поведение, третьи предметом сделали глубинные пласты психического, обычно не осознаваемые самим человеком. Как справедливо отмечал М. Г. Ярошевский, различные направления в психологии сосредоточились на разработке отдельных категорий: образа, действия, мотива (Ярошевский, 1974).
Возникло множество различных подходов, что привело к возникновению так называемого «открытого» кризиса в психологии, фундаментальный смысл которого состоял в том, что психологи отчетливо осознали: «простых» подходов для адекватного понимания психического недостаточно.
Напомним, что особенно интенсивно интегративные процессы происходили в начале ХХ столетия, когда «простые», «одномерные» подходы не оправдали возлагавшихся на них ожиданий. Затем эти процессы интеграции то усиливались, то ослабевали. Мощная волна интеграционного движения произошла в связи с возникновением системного подхода, получившего широкое распространение в психологии[17]. Но в целом реализация системного подхода не дала ожидаемых результатов (во многом это было связано с «модой» на системный подход, что привело к тому, что во многих исследованиях он использовался или некорректно или вообще лишь провозглашался, т.е. оставался декларацией). Отметим, кстати, что история системного движения в психологии в полном объеме еще не написана, что представляется серьезным упущением историков новейшей психологии.
Новая волна интеграционного движения началась совсем недавно. Остановимся на ней несколько подробнее. В 2003 году в Ярославле начал издаваться журнал «Вестник интегративной психологии» (гл. ред. проф. В. В. Козлов). Ежегодно в Ярославле проводятся конференции, посвященные обсуждению проблем интегративной психологии. Идеи интеграции широко обсуждались на последнем съезде РПО и на Международном психологическом конгрессе в Пекине. Как справедливо отмечает А. В. Юревич, интегративные настроения «явно отражают не личные ощущения и намерения тех или иных психологов, а внутреннюю потребность современной психологической науки и неудовлетворительность ее многолетнего развития по «конфронтационному» пути) (Юревич, 2005, с. 377).
Решение вопросов интеграции тесно связано с методологией психологии. В самое последнее время опубликовано весьма значительное число работ, посвященных методологии психологии, высказано много продуктивных идей. Наши взгляды по вопросу реформирования методологии психологической науки были изложены в первой главе.
Характеризуя перспективы интеграции в современной психологии, А. В. Юревич отмечает, что «современные психологи осознают потребность в интеграции психологической науки в качестве одной из ее главных задач, однако ищут более «мягкие», «либеральные» варианты интеграции, нежели их монистически настроенные предшественники, игнорировавшие или «поедавшие» концептуальные построения друг друга. В этих условиях первостепенной задачей становится не только сама по себе интеграция, но и выработка ее модели, которая, во-первых, была бы действительно «либеральной», позволяющей избежать издержек «насильственной» или искусственно форсированной интеграции, характерной для прежних времен, во-вторых, – была бы все-таки моделью именно интеграции, а не легализации анархии и раздробленности, весьма характерной для постмодернистских программ, в-третьих, – не выглядела бы как набор объединительных призывов, построенных по принципу «психологи всех стран и направлений объединяйтесь» (Юревич, 2005, с. 381). А. В. Юревич отмечает, что для того чтобы выработать или хотя бы представить себе модель интеграции, необходимо задаться естественным вопросом о том, что вообще могла бы представлять собой интеграция современной психологии. Отвечать на него логически целесообразно от противного, т. е. отталкиваясь от основных видов разобщенности или «разрывов» психологического знания, которые препятствуют его интеграции. «В структуре психологического знания (точнее, в довольно аморфном массиве, который лишь условно или как дань традиции может быть назван «структурой») можно усмотреть три фундаментальных «разрыва». Во‑первых, разрыв «горизонтальный» – между основными психологическими теориями и соответствующими психологическими «империями» – бихевиоризмом, когнитивизмом, психоанализом и др., каждая из которых предлагает свой образ психологической реальности, свои правила ее изучения и т.п. Во‑вторых, разрыв «вертикальный»: между различными уровнями объяснения психического – внутрипсихическим (феноменологическим), физиологическим (физическим), социальным и др., порождающий соответствующие «параллелизмы» – психофизический, психофизиологический и психосоциальный. В‑третьих, «диагональный» – «разрыв» или, говоря словами Ф. Е. Василюка, «схизис» между исследовательской (академической) и практической психологией» (Юревич, 2005, с. 381–382). Согласно А.В.Юревичу, именно три обозначенных «разрыва» представляются основными, порождающими общую дезинтегрированность психологии, и соответственно, их преодоление или хотя бы сокращение, выглядят как основные направления ее интеграции.
Интеграция в современных условиях представляется вполне реальной: «существующие в психологии теории не так уж непримиримы и «несоизмеримы» (в терминах Т. Куна) друг с другом, нынешнее психологическое сообщество не поделено на фанатичных адептов этих теорий, большая часть исследований строится на кросс-теоретической основе и воздает должное различным аспектам психического. Все это – проявления естественной «горизонтальной» интеграции психологического знания, которая, в отличие от его искусственной интеграции путем декларирования объединительных программ и попыток создания соответствующих теорий, выглядит не броско, происходит незаметно, но обусловлена внутренней логикой развития психологического знания и дает зримые плоды» (Юревич, 2005, с. 387).
По нашему мнению, важно различать стихийную (естественную, по А. В. Юревичу) интеграцию, которая происходит «самопроизвольно» в ходе развития психологического знания и целенаправленную, являющуюся результатом специальной деятельности психологического сообщества. Рассмотрению этих разновидностей психологической интеграции будут посвящены соответственно второй и третий разделы настоящей главы.
Date: 2021-11-15; view: 260; Нарушение авторских прав
§
Представляется полезным рассмотреть на конкретном историческом материале реальные стратегии и способы, использовавшиеся психологами для усовершенствования своих концепций, которые неизбежно «сближают» различные подходы. Это один из возможных путей практической «стихийной» интеграции в психологии. Об этом хорошо написал А. В. Юревич: «Все реже можно встретить психолога, который считал бы себя (и реально был бы) «чистым» бихевиористом, когнитивистом или сторонником психоанализа, равно как и, скажем, теории деятельности, да и какой-либо другой психологической теории. Большинство из них не является адептом какой-либо «одной отдельно взятой» теории, а реализует комплексный взгляд на психологическую реальность, впитавший в себя элементы разных концепций. И данная, отчетливо проявляющаяся в психологии тенденция, характерна для всей современной науки, переживающей как социальную, так и когнитивную глобализацию» (Юревич, 2005, с. 386). «Одним из проявлений социальной глобализации науки служит “размыкание” научных школ (которые Т. Кун называл “боевыми единицами допарадигмальной науки”, акцентируя, что они выполняют не столько научные, сколько политические функции), их слияние, постепенное вытеснение “незримыми колледжами” и прочими, более современными, нежели научные школы, видами объединения ученых… Соответствующую тенденцию каждый из нас легко может уловить в себе, задавшись вопросом: “Кто я – бихевиорист, когнитивист, адепт психоанализа, теории деятельности или какой-либо другой психологической концепции?” Наверняка, большинство из нас выберет характерный для подобной постановки вопроса ответ “другое”, осознав себя как не принадлежащего ни к одной из психологических школ, а реализующего более общую “над-школьную” перспективу. (Исключениями служат “закоренелые адепты”, к которым преимущественно принадлежат ученые старшего поколения, а также ситуации, в которых выгоднее определяться в качестве адепта одной из школ). Большинство из нас, будь он психолог-исследователь или психолог-практик, наверняка использует в своей работе знания, добытые и бихевиористами, и когнитивистскими, и психоаналитиками, идеи и Выготского, и Рубинштейна, и Леонтьева, и других выдающихся отечественных психологов, опирается на разные концепции и применяет разнообразные методики. Да и в тех случаях, когда психолог тяготеет к определенной теории или объявляет себя ее адептом, он неизбежно реализует исследовательскую перспективу, выходящую далеко за пределы этой теории. А “чистого” бихевиориста, когнитивиста, представителя теории деятельности или психоанализа, который вообще не использовал бы знания, наработанные в рамках других концепций, можно представить себе разве что в абстракции, да и то для этого надо иметь очень богатое и оторванное от реальности воображение» (Юревич, 2005, с. 386–387). Представляется интересным рассмотреть (причем конкретно, не на уровне общих деклараций) те возможности, которые открываются при развитии научной школы в плане совершенствования первоначальной концепции и приводящие к ее сближению с другими научными направлениями. Рассмотрим такую эволюцию на примере гештальтпсихологии – одного из наиболее «целостных» и «бескомпромиссных» направлений в истории мировой психологии.
Гештальтпсихология как самостоятельное научное направление оформилась в Германии в 1912 году. По праву считаясь одним из основных направлений в мировой психологии в первой половине XX века, гештальтпсихология внесла крупный вклад в решение проблем восприятия, мышления, личности. По точной оценке Поля Фресса, «гештальтисты были блестящими экспериментаторами, их плодотворное влияние сказалось не только на исследованиях восприятия, но и памяти, обучения и мышления. Следы этого влияния мы находим повсюду, хотя гештальтпсихология почти уже не существует как школа» (Фресс, 1966, с. 81). М. Г. Ярошевский справедливо отмечал, что гештальтпсихология – «направление в западной психологии, возникшее в Германии в первой трети XX в. и выдвинувшее программу изучения психики с точки зрения целостных структур (гештальтов), первичных по отношению к своим компонентам. Гештальтпсихология выступила против выдвинутого структурной психологией (В.Вундт, Э. Б. Титченер и др.) принципа расчленения сознания на элементы и построения из них по законам ассоциации или творческого синтеза сложных психических феноменов» (Ярошевский, 2005, с. 44). Остановимся более подробно на некоторых моментах, характеризующих это направление в психологической науке.
