ИНДИВИДУАЛИЗМ — что это. Представления и идеи — Журнал Амром

В статье подвергается критическому осмыслению индивидуализм как основная ценность, ти­ражируемая культурой потребления. Анализируется связь между ростом индивидуалистических установок и снижением нравственных ценностей. Индивидуализм рассматривается в качестве основного фактора со­циальной атомизации и деконсолидации. Доказывается следующая гипотеза: 1) благодаря индивидуализму в обществе происходит утрата семейных ценностей, солидарности, патриотизма, интереса к политике и надиндивидуальным общественно значимым проблемам, 2) индивидуализация сопряжена с замещением ин­тереса к серьезным социальным проблемам интересом к личному благу. Теоретическими и методологиче­скими основами исследования являются современные работы отечественных авторов в области социокуль­турного и культур-философского подходов. Индивидуализм является основной ценностью потребительской культуры. Рост индивидуалистических практик оказывает деструктивное влияние на индивидуальное и со­циальное бытие. Культуру потребления нельзя считать состоятельным и нравственно здоровым типом культуры. Автор также касается проблематики диалектики индивидуального и коллективного в культуре и постулирует принцип единства личного и социального.

Ключевые слова: культура потребления, индивидуализм, нравственность, деконсолидация, атомизация, общество потребления, ценность, коллективизм, индивидуализация, свобода.

Сегодня потребительская культура стала актуальной проблемой ряда социогумани­тарных наук. Вопросами консьюмеризма занимаются философы, социологи, культу­рологи, психологи, экологи, педагоги, акмеологи и т.д. Однако потребительские тренды, характерные для нашего общества, вызывают краине неодно­значную оценку в среде ученых. Одни описывают консьюмеризм в изобличающее-алармистском стиле. Другим своиственно оправдывать это яв­ление и давать ему сугубо положительные оцен­ки. Возникает вопрос: какая система описания и оценивания потребкульта является наиболее при- емлемои и обоснованной именно с научной точки зрения? Обращаясь к теме ценностных ориента­ции, тиражируемых консьюмеризмом, следует ска­зать, что оправдательный приговор культуре по­требления едва ли будет уместным.

В наше время господствует целая медиа-инду­стрия, пропагандирующая потребительство, которому обычно в исследовательской среде приписы­ваются характеристики: циничное, антигуманное, антиинтеллектуальное и бездуховное. Гуманисти­ческие мечты (проекты общечеловеческого уров­ня) заменяются мечтой местечковой, локальной, индивидуальной и меркантильной Спектр инте­ресов ограничивается пределами себя-любимого. Потребкульт подчеркнутым индивидуализмом от­вел коллективистским, национально-патриотиче­ским ценностям маргинальное место. Пропаганда потребительских ценностей буквально экспансировала поле масс-медиа. Как заметил Б.В. Марков, устойчивость и порядок современного общества «определяют не истина и мораль, а средства массовой информации»[12, с. 25] ; только для объяснения спра­ведливости противопоставления истины и СМИ или морали и СМИ надлежит уточнить, что масс- медиа свое содержание едва ли ориентирует на ис­тину и мораль.

Для саморазвития, для становления интел­лектуально, эстетически и нравственно состоятельной личности требуются значительные волевые усилия, посто­янное (а не единожды совершенное) напряжение сил, перманентное самопреодоление. Не каждым готов к такому самонапряжению, к осуществле­нию сложного труда по саморазвитию. Людей, до­стигших интеллектуально-нравственных высот, было меньшинство в условиях любой цивилиза­ции. Однако современные условия еще меньше способствуют появлению таких людей, поскольку буквально вся цивилизационная инфраструкту­ра (СМИ, реклама и т.д.) пронизывают себя анти­воспитательным потенциалом потребительской культуры, и потому еще в большей степени за­мещает мотивацию к саморазвитию совершенно иными (даже противоположными) ценностями. Эта инфраструктура вместо формирования пред­посылок для появления у человека воли к само­совершенствованию формирует предпосылки для превращения Человека в индивидуалистичного и бездуховного homo cunsumer. Высокий уровень ду­ховности — трудное бремя, особенно в условиях рыночно-потребительских ценностей. Но именно это бремя делает человека Человеком.

Рецептура правильной с точки зрения потребкульта жизни предполагает материальным успех, карьерный рост, достижение высокого со­циального статуса и прочие исключительно «ин­дивидуальные» завоевания. Морально-этические ценности не предусматриваются в качестве кри­териев оценки жизни. Индивидуализм не прием­лет понятии социальной справедливости, долга и ответственности. Согласно Ф. Фукуяме, «в совре­менных обществах степень свободы выбора для индивидов чрезвычаино возросла, в то время как узы, связывающие их с системои социальных обя­зательств, заметно ослабли… Принудительные связи и обязательства, основанные на унаследованнои принадлежности к социальному классу, религии, полу, расе, национальности и т.д., заме­няются связями, принимаемыми добровольно. Индивидуализм, фундаментальная ценность со­временного общества, незаметно начинает пере­ходить от гордой самостоятельности свободных людей в род замкнутого эгоизма, для которого целью становится максимизация персональной свободы без оглядки на ответственность перед другими людьми» (цит. по [4]).

