Гомеопатия, медитации и молодые жены: как Джером Дэвид Сэлинджер прожил больше 40 лет вдали от людей | Tatler Россия

Бурная личная жизнь

Загадочный, недоступный и популярный Сэлинджер всегда привлекал внимание женщин. Даже когда еще не был известным писателем. В юности, например, у него был короткий роман с дочерью драматурга Юджина О’Нила Уной. Вместе молодые люди были недолго, но их отношения запомнились богеме Нью-Йорка навсегда.

Джером дэвид сэлинджер

Джером Дэвид Сэлинджер – один из самых популярных и, пожалуй, самый таинственный персонаж новейшей литературной истории США. В атмосфере рекламы, гласности, публичности, что сопутствует славе в Америке, Сэлинджер избрал положение «писателя-невидимки».

Он стойко сопротивлялся настойчивым попыткам представителей средств массовой информации добывать и выставлять на всеобщее обозрение факты его личной жизни. Его не просто читали: в 50-е – начале 60-х годов сложился своеобразный культ Сэлинджера – обожание поклонников и повышенная активность «литературно-критической индустрии» США.

Но кумир читателей-любителей и читателей-профессионалов Сэлинджер практически никогда не давал интервью, не высказывался по проблемам литературного мастерства, не читал курсов по теории прозы. В отличие от многих коллег по перу, как и он, проходивших испытание успехом, Сэлинджер совершенно не стремился к увеличению продукции, а начиная с 1965 года вообще перестал публиковаться, прервав или, может быть, навсегда оставив литературную карьеру в зените славы.

Это заслужило ему титул «Греты Гарбо от литературы» и еще больше повысило интерес к его личности. Журналисты и литературоведы подробно изучали доступные факты его биографии – то, что его герой Холден Колфилд окрестил «давидкопперфилдовской мутью», – но сенсационных открытий и прозрений не последовало. Формированию этого необычного писателя способствовали вполне заурядные обстоятельства.

Джером Д. Сэлинджер родился в 1919 году в Нью-Йорке, в семье торговца копченостями. Он сменил не одну школу, прежде чем в 1936 году получил аттестат о среднем образовании. Уже тогда он пробовал писать рассказы, но отец – Сол Сэлинджер – надеялся, что сын пойдет по его стопам и будет «делать дело».

Перед войной отец и сын отправляются в Европу. Сочетая полезное с приятным, Сэлинджер-младший знакомится с культурными памятниками Старого Света и вникает в технологию колбасного производства. «Полезное» юному Сэлинджеру не пригодилось: по возвращении в Америку он всерьез задумывается о литературной карьере.

В 1940 году журнал «Стори», открывший дорогу в литературу многим мастерам американской прозы, в том числе Т. Уильямсу, У. Сарояну, Н. Мейлеру, публикует рассказ Сэлинджера «Молодые люди». За дебютом последовали публикации рассказов в журналах «Кольерс», «Сатердей ивнинг пост», затем в «Харперс» и «Нью-Йоркере». Его охотно издают и читают, но для самого Сэлинджера это пока лишь черновые наброски.

В 1942 году Сэлинджера призвали в армию, а в 1944 году он в составе союзных войск высаживается в Нормандии. Опыт тех лет – горький, болезненный, трагический – сыграл важную роль в становлении его писательского таланта.

В конце 40-х – начале 50-х годов Сэлинджер создает свои лучшие рассказы, а в 1951 году выпускает роман «Над пропастью во ржи», ставший настольной книгой не одного поколения американцев. Да и не только американцев: по числу переводов на другие языки «Над пропастью во ржи» занимает одно из первых мест в послевоенной литературе США.

Успех повести парадоксальным образом помог автору совершить побег от… успеха. Он покупает в Корнише, штат Коннектикут, дом, который становится его крепостью в буквальном смысле слова: увидеться с Сэлинджером все сложнее и сложнее, пока наконец доступ не оказывается и вовсе закрытым.