На наш взгляд, особенно интересно рассмотреть, как осуществлялась эта стихийная интеграция в самом «целостном» направлении – гештальтпсихологии[18]. Для того, чтобы анализ основывался на конкретном материале, необходимо выбрать конкретную предметную область. Рассмотрим, как развивались в гештальтпсихологии представления о мышлении.
Фактически мышление явилось стержневой проблемой исследований (как теоретических, так и экспериментальных) в этой научной школе практически на всем протяжении ее самостоятельного существования. Выбор именно этой проблемы не случаен: мышление, выступавшее в качестве высшего проявления человеческого сознания, не получило сколь-нибудь удовлетворительного объяснения в традиционной психологии и гештальтпсихологи со всей присущей им решительностью приступили к исследованию продуктивного творческого мышления. Объяснение этого сложнейшего проявления человеческого сознания должно было подтвердить справедливость претензий гештальтистов на создание подлинно научной психологии.
Неверно было бы представлять дело так, что гештальтпсихология являлась единой теорией, основные положения которой разделялись бы всеми представителями данного направления. Вскоре после оформления гештальтпсихологии как самостоятельного научного направления стали возникать разногласия, которые в дальнейшем значительно углубились, а отдельные представители этой школы (Макс Вертгеймер, Курт Коффка, Вольфганг Келер, Норман Майер, Лайош Секей и др.) зачастую оспаривали справедливость положений, выдвинутых коллегами. Существенно, что представления гештальтпсихологов о мышлении исторически претерпели серьезные изменения. Работы гештальтпсихологов неоднократно публиковались на русском языке, теоретические и экспериментальные исследования мышления в гештальтпсихологии многократно анализировались в отечественной литературе, что избавляет от необходимости изложения концепций гештальтистов. Представляется особенно интересным зафиксировать комплекс исходных представлений о мышлении в гештальтпсихологии и попытаться проследить хотя бы в самых общих чертах направление эволюции взглядов на мышление в этой научной школе.
Как хорошо известно, первым объектом изучения в гештальтпсихологии было восприятие, однако довольно скоро в сферу исследования попало и мышление. Возникнув как реакция на ассоцианизм и функционализм, протестуя против подхода к исследованию мышления, сложившегося в формальной логике и используемого многими психологами для описания мыслительного процесса, продолжая традиции феноменологии (в первую очередь, Э. Гуссерля), на первых этапах гештальтпсихология развивалась в острой полемике с Вюрцбургской школой и бихевиоризмом. Традиционно главными чертами гештальтпсихологии считаются целостность (принцип гештальта) и физикализм, что, безусловно, справедливо. Справедливо также и то, что новизна этой теории не столько в декларации принципа целостности и его экспериментальном обосновании, сколько в ином объяснении характера этой целостности. Главный результат классического исследования М. Вертгеймером стробоскопического эффекта (1912) состоял в экспериментальном обосновании реальности феноменального поля, что послужило основой для формирования гештальтистской теории. Полагая в качестве образца подлинной науки физику, гештальтпсихологи предприняли попытку построения психологии «как строгой науки». С помощью понятия феноменального поля (в котором должно происходить «слияние» субъекта и объекта) они попытались снять противопоставление субъекта и объекта, что позволяло уйти от произвола, неизбежно вытекающего из активности субъекта. Повторим, пафос гештальтпсихологии состоял в том, чтобы создать подлинно научную психологию. Справедливости ради следует отметить, что гештальтпсихология именно так и воспринималась современниками: как направление, которое отвечало канонам научности. Не случайно Л. С. Выготский, разрабатывая собственные концепции, постоянно «соревновался» с исследованиями гештальтистов (Мазилов, 2005).
Феноменологические традиции, методологические установки и основные оппозиции школы (в первую очередь В.Вундту, Вюрцбургской школе, О. Зельцу, формальной логике и бихевиоризму) обусловили исходные представления о мышлении. В основных чертах они могут быть сведены к следующему:
1. Мышление есть продуктивный, творческий процесс.
2. «Асубъектность» мышления, вытекающая из идеи феноменального поля (как протест против гипотетических тенденций, возникающих у субъекта, и способных направлять процесс мышления), отказ от признания действия факторов «более высокого порядка» для объяснения избирательного и направленного характера мышления.
3. Мышление есть трансформация, переструктурирование ситуации (в соответствии с феноменологической традицией мышление может быть раскрыто через его содержание).
4. Переход от одного структурирования ситуации к другому (от одного гештальта к другому) достигается с помощью инсайта (противопоставление бихевиористам, утверждавшим в качестве основного способа постепенность решения задачи через пробы и ошибки).
5. Ситуативность мышления и отрицание роли прошлого опыта (противопоставление ассоциативной психологии, Вюрцбургской школе и бихевиоризму).
6. «Визуальность» мышления (влияние феноменологических традиций и предшествующих исследований восприятия, реакция на «безобразное» мышление и логицизм).
7. Независимость мышления от культуры, невербальный характер мышления (традиции феноменологии, реакция на логицизм).
8. «Сознательность» мышления, отрыв его от реального поведения, ограниченность сферой сознания (традиции феноменологии, вообще психологии сознания).[19]
9. «Нерефлексивность» мышления – мышление принципиально одноуровневый процесс, совершающийся в мыслительном поле.
Итак, согласно исходным представлениям гештальтпсихологов, мышление рассматривалось исключительно с его содержательной стороны как переструктурирование ситуации путем инсайта, как переход от одного гештальта к другому.
Как уже отмечалось, гештальтистские представления о мышлении в историческом развитии школы претерпели значительные изменения. Условно в эволюции гештальттеории мышления можно видеть три этапа:
I. «Классическая» гештальттеория мышления (работы М. Вертгеймера, К. Кофки, В. Келера и др., выполненные в 20-х гг.).
II. «Неогештальттеория» мышления (исследования К. Дункера, Л. Секея, Н. Майера и др., посмертно опубликованная работа М. Вертгеймера «Продуктивное мышление», 30-е – 40-е гг.).
III. «Постгештальттеория» мышления (последующие работы Л. Секея, Н. Майера, А. Лачинса и др., 50–70-е гг.).
Если на первом этапе большинство исходных характеристик мышления принимается, то на втором наблюдается отчетливый отход от целого ряда принципиальных положений. Третий этап вообще представляет собой попытки формирования «гибридных» теорий, синтеза с другими научными направлениями.
Если первый и второй этапы развития гештальтистских представлений о мышлении в отечественной литературе получили достаточно подробное освещение, то третий практически отражения не нашел. Поэтому остановимся на некоторых моментах, характеризующих второй и третий этапы.
Развитие гештальтпсихологической концепции мышления шло в направлении отказа от исходных ограничений и принятия положений, противоречащих первоначальным установкам. (Здесь мы не имеем возможности проанализировать два крайне важных взаимосвязанных вопроса: 1) причины, обусловившие принятие тех или иных положений; 2) изменение взглядов на методы, методики и стратегии исследования мышления. Сколь-нибудь подробное освещение этого вопроса требует специального анализа).
Уже в работах К. Дункера (1926, 1935) содержится отчетливое признание роли прошлого опыта в мышлении, решении задач (что, в частности, дало толчок для проведения целого цикла специальных исследований, направленных на изучение феномена функциональной фиксированности в решении мыслительных задач), находят отражение операционные и мотивационные характеристики мышления.
Характеризуя книгу М. Вертгеймера (1945), В. П. Зинченко отмечает, что «автор выходит за границы гештальттеории» (Зинченко, 1987, с. 11), «Вертгеймер существенно трансформировал исходные понятия гештальтпсихологии» (Зинченко, 1987, с. 22), использует «непривычный для классической гештальтпсихологии концептуальный аппарат, относящийся к описанию деятельности и действий. Здесь и понятия (или их аналоги) предметных значений или предметных обобщений, функциональных или операциональных значений, здесь есть и прототип описания функциональной структуры действий и даже ее модель, выраженная в абстрактных логических понятиях» (Зинченко, 1987, с. 23).
Таким образом, работы второго этапа развития гештальттеории мышления сильно отличаются от исходных представлений об этом процессе. Остановимся на концепции Лайоша Секея, одного из наиболее интересных представителей гештальтпсихологии, поскольку его работы (особенно последние) у нас малоизвестны. Первое исследование Л. Секея (1940) посвящено центральному моменту в решении задачи, который особенно интересовал гештальтпсихологов, – возникновению идеи. Секей отмечает, что важнейшим достижением современной психологии мышления является признание того, что решение задачи состоит в переструктурировании материала (Szekely, 1940, s. 79). Подход Л. Секея к исследованию мышления явно следует традиции, заложенной К. Дункером (1926, 1935). Это следует специально подчеркнуть, т.к. представляется совершенно неоправданным мнение (основанное, вероятно, на обстоятельствах жизненного пути ученого), высказываемое некоторыми зарубежными историками психологии, согласно которому Секея не считают принадлежащим этой научной школе. Секей, вслед за Дункером, полагает, что решение задачи представляет собой ряд последовательных фаз, которые закономерно вытекают одна из другой. Он выделяет (впервые описанные Дункером) эвристические приемы мышления: анализ ситуации и анализ цели, выявляет роль направления, которое принимает мышление (в зависимости от того, идет оно как анализ цели – «что мне нужно, чтобы достичь?» или как анализ ситуации – «что нужно изменить в данном?»), в решении (или нерешении) задачи. Важно отметить, что, по Секею, мышление не представляет собой «единообразного» во всех случаях процесса: переструктурирование мыслительного материала происходит не всегда, более того, эта переорганизация нужна в протекании не каждого мыслительного процесса. В этой работе Секея есть еще один крайне важный момент, ставящий проблему роли прошлого опыта в решении задач. «Окружающие нас предметы имеют определенное значение и ряд закрепленных за ними свойств» (Szekely, 1940, s. 87). «За предметом в нашем понимании (на нашем уровне культуры, в нашем обществе) закреплены определенные функции, но в зависимости от специальных требований могут обнаруживаться новые свойства и возможности его применения. Обнаружение новых возможностей применения по-разному затруднительно в различных ситуациях. Это зависит от разных факторов, из которых только немногие известны сейчас» (Szekely, 1940, s. 88). Для решения задачи часто необходимо обнаружить именно новое, неявное, латентное свойство предмета. Каким образом возможно обнаружение этого нового латентного свойства? По Секею, переструктурирование связано с бессознательным: «Этот вид переструктурирования … принадлежит собственно к арсеналу бессознательных и предсознательных механизмов» (Szekely, 1940, s. 94). Отметим, что в цитированной статье имеются ссылки на публикации Фрейда, в частности, на известную работу об остроумии и его отношении к бессознательному, имеющие, впрочем., чисто вспомогательное значение, но, как мы увидим, это обстоятельство оказывается важным для понимания логики развития концепции ученого.