Нормативный релятивизм весьма характерен для общества потребления, капиталистический уклад которого навязывает индивидуализм и дух конкуренции, атомизирующий, разъединяющий, а не объединяющий на совместные действия, под- талкивающий к реализации принципа личной выгоды любой ценой. Социальная консолидированность нивелируется. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и соци­альных скрепов. Исчезает чувство ответственно­сти не только за другого, но и за себя. Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и прерывный характер. Индивидуализация — не три­умфальное освобождение от коллективистских атавизмов прошлого, а вовлечение в темноту за­частую неоправданно повышенного самолюбия. Это размен «Мы-идентичности» на «Я-идентичность». Индивидуализм как таковой целесообразно име­новать не свободой, а социальной бездомностью человека, отрывом его от полноценных обще­ственных отношении.

Потребитель обычно принципиально аполи­тичен. Человек в обществе индивидов принимает интраполитические решения, т.е. решения, касаю­щиеся его личной жизни и управления собой ради самоустроения в существующих условиях, и [со­знательно или бессознательно] отказывается от членства в объединяющем людей политическом целом, которое принимало бы общеполитические решения. Сегодня одной из главных проблем вы­ступает не фрагментированность политических предпочтений и трудность политически актив­ных людей договориться друг с другом о програм­ме наиболее приемлемого политического будуще­го, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Потребкульт, учитывая его аполитичность и цен­трированность на личном, не приемлет соответ­ствующие установки в качестве важных элементов сознания. Он упрочивает дефицитарность соци­ального субъекта политической жизни и полити­ческих преобразовании.

Индивидуализм, деконсолидированность и мещанство как проявляющиеся на общественно-­культурном поле тенденции связаны с убеждени­ем в тщетности попыток коллективных действий, с разубежденностью в возможности оказывать совместное влияние на важные политические ре­шения, с неспособностью увидеть связь между коллективной активностью и серьезными измене­ниями в экономике и политике, в общем, с фатализ­мом, переводящем внимание с коллективистских акцентов на индивидуалистические и вытесняю­щем из сознания само существование глобальных проблем и архиважных решении. Повергшие себя в фатализм люди не смогут консолидироваться про­тив чего-то или за что-то, поскольку коллективное действие как проявление волевой решительности предполагает в качестве своей основы определен­ное выраженное в идеологии стремление, очищен­ное от сомнении разума, а когда стремления нет, действию вырасти не из чего. Если они принимают невозможность влиять на определяющие их жизнь события за истину, она становится истиной.

Людей уже не интересуют глобальные про­екты, ставящие перед собои в качестве цели не столько избавление от насущных проблем, сколько построение абстрактного общества бу­дущего в долгосрочной временной перспекти­ве. Для реализации такого проекта необходимо коллективное действие, которое отсутствует не только потому, что люди потеряли веру в кол­лективизм, но и потому, что они потеряли веру в проекты. Социальное проектирование смени­лось приземленным индивидуальным прагма­тизмом. Человеческая жизнь утратила связь с тем, что превосходит индивидуальное, вещное и повседневное. Происходит закат метанарраций, ставящих акцент на героике и великих целях.

Наблюдается расцвет микронарраций — прин­ципиально де-героизированных, де-глобальных, локализованных в личной сфере. На авансцену выходит феномен социального безразличия ко всему, кроме собственного благосостояния.

Консолидация на основе общих интересов и проблем не представляется методом реализации собственных (индивидуальных) интересов, а, ско­рее наоборот, видится как условие ограничения персональной свободы и пустая потеря личного времени. Особенно такое видение утверждает­ся, когда люди смотрят на богатые образцы (сре­ди которых бывают их близкие) и понимают, что успешные потребители достигли социально-эко­номических высот благодаря личной предпри­имчивости, а не коммунализму. Потребителям не свойственно верить в лучшую социальную жизнь, отсутствие коей не сопрягается у них с эсхатологи­ческими и дискомфортными состояниями. Они не верят в ее приход не только потому, что считают бесполезным прикладывать усилия для ее устрое­ния, сколько потому, что лучшая социальная жизнь сама по себе не является для них ценностью, в от­личие от лучшей индивидуальной жизни. Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной активности, но к социальному бездействию.

Понятия социальной борьбы, предотвра­щения общественных угроз, патриотизма, со­циального целеполагания и всеобщего объеди­нения не просто утратили серьезность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Идею общих интересов и восстановления социальной справедливости замещает индивидулизация и тенденция, выраженная в попытке не коллек­тивного, а индивидуального, атомарного и бес­конфликтного проникновения, буквально про­сачивания в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку. Все меньше принимаются всерьез обещания политических лидеров и ак­тивистов общественных движении, ибо горький опыт научил неверию политике. Люди обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а благодаря стремлению найти влиятельную под­держку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами. Если рань­ше нонконформизм протестовал против доми­нирования общественного над частным, против государственно санкционированного давления на личность, то сейчас его функцией должно быть не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Для психики потребителя более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформу­лированным) принцип: если «мы» не можем вли­ять на серьезность происходящего, если каждым из нас не защищен общим «Мы», то проще отка­заться как от понятия «мы» и лежащей в его осно­ве солидарности, так и от осознания серьезности происходящих в стране или в мире тенденции; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происхо­дит вытеснение общественного из реальности. Сознание становится не реалистическим, а аути­стическим, проявляющим эскапизм по отноше­нию к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетомышления и гаджетоцентрированности.

Общественное и индивидуальное удаляются друг от друга так, что индивидуальное остается наличествовать в повседневном бытии, а обще­ственное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесценивает попытки до­тянуться до нее и, соответственно, нивелирует смысл и полезность этой области для реальноийжизни с ее прагматизмом. В результате любые призывы к общественным действиям типа отста­ивания своих прав вызывают скептическую улыб­ку и становятся похожими на глас вопиющего в пустыне. Культура потребления тривиализирует и дегероизирует человеческую жизнь. Сплочение происходит на уровне небольших родственных общностей, в то время как идентификация с боль­шими общностями нестабильна, а политические идентичности вообще отторгаются на периферию потребительского интереса; происходит отход от «гражданских бурь».

Люди, наполненные апатией и равнодушием к социальным проблемам, и, напротив, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не могут созда­вать здоровое общество, готовое к каким-либо ин­новационным прорывам. Они в своем малодушии и неведении отпускают от себя бытие, дистанциру­ясь от него, теряют всякую возможность влиять на его ход, позволяют бытию ускользать от их влия­ния, предпочитают бытию быт, микромир индиви­дуализма. Присутствие в мире разменивается на присутствие в микромире.

Пока народ, погруженный в свои идеалисти­ческие мечтания и потребительскую суету, пред­почитает воздерживаться от общественно-политической активности, у политических элит есть возможность пользоваться его пассивностью в сво­их интересах. Буквально пригвозденные к своей рубашке, дому, кошельку, эмигрировавшие глубоко в частную жизнь, капитулировавшие в дискурсив­ную практику потребительских удовольствии, кон- сьюмеры не позволяют себе проявления заботы о более глобальных и масштабных вещах. Они не умеют соизмерять собственные ценности с необ­ходимыми аспектами сосуществования с природой и обществом. Погруженные в меркантилизм аутореферентности (замкнутость на себе), увлеченные собственной карьерой, плотскими развлечениями, техническими гаджетами, взаимоотношениями с друзьями, шопингом, они продолжают разводить в стороны понятия «личное» и «политическое», со­вершенно не задумываясь о том, что эти явления взаимосвязаны. В желании обеспечить себе инди­видуальную стабильность путем непротивления злу, обывательские массы проявляют политиче­скую индифферентность и, кидаясь в поисках убе­жища на остров внутреннего изгнания, впадают в самый настоящий солипсизм. Находясь в болоте примитивного обывательского счастья, они наи­вно полагают, что так оно и должно быть. Отдавая право какому-нибудь высокостоящему господину самолично наводить порядок в стране и освобож­дая этого господина от общественного контроля (путем невмешательства в политические дела), консьюмтариат отдает ему не только свои надеж­ды и право на контроль за правительством, но и право на волюнтаризм, сопряженный с антинарод­ными решениями. Общество становится граж­данским только тогда, когда составляющие его люди коллективно отстаивают свои гражданские права. Потребительский индивидуализм является барьером для широкого распространения социаль­но ориентированных качеств, вкупе составляющих концепт «гражданственность».

Угрозы, воспринимаемые как барьеры для реализации личных интересов, периодически мо­тивируют людей на индивидуальные действия, а угрозы социальные обычно не сопряжены с мотивациеи к активности. Уместно предположить, что потребительские заботы представляют собой не­кую форму компенсации за отсутствие властных полномочии и за властное угнетение. Они не при­носят свободы в системе властных отношении, но создают удовлетворяющий симулякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, гаджетов, мест отдыха и т.д. Естественно, потреби­тель благодаря функционирующей психологической защите склонен рассматривать этот симулякр не как симулякр, а как истинную свободу деиствий.

Индивидуализм следует понимать не как про­явление независимости и самодетерминирован­ности, а скорее как проявление эгоизма и меркан­тильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микро­косм не в качестве индивида, а в качестве субъек­та. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не проявляюще­го субъектных и гражданских качеств. Именно ин­дивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской по­зиции, является основой потребительства, которое разрушает нормальные человеческие связи, соли­дарные проявления гражданственности и разде­ляет людей на «неделимые атомы», проявляющие друг к другу в основном экономический интерес.

Из коммунистического дискурса исходит идея, что частная собственность отдаляет людей, так как осознание своей собственности сопряже­но с осознанием ее не-принадлежности кому-то другому. Эта мысль особо актуальна для изучения именно потребительского общества, где связь че­ловека с вещами приобрела черты сакральности, а связь с другими людьми понизила свое значение; здесь имеется в виду солидарная связь с други­ми, а не та, которая, выступая инструментальной ценностью, позволяет воплощать в реальность эгоистические интересы одного человека за счет интересов другого. Сакрализация владения веща­ми обострила отказ другим в доступе к этим ве­щам, а вместе с тем и ослабила связующую людей нить. Конечно, на основе этой мысли было бы по меньшей мере неразумно призывать к отказу от частной собственности, от которой отказаться в полной мере невозможно, ибо человек по природе своей — существо как социальное, так и индивиду­альное, и ему свойственно свои потребности ста­вить выше потребностей другого. Однако, не впа­дая в крайности, следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, от его абсолютизации, происходящей в ущерб ценно­сти коллективного.

Не разделяя всех положении статьи А.Г. Глинчиковои, отметим свое согласие со следующим. В современном обществе частные интересы и част­ная собственность стали некими культами, поч­ти единственными ценностями, и потому они не защищены… от других частных интересов. Когда частный интерес человека выступает единственной ценностью, и когда каждый руководствует­ся только им, человек его не ограничивает при столкновении его интереса с интересом соседа. Частный интерес не защищен не потому, что он не является ценностью, а, наоборот, потому, что разрушены ценности, способные внутренне огра­ничивать частный интерес одного «перед носом» другого. Ценность общественного интереса, при­знающая частный интерес другого человека и ограничивающая эгоизм, стала маргинальной [6]. Хоть полностью отказаться от частного интереса не представляется возможным, все-таки частное должно соседствовать с общественным; общественный интерес как ценность каждого — залог существования и развития любого социума. С воз­никновением «переизбытка частного» произошла тотальная нормализация эго-волюнтаризма и со­циал-дарвинизма, борьбы всех против всех.