Проанализируем основные положения этой работы в интересующем нас контексте. Несомненно, что Секей исходит из традиций гештальтпсихологии, непосредственно продолжая исследования К. Дункера. Исходное положение, согласно которому мышление – продуктивный процесс, представляющий собой переструктурирование, сохраняется. Но по остальным «позициям» происходит весьма радикальное изменение взглядов:
— признается роль прошлого опыта, причем опыт не только является необходимым моментом в мышлении, но, в свою очередь, обусловлен культурой, общественным опытом;
— признается роль действий субъекта (эвристические приемы, анализ ситуации, анализ цели);
— мышление выступает как обслуживающее реальное поведение, является средством решения в том числе жизненных, практических задач;
— происходит отказ от понятия феноменального поля (в работе речь идет о мысленных образах предметов, в которых должны выявляться новые свойства);
— происходит отчетливое выделение различных уровней мыслительного процесса (осознаваемых и неосознаваемых).
Таким образом, можно видеть, что большинство выделенных исходных характеристик мышления оказались подвергнутыми пересмотру. В цикле последующих работ Секея (40-е – начало 50-х гг.) происходит разработка проблем, поставленных в первых экспериментальных исследованиях: соотношение знания и мышления, влияние способа обучения на возможности продуктивного применения полученного знания и т.п. Это исследования, соответствующие второму этапу гештальттеории мышления.
На третьем этапе (50-е – 70-е гг.) теория мышления трансформируется за счет заимствования объясняющих понятий, выработанных в других научных школах. Л. Секей предпринимает попытку соединить традиции гештальтпсихологии с положениями психоанализа и генетическими концепциями Жана Пиаже и Джерома Брунера. При этом сохраняется традиционная проблематика гештальтпсихологии. Ставится задача объяснить переструктурирование мыслительного содержания, в результате которого достигается решение задачи. Наиболее интересной представляется работа Л. Секея «Творческая пауза» (1968) (Szekely, 1976), посвященная выяснению центрального момента в творческом мышлении – зарождения новой идеи, приводящей к открытию, нахождению решения задачи. Фактически, эта работа выполнена на ту же тему, что и обсуждавшаяся выше статья 1940 года. Эти исследования разделяет почти тридцать лет. Каковы основные отличия в понятийном аппарате и подходе к изучению мышления?
В последней статье Л. Секей в решении задачи различает следующие характеристики: 1) содержание мышления, 2) фазы (этапы) мышления, 3) механизмы мышления, в которых различаются манипуляции и операции (абстракция, аналогия, обобщение, отрицание и т. д.), 4) уровни организации мышления (терпимость или нетерпимость к противоречиям, нереалистическим предположениям и т.п.) (Szekely, 1976, s. 142). По Секею, во время творческой паузы актуализируется различный опыт и анализируется в общем мыслительном поле, не связанные между собой по времени и по смыслу мысли и впечатления приводятся в соприкосновение ) (Szekely, 1976, s. 149). Процесс мышления во время творческой паузы протекает на другом уровне организации, чем сознательный процесс. Вместо недостаточно определенного понятия прошлый опыт используется понятие репрезентация, заимствованное у Джерома Брунера. Репрезентация, по Секею, гипотетическая структура, с помощью которой человек организует опыт для будущего употребления. Это структуры, которые организуются и строятся в раннем детстве на основе впечатлений об окружающем мире и соматических ощущений. Во время сознательной работы с проблемой зона поиска способа решения определяется через знания о причинно-следственных структурах действительности, во время паузы учет рациональных возможностей отступает на задний план, зона поиска меняется на инфантильные области репрезентации (Szekely, 1976, s. 167). Изучение мыслительного процесса во время творческой паузы происходит с помощью сеансов психоанализа, на которых, в частности, проводится аналитическое толкование сновидений.
В случае (который подробно анализируется в цитируемой статье) с инженером Тэта, работающем над кристаллографической проблемой, нахождению решения препятствуют инфантильные конфликты. Мышление оказывается втянутым в сферу инфантильных конфликтов и лишь психоаналитическая проработка конфликта приводит к тому, что мышление освобождается и становится способным двигаться дальше (Szekely, 1976, s. 166).
Таким образом, творческое мышление, согласно Секею, не только включает действия и операции субъекта, но представляет собой интимно-личностный процесс, непосредственно связанный с разрешением личностных конфликтов, имеющий сознательные и бессознательные фазы и протекающий на различных уровнях. Заметим, что, фактически, мышление, по Секею, включает в себя и рефлексивные компоненты (хотя сам термин автор не использует). Вероятно, можно считать, что гештальтпсихология (в лице Л. Секея), ассимилировав достижения психоанализа и генетических концепций Ж. Пиаже и Дж. Брунера, перестала существовать как самостоятельное научное направление. Показательно, что сам Секей в последних работах причисляет себя к сторонникам когнитивной психологии (Szekely, 1976, s. 141). Заметим кстати, что в книге Нормана Р.Ф. Майера, другого представителя «постгештальтпсихологии», опубликованной в 1970 году, излагаются результаты исследований процесса группового решения задач, что совершенно чуждо гештальтистским традициям в изучении мышления (Maier, 1970).
Изменения взглядов гештальтпсихологов на процесс мышления закономерны. Будучи в начале своего развития «чистым» направлением, не признававшим влияния «посторонних» факторов, гештальтпсихология столкнулась с существенными трудностями в объяснении избирательного и направленного течения мыслительного процесса. Собственный экспериментальный материал оказался значительно богаче исходных схем, что заставило вносить коррективы в концепции. Поворот к практике, в первую очередь к вопросам обучения, также обусловил изменение представлений о мышлении и его основных характеристиках. Направление эволюции гештальтистских представлений о мышлении свидетельствует, на наш взгляд, о тенденции к стихийной интеграции: к использованию комплексных описаний, предполагающих заимствования и тесное «взаимодействие», кооперацию, коммуникацию с другими исследовательскими подходами[20]. Эта стихийная интеграция приводит к тому, что психологическая концепция выходит за «рамки» научной школы. Это неизбежно, т.к. постижение психического во всей реальной сложности вступает в противоречие с «узкими» теоретическими установками. На наш взгляд, это один из путей развития психологического знания.
В заключение отметим, что стихийной интеграции явно недостаточно? Чтобы обеспечить интеграцию психологического знания в полном объеме. Необходимы специальные усилия психологического сообщества, специальная методология и технология интеграции, чтобы обеспечить целенаправленные формы интеграции. Примером такой специальной работы может служить разрабатываемая концепция коммуникативной методологии психологии (Мазилов, 2003).
Date: 2021-11-15; view: 378; Нарушение авторских прав
§
Формы целенаправленной интеграции психологического знания, известные по истории психологии, достаточно многообразны.
Как мы уже отмечали, в психологии появилось множество различных подходов, что привело к возникновению так называемого «открытого» кризиса в психологии, фундаментальный смысл которого состоял в том, что психологи отчетливо осознали: «простых» подходов для адекватного понимания психического недостаточно.
Было обозначено три основных пути выхода из кризиса, которые естественно представляли собой пути интеграции психологии:
1) построение «синтеза»;
2) построение «сложных» теорий психического;
3) построение теории психологии (правильнее это было бы называть разработкой новой методологии психологии).
Несколько позже возникло системное движение и системный подход в психологии, который также решал эту задачу: построить адекватную модель психического, которая позволила бы объяснить психические реалии лучше, чем «одномерные» подходы.
Остановимся на обозначенных выше направлениях лишь в самых общих чертах. История психологии дает нам массу примеров осуществления т.н. «синтеза». В качестве примера можно привести известную работу Бюлера, в которой предлагалось реализовать «синтез» интроспективной психологии сознания, поведенческой психологии и культурологических исследований психического развития детей. Много примеров можно обнаружить в известной книге Выготского, посвященной анализу методологического кризиса в психологии. Этот путь, как известно, к успеху не привел.
Второй путь – разработка сложных психологических теорий, где приведшие к возникновению кризиса подходы «снимались» за счет «вписывания» в структуру целого (примером могут служить концепция деятельности и деятельностный подход или необихевиоризм в которых нашлось место для сознания и поведения, объективного и субъективного и т. д.).
В качестве примера третьего пути можно назвать разработку К.Левином новой методологии психологии, предполагающей переход от аристотелевского способа мышления к галилеевскому (Lewin, 1931).
Системный подход также с успехом использовался в психологии (см. известные работы Б. Ф. Ломова. и мн. др.).
Вышеназванные подходы (второй-четвертый) внесли значительный вклад как в психологическую науку в целом, так и в разработку проблемы интеграции психологического знания, в частности, но проблемы интеграции в полном объеме не решили. В этом одна из причин возрождения надежд на интеграцию в психологии на современном этапе и развертывания новых исследований по данной проблематике.