В обществе, в котором укоренены ценности плеонексии (с греч. «pleo» больше и «echei» иметь), стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счет других людей), индивидуализ­ма и обладания мало кто хочет жить согласно цен­ностям солидарности.

Во-первых, в таком окружении становится крайне проблематично выжить и чего-то добиться с помощью социально утверждающих ценностей. Во-вторых, «общественник» представляется дру­гим в качестве аутсаидера, маргинала, каковым быть почти никто не желает, то есть по-настоящему человечные общественно созидающие ценностные ориентации получают статус пороков, достойных осмеяния. Для избегания риска стать отвержен­ным каждый приспосабливается к большинству и тем самым множит потребительские стратегемы. Парадокс заключается в том, что при господстве индивидуализма каждый такой приспособленец к большинству антагонистичен этому большинству и себе подобным.

Связанная с индивидуализмом атомизация, помимо прочего, способствует росту преступно­сти. В постмодернистском мире утрачивается при­оритет здоровой нравственности, расшатываются критерии отделения зла от добра, становится до­зволенным все — особенно то, что ранее табуиро­валось. Возникает вопрос: «а судьи кто?». Никому не призвано судить, потому всем под риторику о пришедшем времени изживания устаревшей, архаичной и недемократичной нравственности до­зволяется почти все. Возникает господство селфмэйдменовской (от англ. self made — сделаи сам) морали (термин взят из [11]) , опирающеися на эгоистически-индиви- дуалистический волюнтаризм, поверхностность отношении с другими, прагматизм и т.д. Потреби­тельские ценности необоснованно позициониру­ются как современные и прогрессивные, с ними связывают демократичность, качество жизни, пра­ва и свободы человека. Господство консьюмеризма ошибочно представляется победой демократии, освобождением духа от диктата атавистической консервативности, от моноидеологизма, хотя сама по себе тенденция распространения потребкульта напоминает иную форму моноидеологизма. Сама культура становится на рельсы не-различения до­бра и зла, когда внезапно «оказывается», что по­теряли актуальность глубинные измерения чело­веческого существования, и сам человек исчезает, как “лицо, начертанное на прибрежном песке” [17, с. 404]; что каждый должен руководствоваться только личной сиюминутной пользой, индивидуальной выгодой и наслаждением; что растворение в повседневно­сти важнее любых деятельностных проявлении социальной ответственности; что посвящать свою жизнь целесообразно только своей жизни, а не какой-либо идее; что принципиальность и нрав­ственность рудиментарны.

Консьюмеризм, декларирующий гедонистически-индивидуалистические установки, согласно которым жить надо в кайф и жить для себя, а не для семьи или детей, особенным образом влияет на семейные ценности. И даже в странах с высоким уровнем дохода населения, но в которых господ­ствуют потребительские ценности, наблюдается демографический спад, поскольку потребитель­ская культура делает свое дело, в том числе там, где у людеи есть материальная возможность обе­спечивать детей. Недаром отмечается, что по со­циально-демографическим характеристикам тран- жиры-шопперы, вкладывающие огромные деньги в брендовый символизм, — обычно неженатые/не- замужние молодые люди или молодые семейные пары без детей [7]. Малодетность не обязательно связана с повышенной смертностью или с низким уровнем благосостояния. Поэтому стоит отчасти согласиться с утверждением А. Никонова о том, что если в прежние века регулятором рождаемости были эпидемии чумы и других болезней, то сегод­ня этим регулятором выступает приобретенный за счет развития техники и технологии комфорт, который декларирует жизнь для себя, а не для сво­их детей. Ранее зрелость и самостоятельность на­ступала годам к 16-ти, а сегодня она и в 30 может не наступить. Это объясняется не только потреби­тельскими тенденциями, но и спецификой информационной цивилизации, в которой от каждого специалиста требуется постоянно обновлять свои знания для того, чтобы идти параллельно разви­тию технологии; постоянно обучаясь, он испыты­вает дефицит времени на семью и многое другое. Так что закономерна демографическая стабилиза­ция, выраженная в нулевом приросте, именно для развитых стран, наполненных комфортом [13]. Не со­гласимся только в положительной оценке данных тенденции, высказываемой Никоновым.

Ячейкой общества всегда являлась семья, но теперь, с постепенной утратой социальности, ее легитимность ставится под сомнение, несмотря на то, что лишь семья способна быть общественной ячейкой; один человек, в отличие от семьи, не может продолжать род, а потому необходим социальный скреп в виде семьи. К тому же семья — это особый социальный мир, позволяющий скрыться от проблем повседневности, решить их всеобщими усилиями членов семьи, мир заботы, уюта, чело­веческого тепла и любви. Однако индивидуализм диктует правило, согласно которому ячейка обще­ства — индивид.

Общество разделяется на множество точек и пространственных единиц и тем самым переста­ет быть антропной вселенной, теряет свою пространственность, выраженную в совместности бытия. При доведенном до состояния рассыпаю­щегося песка обществе не остается места для со­циальных конструкции. Такой риск характерен для гипер(пост)капиталистического потребитель­ского общества, общества без тормозов, где нрав­ственность как социальный фундамент сменился утилитарной и прагматичной логикой. Процесс социального измельчания, индивидуализации и деконсолидации влечет за собой утрату коллек­тивных памяти, воли и разума, в свою очередь, вли­яющую на различные системы социальной жизни. Происходит тотальная социальная фрагментаризация. В обществе, где данные процессы усилят­ся до максимально возможного состояния, будет невозможна даже гражданская воина, поскольку само общество превратится в перманентную граж­данскую воину, в ее новый тип.