Достоин упоминания и интегративный подход Кена Уилбера, где использование максимально широкого трансперсонального взгляда на психику позволило соотнести различные концепции психологии развития. Автору удалось обнаружить огромное количество совпадений (в существенных моментах) концепций психического развития, сформулированных различными авторами. Могут быть названы и другие перспективные работы, направленные на интеграцию в психологии.[21]
Как свидетельствует опыт (и история психологии), одного стремления к пониманию мало. Необходимы специальные инструменты, обеспечивающие взаимопонимание (и на этой основе интеграцию). Таких инструментов в готовом виде нет, студентов-психологов этому не учат. И в этом состоит главная трудность на пути интеграции психологического знания. Коммуникативная методология психологической науки представляет собой попытку создания такого инструмента.
Date: 2021-11-15; view: 215; Нарушение авторских прав
§
Итак, главная трудность на пути интеграции – отсутствие специального аппарата, позволяющего ее осуществлять. Главный вопрос, который предстоит решить, как именно она будет осуществляться. Иными словами, на повестке дня стоит вопрос о разработке методологии, теории и конкретной технологии интеграции.
Необходимостьразработкикоммуникативной методологии определяется тем,чтов современнойпсихологии накоплен богатейший материал: огромное количество фактических данных, гипотез, обобщений, концепций и теорий разного уровня. Вместе с тем (ввиду отсутствия общепринятых универсальных теорий) не складывается общая картина психического, которая удовлетворила бы потребность психологического сообщества в адекватной общей теории. Психологи вынуждены пользоваться совокупностью концепций, каждая из которых имеет свои достоинства и недостатки. Поэтому требуется инструмент, позволяющий осуществлять соотнесение различных психологических теорий и в перспективе производить интеграцию психологического знания.
Современная традиционная методология психологии занимается почти исключительно исследованием процедур добывания и обоснования психологического знания. Коммуникативная методология нацелена на сопоставление психологических концепций, на установление взаимопонимания. Подчеркнем специально, что в течение многих десятилетий методология психологии была направлена исключительно на разработку средств, позволяющих осуществлять процесс познания психического (когнитивная функция методологии психологии). Методология психологической науки должна выполнять и коммуникативную функцию, т. е. способствовать установлению взаимопонимания между разными направлениями, подходами внутри психологической науки. Для этого необходимо сопоставление научных концептуальных систем, выполненных в разных научных традициях. Необходима коммуникативная методология, направленная улучшение взаимопонимания между различными научными школами, между различными традициями. Без этого невозможна реальная интеграция психологического знания.
Цель коммуникативной методологии состоит в разработке теоретической модели, обеспечивающей соотнесение психологических концепций и осуществление на этой основе интеграции психологического знания.
Задачикоммуникативнойметодологии: 1) разработать конкретную модель соотнесения психологических концепций; 2) разработать вспомогательный методологический аппарат; 3) разработать конкретную технологию интеграции; 4) осуществление конкретной интеграции (на специально выбранных «полигонах»). Перспективной задачей следует полагать выход за пределы научной психологии и осуществление интеграции между научным и практико-ориентированным психологическим знанием, между научным знанием, с одной стороны, и ненаучным (и вненаучным), с другой.
Теоретическую основукоммуникативной методологии составляет концепция соотношения теории и метода в психологии (Мазилов, 1998).
К коммуникативной методологии сегодня предъявляются следующие требования: это должна быть методология на исторической основе, т.е. учитывающая исторический путь, пройденный психологией; это должна быть деидеологизированная методология; это должна быть методология плюралистическая (не ориентированная на единый универсальный научный стандарт); это должна быть методология, учитывающая возможность наличия различных целей получения психологического знания (познавательных или практических); наконец, это должна быть содержательная методология, т.е. рассматривающая вопросы реального предмета психологической науки (Мазилов, 2001).
Важно точно понимать, каковы (на сегодняшний день) реальные возможности коммуникативной методологии. Наибольшую трудность, как показывает развитие психологии в XX столетии, являет собой «несоразмерность», «несопоставимость» различных психологических концепций, что подчеркивается многими авторами, которым это препятствие представляется вообще непреодолимым: по их мнению, различные подходы, парадигмы являются несоотносимыми.
По-видимому дело обстоит не так безнадежно, соотнесение все-таки возможно. Назовем основные положения, составляющие фундамент концепции коммуникативной методологии, направленной на реальное соотнесение различных психологических теорий. В данном случае мы ограничимся лишь формулировкой некоторых предварительных соображений.
Во-первых, это представление о предмете психологии как сложном, многоуровневом. Как было показано в предшествующих работах (Мазилов, 1998), предмет психологии имеет сложное строение: можно говорить о «декларируемом», «рационализированном» и «реальном» уровнях. Различение уровней предмета позволяет избежать многих недоразумений, поскольку соотнесение концепций должно происходить на уровне «реального» предмета. Отметим здесь, что разработка концепции предмета представляет сложнейшую задачу (как ни удивительно, научная разработка этой проблемы еще только началась), но она совершенно необходима, т.к. является обязательным условием для продвижения в этом магистральном направлении.
Во-вторых, как было показано ранее, многие недоразумения в психологии возникают от неоднозначного понимания многих терминов. Множественность определений и трактовок была и остается «фирменным» знаком психологии. Покажем это на примере понятия «метод». История психологии дает массу примеров, как различные авторы давали противоположные характеристики одним и тем же методам. Парадоксально, но для этого имелись определенные основания. Разработанный нами подход позволил дать однозначный ответ на этот вопрос. Специальное исследование показало, что метод имеет уровневое строение: можно говорить по меньшей мере об идеологическом, предметном и операциональном уровнях метода (Мазилов, 1998). Естественно, что характеристики метода на разных уровнях будут существенно различаться. При сопоставлении психологических концепций важно иметь в виду, что на разных уровнях метод выступает существенно по-иному, поэтому необходимо строго учитывать данное обстоятельство. Отметим здесь, что подобного рода проблемы возникают по отношению едва ли не к каждому психологическому понятию, что, несомненно, затрудняет работу по интеграции психологического знания. Выявление подлинного и мнимого спектра значений того или иного понятия – еще одна актуальная задача методологии психологической науки.
В-третьих, при соотнесении должна использоваться рабочая схема, определяющая технологию соотнесения (с помощью которой будут производиться конкретные операции соотнесения). Главная сложность состоит в том, что такая схема должна представлять собой инвариант, характеризующий любую психологическую концепцию. Поскольку многообразие психологических теорий общеизвестно, задача кажется практически невыполнимой. Однако наши предшествующие исследования показали, что может быть намечен путь решения и этой проблемы. Наши исследования в области методологии психологической науки показали, что может быть выделена универсальная проблема, с которой сталкивается любой исследователь-психолог (подчеркнем, вне зависимости от того, осознает он это или действует интуитивно), – проблема соотношения теории и метода. Первоначально нами была разработана на основе историко-методологических исследований исходная схема, которая в последующих исследованиях была уточнена и подвергнута проверке на универсальность (Мазилов, 1998, 2001).
Разработанная схема соотношения (см. рис. 2, стр. 166) получена на основе историко-методологического анализа развития психологической науки (как концептуальной системы и как деятельности). Эта схема характеризует научную концепцию в ее целостности — от первоначального замысла (предтеория) до получения итогового продукта (научной теории). Главным достоинством предлагаемой схемы является то, что она, как показали наши исследования (Мазилов, 1998, 2001), представляет собой структурный инвариант, и, следовательно, может выступать в качестве основы для осуществления сопоставления различных концепций. Схема является «замкнутой», т.е. позволяет понять, каким образом полученные результаты одного исследования порождают гипотезы, подлежащие проверке в следующем авторском исследовании.
Таким образом, опираясь на разработанную модель соотношения теории и метода в психологии, возможно разработать коммуникативную методологическую модель, позволяющую реально соотносить различные психологические концепции, обнаруживая в них как совпадающие элементы, так и те, в которых сопоставляемые концепции различаются.
Остановимся несколько подробнее (в силу особой важности этого аспекта) на главной характеристике предлагаемой модели – ее универсальности. Универсальность данной модели обеспечивается тем, что:
— В ней задан предмет психологии. Таким образом (напомним, предмет многоуровнев, исходное понимание максимально широкое – «площадка для сборки») оказываются реально соотносимыми любые психологические концепции (которые действительно являются психологическими – по предмету исследования).
— В ней задан метод. Любая психологическая концепция предполагает использование тех или иных методов (принципиально схема не изменяется даже в случае чисто теоретической концепции, она в данном случае лишь модифицируется; в данной работе мы не будем специально анализировать подобную ситуацию). Поскольку метод многоуровнев, появляется реальная возможность поуровневого соотнесения различных психологических концепций.
— Предтеория является важнейшим понятием в процедуре соотнесения. Моделирующие представления, к примеру, обычно не только не вербализуются исследователем, но и вообще не эксплицируются. Тем не менее, этот элемент является чрезвычайно важным (нами было показано, что различные теории мышления, к примеру, отличаются в первую очередь тем, что используют различные моделирующие представления) (см., например, Мазилов, 1998). Естественно, то же самое можно сказать и о базовой категории, и о других компонентах предтеории.
— Создается возможность для реального соотнесения различных типов и способов объяснения.
Мы не будем специально останавливаться на других характеристиках предлагаемой модели. Отметим лишь, что единство теории и метода достигается за счет того, что теория как результат исследования и метод как средство осуществления исследования имеют общие корни, которые могут быть обнаружены в предтеории (отдельные компоненты предтеории определяют различные уровни метода). Отсюда становится ясно, почему в одном случае используется один вариант метода, тогда как в другом случае используется иной. Становится ясно, почему один и тот же метод может иметь совершенно различные характеристики в глазах разных исследователей. Наличие уровней в структуре метода позволяет по новому подойти к проблеме инвариантности и вариативности метода и т. д.
Предложенная нами схема соотношения теории и метода в психологии является основой для одного из вариантов коммуникативной методологии. Достоинством этой схемы является ее достаточно универсальный характер. Важно подчеркнуть, что она учитывает специфику именно психологического исследования (поскольку предполагает включение реального предмета). Не подлежит сомнению, что, задача реального освоения богатства, накопленного психологической наукой, требует практических шагов, направленных на разработку средств и конкретных методологических процедур, которые позволили бы способствовать более эффективной коммуникации психологических концепций. Реальной становится интеграция психологического знания на уровне концептуальных структур – осуществление такой интеграции представляется одной из первоочередных методологических задач психологии нового века.
Date: 2021-11-15; view: 334; Нарушение авторских прав
§
1. Волков И. П. Какая методология нужна отечественной психологии, кому и зачем? // Труды Ярославского методологического семинара: Методология психологии. Ярославль, 2003 .
2. Вундт В. Основы физиологической психологии. Естествознание и психология. Вып. 1. СПб.: Типогр. П. П. Сойкина, б/г. 136 с.
3. Гараи Л., Кечке М. Еще один кризис в психологии! // Вопросы философии, № 4, 1997, с. 86–96.
4. Дильтей В. Описательная психология. СПб.: Алетейя, 1996. 156 с.
5. Зинченко В. П. Вступительная статья // Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М., 1987, с. 5–26.
6. Зинченко В. П. Преходящие и вечные проблемы психологии // Труды Ярославского методологического семинара: Методология психологии. Ярославль, 2003, с. 98–134.
7. Мазилов В. А. Теория и метод в психологии. Ярославль, 1998. 356 с.
8. Мазилов В. А. Методология психологической науки. Ярославль, 2003. 236 с.
9. Мазилов В. А. Психология на пороге XXI века: методологические проблемы. Ярославль: МАПН, 2001. 112 с.
10. Мазилов В. А. Целостность и интеграция в психологии (Некоторые методологические проблемы психологического исследования) // Вестник интегративной психологии: Журнал для психологов, выпуск 1 (3), 2005(в), с. 38–40.
11. Мазилов В. А. Интегративные тенденции в психологии: гештальтпсихология и проблема целостности // Человеческий фактор: Социальный психолог, вып. 1 (9), 2005 (а).
12. Тютюнник В. И. Основы психологических исследований. М., 2002.
13. Смирнов С. Д. Методологический плюрализм и предмет психологии // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 2: Предмет психологии. Ярославль: МАПН, 2004. С. 276–291.
14. Уилбер К. Проект Атман: Трансперсональный взгляд на человеческое развитие. М.: Изд. Трансперсонального института, 1999. 256 с.
15. Фресс П. Развитие экспериментальной психологии // Экспериментальная психология / Ред. П. Фресс, Ж. Пиаже. Вып.1, 2. М.: Прогресс, 1966, с. 15–98.
16. Юревич А. В. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии, 2001, № 5, с.3–19
17. Юревич А. В. Методы интеграции психологического знания // Труды Ярославского методологического семинара. Т.3. Метод психологии. Ярославль, 2005, с. 377–397
18. Ярошевский М. Г. Психология в ХХ столетии: Теоретические проблемы развития психологической науки. Изд. 2-е, доп. М.: Политиздат, 1974. 447 с.
19. Ярошевский М. Г. Гештальтпсихология // Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах: Общая психология. М.: Per Se, 2005, с.44.
20. Lewin K. The Conflict between Aristotelian and Galilean Modes of Thought in contemporary Psychology // J. Gen. Psychol., 1931, pp. 141–177.
21. Mazilov V. A. About Methodology of Russian Psychology of Today // Psychological Pulse of Modern Russia. Moscow-Jaroslavl: International Acad. of Psychology, 1997, p. 126–134.
22. Szekely L. Die Schopferische Pause // Szekely L. Denkverlaufs, Einsamkeit und Angst: Experimentelle und Psychoanalitiche Untersuchungen über das Kreative Denken. Bern u. a.: Hüber, 1976, s. 140–170.
23. Szekely L. Studien zur Psychologie des Denkens: Zur Topologie des Einfalls // Acta Psychologica, 1940, v. 5, № 1, pp. 79–96.
24. Wertheimer M. Productive Thinking. Enl.ed. (First Ed., 1945) L.: Ass. Book Publ., 1966. (First Ed., 1945) 302 p.
Date: 2021-11-15; view: 238; Нарушение авторских прав
§
В настоящее время актуальной является проблема интеграции отечественной социальной психологии в мировую систему социально-психологического знания. При этом важно учитывать методологические основания развития отечественной социальной психологии. Актуальность обозначенной проблемной области определяется ситуацией, сложившейся в отечественной социальной психологии в связи с интеграцией постсоветских стран в мировое сообщество. Не владение отечественными исследователями зарубежной современной научной терминологией, ограниченность представлений в области актуальных направлений и проблемных областей социально-психологических исследований, слабая разработанность методологических оснований интеграции, ограниченность ориентации в существующих информационных ресурсах и контактов с наиболее передовыми исследователями, ориентированными на сотрудничество создают многочисленные сложности в ряде вопросов, определяющие дальнейшее развитие отечественной социально-психологической науки и практики: искаженное представление и понимание системы базовых категорий современной зарубежной социальной психологии, приводящее к недопониманию сторон и некорректной представленности их в отечественной культуре; не владение информационными ресурсами, позволяющими как углубить собственные представления в области актуальных направлений исследований, так и налаживанию продуктивной научной коммуникации, способствующей развитию науки; ограниченность научно-методического обеспечения, направленного на способствование ин- и аккультурации отечественных социальных психологов в международную социально-психологическую культуру посредством овладения технологическими особенностями перевода и адаптации зарубежного знания.
2008 год ознаменовался юбилеем социальной психологии. Прошли конференции, посвященные столетию социальной психологии, появились публикации, в которых отмечалось, что социальная психология отметила 100-летие своего существования. Основанием для подобного заключения послужил тот факт, что в 1908 году одновременно были опубликованы две книги, посвященные социальной психологии: в Лондоне была опубликована работа Уильяма Мак-Дауголла «Введение в социальную психологию» (McDaugall W., 1908), а в Нью-Йорке книга Эдварда Росса «Социальная психология» (Ross E.A., 1908).
Такая позиция является достаточно распространенной, хотя и не единственной. Некоторые исследователи связывают возникновение социальной психологии с основанием Хейманом Штейнталем и Морисом Лацарусом известного журнала “Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft” в 1859 году. Другие авторы указывают, что есть основания связывать возникновение социальной психологии с появлением социологического направления в социологии и, соответственно, датируют 90-ми годами XIX столетия. Основателем этого направления можно считать французского социолога Густава Лебона (в 1895 году он опубликовал известный труд «Психология толпы» («Psychologie des foules»). Между тем некоторые историки психологии полагают, что говорить о социальной психологии как науке можно лишь тогда, когда она начинает использовать экспериментальные методы. В этом случае датировка меняется и датой возниконовения социальной психологии становится середина 20-х годов XX столетия, когда экспериментальные исследования в этой области развертываются достаточно широко. Как справедливо указывает Б.Д.Парыгин, «по критерию оформления социальной психологии в качестве целостной системы научного знания с развитой структурой прикладных функций этот процесс может быть отнесен даже к 70-м годам XX столетия» (Парыгин, 2003, с. 76). Таким образом, мы видим, что существует известное разнообразие мнений о времени возникновения социальной психологии как науки. К сказанному стоит добавить, что существует «тенденция, связанная с поиском более удаленного от наших дней времени становления социально-психологического знания» (Парыгин, 2003, с. 76).
В данной связи можно указать на мнение Гордона Олпорта, связывавшего возникновение социальной психологии с творениями выдающегося философа Платона. А немецкие исследователи Ганс Гибш и Манфред Форверг полагали, что «с тех пор как существуют люди, которые вместе трудятся и живут, с того момента, когда они осознали необходимость осмыслить общественное бытие человека, существует без сомнения «социально-психологиеское» мышление как один из аспектов всеобъемлющей работы мысли – с целью понять и сформулировать отношение человека к более крупным социальным структурам. С развитием человечества это мышление находит выражение в исторически существующих объективациях: в социальных и общественных институтах, в мифах и сказаниях, в философских концепциях и, наконец, в постепенно формирующихся специальных научных дисциплинах» (Гибш, Форверг, 1972, с. 13). Впрочем, сами Гибш и Форверг по сути повторяют известный афоризм Эббингауза (психология “имеет длинное прошлое, но краткую историю”) по отношению к социальной психологии: «Насколько древней представляется история социально-психологического мышления, настолько коротка история социальной психологиикак относительно самостоятельной научной дисциплины в рамках психологической науки. Если первая насчитывает столетия, то вторая немногим более полувека» (Гибш, Форверг, 1972, с. 13).
Отметим, кстати, что немецкие авторы называют следующие источники возникновения социальной психологии: «Мы полагаем, что три истока социальной психологии составляют следующие теории: психологии народов – течение, возникшее преимущественно в Германии, психология масс – теория, которая в основном развивалась в романских странах (Италия, Франция), и различные теории об инстинктах социального поведения, которые были сформулированы в Англии и США в начале XX столетия» (Гибш, Форверг, 1972, с. 19).
Таким образом, еще раз отметим, что существует значительное многообразие взглядов по поводу датировки появления социальной психологии как научной дисциплины. Обычно такая ситуация связана с недостаточной разработкой методологических вопросов. Обратимся к рассотрению этих обстоятельств более подробно. Глубокий анализ этого вопроса содержится в фундаментальной работе Б.Д.Парыгина (2003). Парыгин отмечает, что различие во взглядах «вызваны прежде всего склонностью ряда исследователей к видению ее генезиса в качестве одноактного и однозначного феномена, что особенно очевидно в случаях фиксирования даты рождения науки подобно тому, как мы говорим о рождении ребенка. Сказывается при этом недостаточная договоренность о предмете науки, разнобой в критериях при определении ее истоков в лоне различных научных дисциплин» (Парыгин Б.Д., 2003, с.77).