В потребительском обществе «своих» нет. Там есть борьба за выживание всех против всех, спо­собствующая дальнейшей дегуманизации социу­ма. Больному распавшемуся на индивидуализиро­ванные части обществу свойственно вести борьбу с самим собой. Залогом социального единства лю­дей выступает духовная жизнь общества, нали­чие именно общественных моральных ценностей. Когда их нет, возникает внеморальное единство. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их количество и качество снижается в индивидуализированном обществе потребления. Помимо них, вследствие морального спада, идут также процессы криминальной интеграции. Чувства солидарности и товарищества представляются неадекватными современности и рудиментарными, а на их место возводится принцип индивидуализма. Товарище­ство было системой связей, характерной для СССР и пронизывающей общество в целом. Сейчас оно ушло с социально-культурной сцены. Остались бес­конечно дробящиеся меньшинства, но нет единого в своей истории и судьбе народа.

В таком обществе разрушается основа обще­ственного сохранения, а социальный опыт сме­няется энтропиеи. Любые проблемы мира, в том числе и экологическая, вызывают у прагматика- гедониста вопрос «Что я от этого получу?», который демонстрирует верх меркантилизма и без­ответственности и глухоту ко всему, что выходит за рамки индивидуальных потребностей. Вместо общечеловеческих ценностей наблюдается насту­пательное воздействие социальной дезинтегра­ции, аномии и отхода от какой бы то ни было объединяющей национальной идеи, в результате чего утрачивает ценность патриотизм, чувство личной причастности к судьбе страны и ее народа.

Индивидуализм самоспасения не приводит к спасению других, а потому представляет собой тупиковый путь. В нем нет ничего, что работало бы на сплочение социума. Даже при росте насе­ления существование общества может быть под угрозой, если оно охвачено потребительством; важность проблемы измеряется качественными, а не количественными показателями. Поэтому сам термин «общество потребления» весьма ус­ловен. Его имеет смысл назвать языковым казу­сом, фигурой речи, метафорой. Асоциальность и индивидуализм потребительства выступают объединяющими индивидов ценностями, но не скрепляющими их между собой. Потребитель­ское общество — это мир одинокого в своей инди­видуальности консьюмера-солипсиста. Потреби­тельское общество — «общество», отрицающее свою социальную суть и возможность своего именно социального существования. Оно из-за де- консолидированности представляет собой кучу песка, совокупность индивидов как целое, кото­рое меньше суммы своих частей, в то время как здоровое общество, объединенное национальной идеей, проектом и многочисленными социальны­ми связями, является совокупностью, где целое больше суммы своих частей.

Культура всегда старалась смягчить унизи­тельную зависимость людей сугубо от материаль­ных ценностей, и где эта зависимость укоренена, можно смело говорить о вопиющем недостатке культуры. Атомизация, людская разрозненность, укорененная в капиталистический принцип ин­дивидуализма, является одним из фундаменталь­ных признаков гибели культуры. Человек в таком обществе утрачивает способность чувствовать вину за то, что он причинил боль и страдание дру­гому, поскольку атомизация и индивидуализация противоречит нормальному ощущению единства с другим человеком, не позволяют рефлексив­но моделировать состояние другого. Согласно Ф. Ницше, европеец XIX столетия менее стыдли­во относится к своим инстинктам; он без всякой горечи признается самому себе в своеи безусловной естественности, т.е. своей неморальности, и находит силу вынести лицезрение этой истины [14]. Данная тенденция наблюдается и теперь, когда переоценка ценностей воздвигла на пьедестал величия то, что порицается здоровой культурой, которой свойственны хороший вкус и здоровая мораль. Потребительская культура видит рас­точительность в тех, кто для расточительности недостаточно богат, в тех, кто на вершину добро­детели ставит именно добродетель, то есть ду­ховность и мораль, и расточительно им отдается, иногда даже посвящая свою жизнь не личным ин­тересам, а общественным.

Как замечает С. Семенова, в современных джунглях индивидуализма, беспардонной борьбы за деньги и влияние, при культе беспредельного и беззапретного телесного наслаждения, при господ­стве духа самостного властвования и нигилистиче­ского гедонизма актуализируется фраза: «Человек человеку — сатана» (см. [5]). При снижении возвышенного и огрублении норм человеческого общежития воз­никает дефицит человечности. Потребительский комфорт выступает соблазняющей целью, ради реализации которой нередко продается человече­ское достоинство.

Во многих социологических исследованиях мы находим подтверждение тому, что для совре­менной молодежи (и не только молодежи) наи­более значимыми личностными качествами явля­ются утилитарно-прагматичные, среди которых нравственно-патриотическим не находится ме­ста (доброта, честность и сотрудничество не вхо­дят в список наиболее востребованных качеств); ценность самореализации сменяется ценностью демонстративного самоутверждения, а целевые установки сводятся к индивидуальному, а не общественному, благу (см. [3], [16], [18]). Кроме того, молодежь в последнее время выделяет ценностно значимым такой концепт, как наличие связей с нужными людьми, что косвенно указывает на большую веру в коррупцию, чем в собственные личност­ные качества и профессионализм. Ориентация на «легкий» заработок сопрягается с нивелировани­ем критериев профессионализма и социального долга. Если та или иная культура не принимает в качестве ценности личностно-профессиональ­ные особенности, она будет принимать иные цен­ности, которые, мягко говоря, не вписываются в рамки морали и закона.

Если принципы угрожают материальному до­статку, они перестают быть личными принципами и становятся чем-то ненужным, рудиментарным. Беспринципность возводится на пьедестал жиз­ненного принципа. Рынок культивирует выгоду любой ценой, поэтому понятие преданности нахо­дится за пределами рыночного мышления. Взрос­лые и дети в условиях рынка и рыночной инфра­структуры интериоризируют «шкалу ценностей», согласно которой все продается и все покупается, а если честь, совесть и преданность противоречат выгоде, о них предлагается забыть как о рудимен­тах прошлого и атрибутах неудачников.

Культура призвана ограничивать человека в реализации его страстей, даже если последние следует считать природными. Она дает ориентиры поведения и критерии отличия добра от зла, ис­тины от лжи, высокого от низкого, благородного и подлого. Человек выбирает эти ориентиры, а не безусловно следует им по велению природы, так как власть культуры отлична от власти законов природы. Культура, требуя обуздания человеком страстей, влечении и поведенческого своеволия, становится условием реализации в человеке че­ловеческого. Культура позволяет противополож­ным волям компромиссно сосуществовать. Она усиливает социальное в человеке. Она, как метко отмечает В.Н. Порус, дает возможность людям ужи­ваться, даже когда эта совместность находится вне бдительного надзора со стороны Левиафана с его законами и структурами охранения [15]. Однако про культуру потребления едва ли следует говорить в таком ракурсе.

Взращенное в 90-е гг. потребительство, ос­нованное на индивидуализме и вещизме, усугу­било социально-культурный регресс. Измене­ние структуры ценностей и потребностей ведет к трансформации системы социальной жизни. Культивирование новых ценностей типа вещиз­ма и мещанства привело к изменению культуры отношения к себе, людям, обществу и стране. По­требности и ценностные ориентации, корреспон­дирующие с культурой потребления, объявлялись нормальными, естественными и природно обусловленными. Противоречащие потребительству советские ценности стали представляться, соот­ветственно, неестественными, ненормальными и антиприродными. Однако потребности — про­дукты не только природы, но и господствующего типа культуры. Инфраструктура потребностей обусловлена социокультурно. Какова культура общества, таковы и доминирующие в нем потреб­ности, ценности и поведенческие практики. Жи­вотное хочет того, что ему необходимо, а челове­ку кажется необходимым то, что он хочет. Причем «хочет» — продукт не только естественный но и социокультурный. «Нормальная» культура по­давляет биологические потребности и желания индивидуалистического волюнтаризма, чем обе­спечивает сохранение общества и человека. Если культура, наоборот, создает почву для их разви­тия, она перестает быть культурой в полноцен­ном смысле слова. Подмена главных культурных смыслов подменяет культуру в целом, выхолащи­вает из нее нравственность.

Культура потребления не нуждается в этиче­ских ценностях, превосходящих ее нравственную меру. Консьюмеризм не способен непосредственно из себя производить необходимую высоту нрав­ственного сознания. Именно консьюмеризм не позволяет обществу достичь более высокого уров­ня духовности, облагородить социальную жизнь ценностями сотрудничества, взаимопомощи, от­ветственности, подвижничества и т.д. и обрести в них смыслообращующее ядро бытия. Потребкульт одаривает своих адептов фиктивными ценностями и вместе с тем отбирает духовность, осуществляет мягкое, почти незаметное и неощутимое, но эф­фективное морально-нравственное насилие. Не­даром А.С. Запесоцкий современную культуру по отношению к советской характеризует как куль­туру деградации и упадка [8]. Если традиционные культуры, как правило, осуществляли сплочение людей, то культура потребления актуализирует удовлетворение индивидуальных потребностей, что способствует эгоизации человека и разрушает былое межперсональное единство на разных уров­нях — от семейных до конфессиональных, от малых групп до больших.

Несостоятельно противопоставление социа­листическо-коллективистского принципа «обще­ство выше личности» и капиталистическо-индиви­дуалистского «личность выше общества», так как личное благо призвано гармонизировать с обще­ственным, и свобода личности должна быть связа­на ответственностью перед обществом. Общество диктует правила и нормы личности, предписывает правила взаимодействия, но и личности определя­ют вектор развития общества. Ценность бытия и сознания, личной свободы и неприкосновенности отдельного человека неоспорима, но им не позво­лительно перерождаться в игнорирование анало­гичных ценностей других людей.

Свобода каждой личности ограничена свободой другой личности. Абсолютная свобода невоз­можна, поскольку человек — существо социальное, а полная свобода всех ведет к нормативно-пове­денческому хаосу и волюнтаризму (в свою очередь, силой ограничивающему свободу других), который находится в антагонизме с личной безопасностью, с социальностью как таковой. Жизнь человека бес­содержательна и нравственно пуста, если он свою волю наделяет главенствующим статусом и не предполагает ничего, что могло бы возвышаться над его волением.

Абсолютная свобода — это автономия от все­го, в том числе от культуры, которая, ограничивая некоторые естественные желания и наклонности человека, противоречащие самой возможности со­циального сожительства, дает безопасность и богатейшую основу для совместности существования. Освобождение свободы привело бы к тотальной десоциализации, противоречащей потребностям человека как общественного существа, к одиноче­ству и вместе с тем к утрате личной безопасности. Полная свобода сделала бы невозможной совмест­ную жизнь людей, так как исчезли бы социальные скрепы, а доведенная до абсолюта приватность человека превратилась бы в отсутствие приватно­сти, поскольку каждый чувствовал бы свободу про­никать в личную жизнь каждого.