Таким образом, позиция, согласно которой социальная психология ныне отмечает столетний юбилей, имеет право на существование, хотя более оправданной представляется точка зрения классика отечественной социльной психологии Б.Д.Парыгина, согласно которой «становление мировой социально-психологической мысли и науки – многоактный, многозначный и протяженный во времени процесс перехода от очень удаленных и первоначально научно неосознаваемых предпосылок, практического опыта общения к попыткам его осмысления и анализа, постепенно перерастающим в течение социально психологической мысли, а затем и в систему научного знания» (Парыгин Б.Д., 2003, с.94). Основными моментами в этом процессе (Парыгин Б.Д., 2003, с.94-95) являются:
— эмпирические предпосылки социальной психологии как опыта практических действий;
— философские истоки социально-психологической мысли;
— непосредственные исторические условия;
— формирование социаотно-психологического направления в человекознании;
— становление социальной психологии как экспериментальной науки;
— оформление социальной психологии в систему научного знания.
Для решения этих проблемных задач необходимо выявление реальных методологических оснований развития отечественной социальной психологии и на этой основе на решение проблемы интеграции научного социально-психологического знания: во-первых, интеграции научного знания в рамках отечественной социальной психологии, во-вторых, интеграции отечественной социальной психологии в мировую социально-психологическую науку.
Как ни удивительно, история отечественной социальной психологии в полном объеме еще не составлена, хотя изучению развития социальной психологии в России посвящены известные историко-психологические и методологические исследования К.А.Абульхановой, Г.М.Андреевой, Н.Н.Богомоловой, Е.А.Будиловой, И.П.Волкова, А.И.Донцова, А.Л.Журавлева, В.А.Кольцовой, Е.С.Кузьмина, В.В.Новикова, Н.Н.Обозова, Ю.Н.Олейника, Б.Д.Парыгина, Л.А.Петровской, А.Л.Свенцицкого, В.Е.Семенова, Л.И.Уманского, Н.П.Фетискина, П.Н.Шихирева, Е.В.Шороховой, А.С.Чернышева, В.А.Янчука и др.
Остановимся чуть подробнее на втором аспекте обозначенной проблемы – интеграции отечественной социальной психологии в мировую социально-психологическую науку. Б.Д.Парыгин справедливо отмечал: «К числу актуальных методологических проблем всемирной истории социальной психологии следует отнести и вопросы, связанные с соотношением общечеловеческих и национально-специфических тенденций, с особенностями становления и развития различных национальных школ, направлений и течений в этой области» (Парыгин, 2003, с.98). «Есть все основания говорить не только об общих тенденциях процесса становления социальной психологии в качестве мировой науки, но и об особенностях формированияи развития национальных школ и направлений в различных странах» (Парыгин, 2003, с.98).
Характеризуя различия между американской и европейской социальной психологией, Б.Д.Парыгин отмечает: «Для европейской социальной психологии, в отличие от американской, характерен более высокий интерес к теоретической социальной психологии, но вместе с тем она обладает меньшим потенциалом экспериментальной, эмпирической и особенно прикладной сферы данной науки. У американских же исследователей, наоборот, повышенный интерес к проблемам социального контроля поведения личности в группе, применению этой науки в промышленности, рекламе, торговле, управлении и других сферах социальной жизнедеятельности человека» (Парыгин, 2003, с.99). Б.Д.Парыгин останавливается также на различии социально-психологических подходов в зарубежной и в отечественной науке: «Но если для представителей западноевропейских школ характерен интерес к детальному анализу отдельных составляющих и элементов социальной психологии…, то для социально-психологического направления в России характерным оказывается внимание не к тем или иным явлениям, а к глобальным социально-психологическим проблемам» (Парыгин, 2003, с.99). Б.Д.Парыгин продолжает: «Об этом говорит прежде всего повышенный интерес отечественных ученых к социально-психологическим факторам российской истории, к психологии различных массовых социальных движений, духовной жизни общества, политической борьбы и революционного движения» (Парыгин, 2003, с.99). По мнению Б.Д.Парыгина, «отличается подход российских исследователей к феномену психологии народа и от подхода немецких или французских коллег. Если у западноевропейцев он носит достаточно общий характер, то у русских социальных психологов это прежде всего интерес к психологии собственного народа, сопряженной с психологическими факторами русской судьбы. Отсюда и сильная традиция обращенности к философско-социологическим аспектам социальной психологии, озабоченность судьбой страны и народа, активное участие в идейной борьбе за идеалы свободы и демократии против самодержавно-крепостнической системы» (Парыгин, 2003, с.100). Б.Д.Парыгин подчеркивает, что специфика стартовых позиций исследователей не исчерпывает национальных особенностей процесса формирования социально-психологического направления вы России: «в полной мере они могли бы быть выявлены лишь в результате сравнения всей истории отечественной и зарубежной психологии…» (Парыгин, 2003, с.100). Отметим также, что эта задача сравнения истории отечественной и зарубежной социальной психологии – важнейшая методологическая задача – до сих пор фактически не решена. Более того, многие авторы не уделяют этому вопросу должного внимания.
Как мы полагаем, проблема интеграции социально-психологического знания может быть успешно решена только в случае учета национально-культурной специфики развития социальной психологии в разных странах.
Остановимся несколько подробнее на становлении методологических оснований отечественной социальной психологии.
Б.Д.Парыгин выделяет следующие этапы развития отечественной социальной психологии (Парыгин, 2003):
1. Становление социально-психологического направления в России (вторая половина XIX – начало XX века).
2. Развитие социальной психологии в период 1920-х годов.
3. Перерыв в развитии (1930-50-е годы ).
4. Возрождение отечественной социальной психологии (1960-е годы).
5. Оформление современной отечественной социальной психологии в систему научного знания (1970-80-е годы).
В настоящей работе мы будем говорить только о первых двух этапах.
Как справедливо отмечается многими авторами, пионером социально-психологической мысли в России был Н.К.Михайловский. Вместе с тем нельзя не согласиться с Б.Д.Парыгиным, отмечающим, что ряд отдельных высказываний о различных социально-психологических явлениях можно обнаружить в трудах русских философов, революционных демократов В.Г.Белинского, А.И.Герцена, Н.Г.Чернышевского, Н.А.Добролюбова, Д.И.Писарева и социологов П.Л.Лаврова, М.М.Ковалевского и др.
Н.К.Михайловский, известный социолог, идеолог русского народничества, по праву считается основоположником отечественной социально-психологической мысли (Свенцицкий, 2000). «Н.К.Михайловскому принадлежит неоспоримая заслуга в постановке и разработке ряда важных проблем социальной психологии применительно к пониманию социально-политических условий функционирования и развития общества» (Парыгин, 2003, с.101). Н.К.Михайловский подчеркивал значение психологического фактора в историческом процессе, призывал исследовать социально-психологические явления. Специально подчеркнем, что Михайловский, по сути, призывал к созданию науки, которая бы специально исследовала массовую психологию и ее роль в социальных движениях. Как отмечал Б.Д.Парыгин, Михайловский «убедительно аргументировал роль социальной психологии в изучении именно массовых социальных движений» (Парыгин, 2003, с.102). В работах Михайловского содержатся первые попытки описания механизмов изменения психического состояния и поведения больших групп. Большую популярность имела концепция «героя и толпы» Михайловского. По Михайловскому, герой является порождением толпы, которая выдавливает его в определенные моменты истории. Механизмом поведения людей в толпе является подражание толпы герою и взаимоподражание людей. Эта теория оказала существенное влияние на развитие отечественной социальной психологии.
Большой вклад в становление отечественной социальной психологии внес Г.В.Плеханов, видный теоретик марксизма. Плеханов дал «глубокий анализ психологии демократического движения в России, психологических эпох или духа времени. Ему принадлежит опыт глубокого социально-психологического анализа различных форм общественного сознания – литературы, искусства, философии» (Парыгин, 2003, с. 104). Подчеркнем, что Плеханов как марксист, утверждая первичность экономики, настаивал на том, что без понимания общественной психологии нельзя сделать ни шагу в истории искусства, философии и т.д. Г.В.Плеханову принадлежит известное определение общественной психологии как преобладающего настроения чувств и умов в данном классе в данное время. Плеханова по праву можно считать основателем марксистской традиции в отечественной социальной психологии.
Важное место в формировании основ отечественной социальной психологии принадлежит трудам Н.А.Бердяева. Известный отечественный мыслитель предпринял попытку рассмотрения многочисленных социально-психологических явлений через призму характера русского народа. Как отмечал Б.Д.Парыгин, «Н.А.Бердяев исторические повороты в судьбе России, противоречия ее бытия стремится осмыслить через противоречивый характер русского народа» (Парыгин, 2003, с.110). «Н.А.Бердяев остро и бескомпромиссно ставит вопрос о зависимости судьбы России от превратностей и противоречий русского характера, о необходимости развития русского национального самосознания как способа постижения и преодоления этих противоречий, о предстоящем духовном перерождении и перевоспитании русского народа» (Парыгин, 2003, с. 111).
Нельзя не отметить роль В.М.Бехтерева в становлении отечественной социальной психологии. К разработке вопросов социальной психологии Бехтерев обратился еще в 90-е годы XIX столетия, когда опубликовал работу о роли внушения в общественной жизни. Будучи сторонником объективных методов, Бехтерев рассматривает групповую психику как совокупность сочетательных рефлексов («Коллективная рефлексология». Пг, 1921). Объясняя социально-психологические явления, Бехтерев обращается к законам физики, полагая что они имеют универсальный характер. Как отмечает А.Л.Свенцицкий, «законы психологии масс сводятся к физическим законам. Неудивительно, что концепция «коллективной рефлексологии» сразу же вполне обоснованно подверглась критике за «механический материализм» (Свенцицкий, 2000, с.36).