Индивидуализм и основанная на нем либе­ральная идеология имеют заслуги борьбы против рабства и тоталитаризма за господство права и личной свободы. Но наблюдаемая сегодня экспан­сия индивидуализма, которая стала проявлением культурного мэинстрима, выливается в тиражи­рование и укоренение эгоизма. Массированная атака индивидуалистических ценностей создала не осознание людьми ценностей свободы и от­ветственности, личного достоинства и пр., а кон­ституировала некое инверсивное понимание свободы (без ответственности), десолидаризацию и усиление конфликтности, социал-дарвинизм и другие явления, свойственные культуре потре­бления. Однако человек, живущий в обществе, призван не только использовать свою жизнь ис­ключительно для личного блага, но и своей дея­тельностью укреплять социальную систему, быть общественно полезным.

Современная борьба индивидуализма карди­нально отлична от предыдущей как характером ее ведения, так и характером преследуемых цен­ностей Борьба за гуманистические идеалы, совер­шаемая под флагом либерального индивидуализ­ма, сегодня переросла из практики героических выступлении в сферу рекламной идеологизации и потребительской коммуникации (потеряла свои героизм), а объект борьбы с ценностей гуманизма сменился на ценности консьюмеризма. Тотальная индивидуализация равноценна социальному рас­паду. Хотя мы не разделяем симпатии Г. Ландау к европейской индивидуалистской культуре, приве­дем его слова: «…культивирование не прав и чувств целого, а прав и чувств его элементов (в частности, прав и чувств личности) совпадает с признанием той сверхнапряженности, которая свойственна им как частям целого; совпадает с задачей спол­на удовлетворить потребностям и в общем ито­ге — с распадом целого в результате увеличения внутренних противоречии и противодействии его частей» [10, с. 117].

Примечательно, что прошлые высокие идеа­лы при сильном акцентировании необходимости победы индивидуализма над коллективизмом с легкостью оборачиваются своими эрзацами. При победе индивидуализма он из цели превращается в проблему, поскольку далеко не всегда индиви­дуализм сводится к защите свободы личности от тоталитаризма и к достижению гуманистических идеалов. К тому же тоталитаризм вовсе необяза­тельно выстраивается на прочных основах коллек­тивизма; современность показывает возможность прикрытого гламурной мишурой тоталитаризма, фундированного именно индивидуализмом. Впа­дение в крайность индивидуализма или коллекти­визма рождает фантомы, которые изначально не предполагались в качестве целей.

Частное заинтересовано в своей безопасно­сти, обеспечение которой требует (путем уста­новления норм, правил и законов) некоторых ограничении частных свобод, противоречащих принципам совместного существования людей. А эти ограничения, в свою очередь, склонны вы­зывать неприязнь со стороны частных интересов. Ненависть к несвободе компенсируется страхом перед одиночеством и опасностью. Поэтому воз­никает непреодолимое противоречие между дву­мя кандидатами на роль высшего приоритета: прав и свобод личности, с одной стороны, и нацио- нальной (социальной) безопасности и обществен­ного благополучия, с другой. По нашему мнению, эти ценности являются одинаково значимыми, а потому нельзя превозносить приоритетность одной за счет другой. Все-таки общее благо при­звано не уничтожать личную свободу, а наклады­вать на нее разумные ограничения. Столкновение частных воль, свободы и необходимости, неза­висимости и солидарности, личных устремлении и социальной целесообразности — антагонизм, априори неразрешимый, но необходимый, по­скольку уклон в одну сторону уничтожает сам ан­тагонизм, но цена такого уничтожения слишком высока для общества или для индивида. Таким же вечным антагонизмом выступает проблема вы­бора между типами культуры — гомогенным и ге­терогенным. Гетерогенная культура присущим ей плюрализмом мнении относительно разных сто­рон жизни, разнообразием различных идеологем и авторитетов делит человечество на враждую­щие сообщества, разжигает взаимную вражду, но предоставляет человеку широкое поле для само­реализации. Однако единообразие предпочтении, свойственное гомогенной культуре, не инициируя вражды и потому закладывая фундамент относи­тельно мирной социальной жизни, тотализирует личность. Все-таки здоровая самореализующаяся личность живет в двух мирах — мире вынужденной несвободы (социальных ограничений) и мире свобо­ды самопроявления.

В идеальном плане как личная свобода, так коллективная безопасность и социальное взаимодействие должны реализовываться в примерно одинаковой форме, уравновешивать друг друга, хоть борьба между ними и представляет собой игру с нулевой суммой, диктуемой принципом «или-или». Обществу призвано быть объединён­ным единой социально центрированной целью, ибо разъединенный, атомизированный социум становится массой, лишенной общего вектора движения, а значит, социально-государственной силы и социального развития. Но данная объеди- нённость, фундированная на иерархии ценностей, отвечающей потребностям развития здорового общества, должна сосуществовать с правом и свободой отдельной личности, чтобы коллекти­визм не доходил до подчинения высокого среднему, личного общему, качественное количественному, а национальная идея не воплощалась в крайние формы этатизма и идеократии. Абсолютно не­уместны вопросы типа: что первично — общество или человек, социальная норма или индивидуаль­ная деятельность, общественная реальность или индивидуальная воля? Эти вопросы являются псевдовопросами, псевдопроблемами. Возможно, имеет смысл говорить о некоей новой редакции идеи Н.Г. Чернышевского о разумном эгоизме, соединяющей личное и общинное, личное право и долг перед социумом (см. [9]). 

Безличностный коллективизм (социоцен­тризм) и безколлективная личностность (че­ловекоцентризм) являются крайними точками, требующими своего преодоления в некоей средин­ной координате. Впадение в крайность первой даже ради построения совершенного общества унифицирует человеческую инаковость, при­носит личность в жертву, ибо абсолютное обоб­ществление личности делает ее рабом обще­ства и государства, а фанатичная акцентация на второй атомизирует общество. Третирование личностной автономии, с одной стороны, и коллективного единства, с другой, суть крайности, альтернативой для которых является не­противопоставление личности обществу, пред­ставление гармонии взаимодействия Я-Другой, не принципиальной конфликтности, а диалогич­ности. Человеку надлежит сохранять уникаль­ную субъектность и общесоциальную духовность, поскольку актуальны как личностные, так и над­личностные ценности. В этом смысле теряет обо­снованность жесткое противопоставление твор­чества, свободы, индивидуальной инициативы и самостоятельности, с одной стороны, и единства, солидарности, коллективности, с другой.

По замечанию Н.А. Бердяева, индивид соот­носим с родом, а личность — с обществом [1]. Лич­ности нет, если она эгоцентрична и отсутствует стоящее выше нее бытие (предполагающее над­личностные ценности), к которому она должна восходить, и если личность служит всего лишь инструментом для реализации этих ценностеи [2]. Только под надличностными ценностями мы, в отличие от Бердяева, понимаем не бога, а соци­альное благо. Надличностные ценности требу­ют от человека не жертвенного, доходящего до героичности, отказа от эгоизма, а деэгоизации, лишенной абсолютности. Они же делают из ин­дивида личность. За счёт отказа от эгоистиче­ской обособленности личность должна крепнуть, а не исчезать. Как человек существует для обще­ства, так и общество существует для человека. В этом заключен принцип единства личного и со­циального.

Сегодня необходим проект социального вос­питания, основанный на объективной инфор­матизации общества, отказе от манипуляции и тиражирования ценностей потребительской культуры. Не нужны характерные для СССР битье по воробьям свободы и инакомыслия из идеоло­гических пушек, идеологические ограничения и стремление к мировоззренческому единообра­зию. Просто нужен кардинальный пересмотр дискурсов, исходящих от официальных СМИ, и создание культурно-воспитательного медийного тренда, воспитывающего гуманизм, нравствен­ность, чувство солидарности и другие социально полезные ценности, не совместимые с культами потребительства, насилия и индивидуализма. На путях рынка этого, как и других социально полезных необходимостей, достигнуть невоз­можно. Значит, стоит отказаться от рынка, который сам не является социально полезной необ­ходимостью, метаценностью, ради достижения которого все средства хороши. Спасение от «мо­рального одичания» зависит от государственной политики, от тенденции в образовании, литера­туре, живописи, театре, музыке, кинематографе и многих других сфер жизни, которые должны обеспечивать не духовный регресс, а, напротив, прогресс и самореализацию каждого.

Список литературы:

1. Бердяев Н.А. О назначении человека (Опыт парадоксальной этики). Париж: Современные записки, 1931. 318 с.
2. Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека (опыт персоналистическои философии). Париж: Ymca-press, 222 с.
3. Быкова Д.Ю., Зотов В.В. Социокультурныи подход к формированию молодежнои политики инновационного обще­ства // Вопросы культурологии. 2021. № 4. С. 68-73.
4. Валевич Е.С. Феномен массы в переходный пери­од общественного развития (в печати).
5. Варава В.В. «Я всегда хочу невозможного…» // Вопросы философии. 2021. № 3. С. 186-189.
6. Глинчикова А.Г. Частная собственность и общественный интерес-дилемма России // Вопросы философии. 2021. № 3. С. 3-11.
7. Гурова О.Ю. Шопинг, одежда и типология потребителей в Санкт-Петербурге // Журнал социологии и социальной антропологии. 2021. Том XIV. № 5(58). С. 129-141.
8. Запесоцкий А.С. Трансформации культуры: производство смыслов и управление информационными потоками // Вопросы философии. 2021. № 5. С. 166-171.
9. Кантор В.К. Что значил разумный эгоизм Чернышевского в общинной стране? // Вопросы философии. 2021. № 3. С. 95-104.
10. Ландау Г. Антиномии органичности // Вопросы философии. 2021. № 3. С. 109-121.
11. Малахов В.А. Философия и время: вектор сопротивления //Вопросы философии. 2021. № 1. С. 49-59.
12. Марков Б.В. Образ человека в постантропологическую эпоху // Вопросы философии. 2021. № 2. С. 23-33.
13. Никонов А.П. Апгреид обезьяны. Большая история маленькой сингулярности. М.: Изд-во НЦ ЭНАС, 2005. 352 с.
14. Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей / Пер. с нем. Е. Герцык и др. М.: Культурная революция, 2005. 880 с.
15. Порус В.Н. Бытие и тоска: А.П. Чехов и А.П. Платонов // Вопросы философии. 2021. № 1. С. 19-33.
16. Тихонова Н.Е. Особенности «россииских модернистов» и перспективы культурнои динамики в России. Статья 1 // Общественные науки и современность. 2021. № 2. С. 38-52.
17. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: Acad, 408 с.
18. Хагуров Т.А. Учащаяся молодежь в кризисном обществе // Социс. 2021. № 11. С. 93-104.

Ильин А.Н. Индивидуализм – ценность, культивируемая культурой потребления // Философия и культура №7, 2021. С.1055-1067.

Здесь статья опубликована в немного модифицированном виде