Отметим также, что Бехтерев первым в отечественной науке обратился к социально-психологическому эксперименту. Эксперименты, осуществленные В.М.Бехтеревым и М.В.Ланге, были направлены на выявление влияния группы на психические процессы индивида. Было обнаружено, что в присутствии других людей появляются существенные изменения в восприятии, памяти, мышлении. Таким образом, в работах В.М.Бехтерева впервые в отечественной социальной психологии с успехом использовался метод эксперимента.
Отметим, что вклад в социальную психологию внес и другой выдающийся русский физиолог – И.П.Павлов. В его докладе 1918 года «О русском уме» содержится глубокий и не утративший своего значения до сегодняшнего дня анализ особенностей мышления русского народа (Павлов, 1999).
Как отмечает Б.Д.Парыгин, «при всем многообразии и различии подходов к пониманию тех или иных изучаемых явлений всех пионеров отечественной социально-психологической мысли объединяет интерес прежде всего к судьбе и духовным факторам истории своей страны» (Парыгин, 2003, с.115).
Подведем некоторые итоги. К началу XX столетия происходит становление социальной психологии в России. Определяется основополагающая проблематика исследований. Как справедливо отмечалось Б.Д.Парыгиным, для отечественной социально-психологической науки характерен интерес в первую очередь к социально-психологическим факторам общественно-исторического процесса. На этом этапе предмет социально-психологической науки как таковой еще не определяется, происходит уточнение ее объекта. Предпринимаются первые попытки определения методов социальной психологии, идет поиск объяснительных принципов.
В 20-е годы XX столетия в отечественной социальной психологии проходили многочисленные методологические дискуссии, в которых обсуждалось какой должна быть социальная психология, как она должна соотноситься с марксизмом.
Впрочем, вернемся к процессам интеграции в современной социальной психологии.
Ранее нами был осуществлен методологический анализ развития социально-психологических идей в отечественной науке. В качестве рабочей использовалась периодизация развития отечественной социальной психологии, предложенная Б.Д.Парыгиным (2003). Были использованы историко-психологические и методологические исследования Е.А.Будиловой, Е.В.Шороховой, В.А.Кольцовой, Ю.Н.Олейника, К.А.Абульхановой, Б.Д.Парыгина, Г.М.Андреевой, Л.А.Петровской, А.И.Донцова, Н.Н.Богомоловой и др. Были проанализированы методологические взгляды основателей отечественной социальной психологии (Н.К.Михайловский, Г.В.Плеханов, Н.А.Бердяев, В.М.Бехтерев). Проведен методологический анализ становления социальной психологии в СССР в 20-е годы XX столетия (Г.И.Челпанов, В.А.Вагнер, В.М.Бехтерев, Л.Н.Войтоловский, К.Н.Корнилов, В.А.Артемов, П.П.Блонский, В.М.Боровский, М.А.Рейснер, А.Б.Залкинд, Г.Малис и др.). В анализе дискуссий по проблемам социальной психологии, проходивших в 20-е годы особенное внимание уделено дифференциации идеологического, философского и собственно социально- психологического уровней методологии. Проведен анализ общепсихологических и философских работ периода т.н. «перерыва» в развитии отечественной социальной психологии (30-е — 50-е гг. XX столетия). Особое внимание уделено возрождению социальной психологии в СССР (60-е гг.). Проведен анализ метологических оснований социально- психологических программ в новых идеологических условиях (Б.Д.Парыгин, Е.С.Кузьмин, Б.Г.Ананьев, А.Г.Ковалев, Б.Ф.Поршнев, А.А.Бодалев, Г.М.Андреева, и др.). Также проведен методологический анализ направлений в современной отечественной социальной психологии. Общий вывод, сформулированный в результате историко-методологического анализа, подтвердил исходную гипотезу: в отечественной социальной психологии выражены и все нарастают тенденции к интеграции социально-психологического знания и интеграции различных направлений и подходов, но темпы реальной интеграции являются крайне низкими по причине отсутствия специальной целенаправленной деятельности психологов по осуществлению интеграции, с одной стороны, и отсутствия специального методологического аппарата и разработанных средств осуществления интеграции, с другой.
В самое последнее время появились методологические исследования, отмечающие перспективные направления разработок в области методологии современной отечественной социальной психологии. А.Л.Журавлев (2008) отмечает в качестве таковых: 1) развитие представлений о предмете социально-психологических исследований, 2) развитие представлений об объекте социально-психологических исследований, 3) развитие представлений о методе, 4) о тезаурусе основных понятий социальной психологии, 5) о междисциплинарном статусе социально-психологических исследований. Представляется, что требуется новое обобщение методологической ситуации, сложившейся в отечественной социальной психологии.
Было проведено выделение ключевых социально-психологических понятий, получивших широкое распространение в отечественной социальной психологии советского периода. К базовым понятиям социальной психологии советского периода были отнесены следующие понятия: личность, деятельность, общность, общение, социальное отношение, заражение, внушение, убеждение, подражание, мода, состояние социальной психики, общественное настроение, социально-психологический климат, группа, коллектив). Было осуществлено определение реального и мнимого спектров значений (Мазилов, 2002) основных социально-психологических понятий в свете разрабатываемого уровневого подхода. Представляется чрезвычайно интересным и полезным сопоставить перечень базовых категорий отечественной социальной психологии советского периода с тезаурусом современной российской социальной психологии. А.Л.Журавлев отмечает: «Изменение тезауруса современной социальной психологии происходит достаточно интенсивно благодаря формулированию новых научных проблем, формированию новых научных направлений, обоснованию новых парадигм и т.д. Развитие системы понятий происходит в самых разных формах, как:
— новое (или уточненное) содержание традиционных понятий;
— новые по названию понятия, но близкие по смыслу и содержанию старым;
— реально новые понятия, отражающие соответствующие явления, хотя при этом степень их новизны тоже может быть различной» (Журавлев, 2008, с.10).
А.Л.Журавлев в только что цитированной статье отмечает: «В отечественной социальной психологии за последние примерно 10 лет стали интенсивно использоваться следующие термины и понятия: коллективный (групповой) субъект, совместная жизнедеятельность, групповая саморефлексия, дискурс, социальное и экономическое самоопределение личности и группы, совладающее поведение, коллективный коупинг, нравственно-психологическая регуляция поведения, психологическая дистанция, социально-психологическое пространство, социально–психологические сети, социальный капитал, корпоративная (организационная) культура, межличностное и межгрупповое доверие, социально-психологическая зрелость, межличностный и межгрупповой обмен знаниями, субъективное качество жизни, субъективное благополучие, отношение группы ко времени, дистинктивное поведение» (Журавлев, 2008, с.10). Таким образом, на повестку дня выходит определение реального и мнимого спектров значений новых социально-психологических понятий. Необходимо установить, какие из новых социально-психологических понятий могут претендовать на статус базовых.
Было проведено исследование, направленное на интеграцию психологического знания в рамках основных парадигм (в первую очередь был предпринят сопоставительный анализ работ, выполняемых в русле естественнонаучной ориентации (парадигмы) и гуманистической, а также синергетической, претендующей на то, чтобы стать самостоятельной парадигмой психологической науки). Проведенный анализ позволил сделать выводы об основных направлениях интеграции психологического знания в научной психологии начала двадцать первого века. Выделены основные виды интеграции (стихийная, целенаправленная). В целенаправленной интеграции проанализированы такие разновидности как осуществление «синтеза», разработка многомерных теорий, разработка общей методологии, коммуникативная методология, интегративная методология (Мазилов, 2007).
Оказалось возможным производить соотнесение концепций не только в рамках научной академической психологии, но и за ее пределами. Для этого небходимо дополнительное соотнесение предмета научной психологии и того, что полагается в качестве предмета в концепциях, продуцирующих ненаучное и вненаучное знание. Особенно важным представляется установление соотношений между научной психологией и практико-ориентированными концепциями, получившими в современной социальной психологии достаточно широкое распространение.
Была предложена конкретная модель, позволяющая осуществлять реальную интеграцию социально-психологического знания. Она разработана на основе концепции коммуникативной методологии, ориентированной на соотнесение различных психологических концепций и тем самым способствующей решению проблемы интеграции психологического знания. В основе концепции коммуникативной методологии лежит модель соотношения теории и метода в психологии. Данная модель представляет собой структурный инвариант, поэтому может быть использована в качестве основы для осуществления соотнесения психологических концепций. Предложен и описан вспомогательный аппарат коммуникативной методологии, представлена конкретная технология интеграции психологического знания, разработанная на основе коммуникативной методологии (Мазилов, 2007).
Список литературы
Андреева Г.М. К истории становления социальной психологии в России // Социальная психология в трудах отечественных психологов / Составитель А.Л.Свенцицкий. СПб, 2000
Гибш Г., Форверг М. Введение в марксистскую социальную психологию. М,: Прогресс, 1972
Журавлев А.Л. Тенденции развития отечественной социальной психологии // Социальный мир человека. Вып. 2. Материалы II Всероссийской научно-практической конференции «Человек и мир: социальные миры изменяющейся России» 25-26 июня 2008 г. / Под ред. Н.И.Леонова. Ижевск: Ergo, 2008, с. 9-10
Журавлев А.Л. Предмет и структура социальной психологии // Социальная психология. М.: Per Se, 2002, с. 5-9.
Мазилов В.А.Актуальные методологические проблемы современной психологии. Ярославль: МАПН, 2002
Мазилов В.А. Интеграция научного знания в психологии // Теория и методология психологии: постнеклассическая перспектива / Под ред. А.Л.Журавлева, А.В.Юревича. М.: Изд-во ИПРАН, 2007, с.427-459
Мазилов В.А. Век социальной психологии // Психология XXI столетия. Том 1 / Под ред. В.В.Козлова. Ярославль: МАПН, 2008, с.36-45
Новиков В.В. Психология и экономика. Избранные сочинения в 11 тт. Ярославль, 2004-2005
Павлов И.П. О русском уме // И.П.Павлов: pro et contra. СПб: РХГИ, 1999, с.130-147
Парыгин Б.Д. Социальная психология в России: тенденции и парадоксы // Человеческий фактор: Социальный психолог, № 1, 2004, с.5-6.
Парыгин Б.Д. Социальная психология: Учебное пособие. СПб: СПбГУП, 2003
Свенцицкий А.Л. История формирования научного социально-психологического знания // Социальная психология в трудах отечественных психологов / Составитель А.Л.Свенцицкий. СПб, 2000
Социальная психология в трудах отечественных психологов / Составитель А.Л.Свенцицкий. СПб, 2000
Ярошевский М.Г. История психологии. 3-е изд., дораб. М.:Мысль, 1985.
Le Bon G. Psychologie des foules. P.: Alcan, 1895
McDaugall W. Introduction to Social Psychology. L.: Methuen, 1908
Ross E.A. Social Psychology. N.Y.: Macmillan, 1908
Заключение
В настоящей книге были кратко рассмотрены вопросы, связанные с интеграцией психологического знания. Очевидно, что в настоящее время существует выраженная потребность в интеграции знания, которая осознается большинством психологов. Поскольку стихийной интеграции явно недостаточно, необходима помощь со стороны методологии. Коммуникативная методология, подробно охарактеризованная в этой работе, – один из возможных способов интеграции психологического знания. Могут существовать и другие. На их анализе мы остановимся в следующей работе, которая находится в печати (Янчук В.А., Мазилов В.А. Интеграция отечественной социальной психологии в мировую систему социально-психологического знания. Ярославль: МАПН, 2008).
В этой работе мы также значительно более подробно и широко рассматриваем проблемы интеграции социально-психологического знания как в отечественной, так и в мировой социальной психологии.
Содержание
Введение. 4
1. МЕТОДОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ 5
2. Когнитивная методология. 21
2.1. Проблема парадигмального статуса психологии 21
2.2. Проблема предмета 31
2.3. Проблема метода 49
2.4. Проблема объяснения в психологии 76
3. КОММУНИКАТИВНАЯ МЕТОДОЛОГИЯ И ПРОБЛЕМА ИНТЕГРАЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ 95
4. ПРОБЛЕМЫ ИНТЕГРАЦИИ СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ 117
Заключение. 129
Содержание. 131
Научное издание
Date: 2021-11-15; view: 325; Нарушение авторских прав
§
Монография
[1] Для нас важно показать здесь, что цели, с которыми вводится предмет психологии, могут существенно различаться. Но это не единственное обстоятельство, затрудняющее рассмотрение проблемы предмета психологии.
[2] См. книгу Брентано «Психология с эмпирической точки зрения» (Brentano F. Psychologie vom empirische Standpunkte. Bd. 1. Leipzig: Duncker & Humblot, 1874. 278 S.)
[3] Хотя нельзя не заметить, что пространственная модель предметной области (при очевидных достоинствах) таит немалые опасности, т.к. при этом обычно упускается уровневый аспект. Как мы увидим в дальнейшем, уровневый подход к рассмотрению предмета важен и перспективен.
[4] См. об этом : Мазилов В. А. Теория и метод в психологии. Ярославль, 1998.
[5] Подробно см. об этом: Мазилов В. А. Методология психологической науки. Ярославль, 2003.
[6] Подчеркнем, что речь вовсе не идет о том, чтобы повернуть развитие психологии вспять: это невозможно, да и не нужно. Наша цель совершенно иная – продемонстрировать, что возможно строить психологию на другой основе (в первую очередь на основе другой трактовки предмета психологии). Принесем извинения читателю за обилие цитат из работ Юнга, но нам было важно показать авторскую позицию как можно точнее.
[7] См. Мазилов В. А. Научная психология: тернистый путь к интеграции // Труды Ярославского методологическго семинара. Т. 1. Ярославль, 2003.
[8] Чтобы быть правильно понятыми, специально подчеркнем: речь идет именно о предмете психологии. Важность категории «отражение» и ее научного (в том числе и методологического) анализа несомненны (см. например, глубокие исследования С. Д. Смирнова (1985) и др.).
[9] Приведем лишь несколько высказываний, характеризующих роль метода в науке. «Сущность науки, ее целостность и единство (дух науки) определяется Научным Методом» (С.В.Илларионов, 1999, с.26). «Научный метод – единственное, что позволяет понять задачи науки…. Лишь в начале XVII века возник научный метод познания и на нем, как на прочном фундаменте, основывается с тех пор наука. Научный метод – это тот компас, который позволит из тысячи путей выбрать единственную тропинку, ведущую к истине» (А. Б. Мигдал, Е. В. Нетесова, 1984, с.84). Список такого рода высказываний о роли метода в науке легко продолжить. Заметим, что, присоединяясь к высокой оценке роли научного метода, мы полагаем, что его роль нельзя абсолютизировать. Метод играет важную роль в «машине науки», но роль остальных составляющих (предмета науки, теории, объяснения и т. д.) также велика, поэтому важно выявить реальные взаимоотношения между методом и другими компонентами научного аппарата.
[10] С. Л. Рубинштейн по этому поводу в «Основах общей психологии» отмечал, что “характеристика науки не исчерпывается определением ее предмета; она включает и определение ее метода. Методы, т.е. пути познания, – это способы, посредством которых познается предмет науки. Психология, как каждая наука, употребляет не один, а целую систему частных методов, или методик. Под методом науки – в единственном числе – можно разуметь систему ее методов в их единстве. Основные методы науки – не внешние по отношению к ее содержанию операции, не извне привносимые формальные приемы. Служа для раскрытия закономерностей, они сами опираются на основные закономерности предмета науки; поэтому метод психологии сознания был иной, чем метод психологии как науки о душе: недаром первую обычно называют эмпирической психологией, а вторую – рациональной, характеризуя таким образом предмет науки по тому методу, которым он познается; и метод поведенческой психологии отличен от метода психологии сознания, которую часто по ее методу называют интроспективной психологией» (С. Л. Рубинштейн, 1946, с. 27).
[11] Естественно, что в рамках доклада невозможно охватить сколь-нибудь подробно все выделенные аспекты, поэтому в настоящем докладе будут затронуты лишь отдельные аспекты проблемы метода в психологии. Автор приносит извинения, что некоторых поставленных вопросов он не коснется вообще. Так, например, анализ методологических аспектов методов трансперсональной психологии (пункт 8), их значения для методологии современной общей психологии, несомненно, представляет собой тему для отдельного обстоятельного доклада. Это же можно сказать о целом ряде других вопросов. Отметим, что остроактуальным представляется комплексное исследование проблемы метода в психологии. На наш взгляд, это одна из первоочередных задач методологии психологической науки.
[12] Лишь в последней главе Ю. В. Сачков касается вопросов познания социальных явлений. Поэтому вопрос о том, в какой степени возможен перенос сформулированных автором положений на область психологических исследований остается открытым.
[13] Ввиду ограниченности объема настоящей главы мы не рассматриваем историю проблемы объяснения в философии науки. Анализ литературы по данной проблеме см. в монографии Е. П. Никитина (1970).
[14] Еще Демокрит говорил, что «предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели приобрести себе персидский престол».
[15] Подчеркнем, что в данной статье речь будет идти о когнитивной интеграции, т.е. интеграции психологического знания. Другие важные аспекты проблемы интеграции в психологии: личностная интеграция, социальная, организационная и т.д. остаются за рамками настоящей публикации.
[16] Поэтому важно обозначить два аспекта проблемы целостности: проблема «целостности психического» (выбор таких способов исследования, которые не нарушают целостности) и проблема «взаимодействия подходов» (построение комплексного исследования, которое позволило бы в теории «воссоздать» эту целостность). Эти аспекты, несомненно, взаимосвязаны. О первом аспекте мы писали в другой работе (Мазилов, 2005), второму посвящена настоящая статья.
[17] Мы не станем здесь в связи с ограниченностью объема публикации останавливаться на истории проблемы. Заметим только, что это, на наш взгляд, представляет собой исключительно интересную тему историко-психологического исследования.
[18] За рамками настоящей статьи остается очень интересный вопрос о взглядах на целостность К. Левина, одного из замечательных представителей гештальтпсихологии. Работы Левина двадцатых годов выполнены в методологическом русле гештальтпсихологии. В известной работе о переходе от аристотелевского мышления к галилеевскому (Lewin, 1931) намечена методологическая программа построения новой психологии. Этому вопросу будет посвящена специальная статья.
[19] В этом отношении несколько особняком стоит известная работа В. Келера, посвященная изучению интеллекта человекообразных обезьян, где в силу специфики объекта исследования принималось во внимание поведение.
[20] Заметим, кстати, что это не единственный механизм стихийной, непреднамеренной интеграции. Описанию других механизмов будет посвящена специальная работа.
[21] Мы здесь не имеем возможности дать обзор различных подходов, реализующих интеграцию в психологии. Назовем лишь работу М. С .Роговина (Роговин, 1969), где была поставлена проблема интеграции психологических понятий, работы К. К. Платонова по разработке системы психологии, многолетние исследования М. Г. Ярошевского, Б. Ф. Ломова,. Наконец, нужно назвать работу А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского, посвященную разработке теоретической психологии. На наш взгляд, значительный вклад в разработку проблемы интеграции вносит принцип методологического либерализма (Юревич, 2001).
Date: 2021-11-15; view: 203; Нарушение авторских прав