Холден Колфилд мечтал о том, чтобы с полюбившимся писателем «можно было поговорить по телефону когда захочешь». Многие поклонники Сэлинджера мечтали бы поговорить со своим кумиром по душам с глазу на глаз или по телефону, но единственная форма общения, предоставленная Сэлинджером читателям, – через книги.

В конце 50-х – начале 60-х годов он работает над завершением цикла о семействе Глассов. Последний фрагмент – новелла «16 Хэпворта 1924 года» – увидел свет в 1965 году. С тех пор о Сэлинджере мало что известно. Отсутствие информации рождает мифы. Говорили, что он поступил в буддийский монастырь, другие утверждали, что он попал в психиатрическую клинику.

На самом деле он живет с женой и сыном все там же, в Корнише. Как свидетельствуют очевидцы, в саду для него выстроен специальный бетонный бункер, где он ежедневно проводит много времени, но работает ли он над «большой новой книгой», как втайне надеются многие его поклонники, – неизвестно.

Опубликованная в 1951 году повесть «Над пропастью во ржи» могла нравиться или не нравиться, но равнодушным, кажется, не оставила никого. Даже литературные критики, утратив профессиональное хладнокровие, сердились или защищали Холдена так, словно он был реальным и хорошо знакомым лицом.

Поклонников у повести и ее героя оказалось все же много больше, чем противников. Книга Сэлинджера удивляла необыкновенной искренностью, подлинностью, откровенностью. Стремление Холдена Колфилда говорить о себе и окружающих без умолчаний, желание тесного человеческого контакта с миром (и с читателями), попытки выразить все, что творилось в душе, – сбивчиво, путано, перемежая сокровенные признания напускной грубостью, жаргонными словечками, прикрывая ранимость иронией и самоиронией, – все это определяло неповторимое обаяние книги, рождало доверие между читателем и рассказчиком, которому многое прощалось именно потому, что он живой.

Нашлись, правда, критики, обвинявшие героя, а с ним и автора (их постоянно и совершенно напрасно отождествляли) в легкомыслии, в неуважении к общественным нормам, в злостном нигилизме и даже в опасном смутьянстве. Но такие оценки казались неубедительным брюзжанием ретроградов на фоне отзывов Фолкнера и Гессе, приветствовавших роман как смелую победу художника, наконец-то сообщившего то, что мир давно должен был услышать.

Особенность обыденного мировосприятия состоит в том, что в силу естественной «экономии энергии» очень многое в окружающей реальности автоматизируется, воспринимается как нечто само собой разумеющееся и привычное и благодаря этой привычности начинает казаться нормальным и истинным.

Оттого-то время от времени человек испытывает потребность взглянуть на мир свежим взглядом – как бы со стороны, как бы впервые. Эту потребность призвано удовлетворять искусство – в том числе и искусство слова. Сэлинджеровский эффект очуждения строится – как это не раз делалось в мировой литературе – на введении в повествование «человека со стороны», свободного от обязательств перед обществом и от тех его условностей, что для членов этого общества имеют силу «естественных и разумных законов».

«Все напоказ. Все притворство. Или подлость» – так оценивает герой-рассказчик свою бывшую школу, а с ней и тот социальный круг, в котором обитают его соученики, знакомые, родственники и он сам. Идеалы и цели, которыми руководствуются окружающие, образ жизни, который они ведут, в глазах Холдена «сплошная липа». Он не знает, как жить и во что верить. Понятно лишь одно: жить, как все, он не хочет и не может.

«Нормальное», деловое общество, поглощенное сиюминутными интересами, соображениями выгоды, престижа, материального успеха, получает от «бездельника» Холдена нелепые вопросы вроде того, куда деваются утки в Центральном парке, когда зимой замерзает пруд.

Окружающие и знать не желают про этих уток, ясно давая понять вопрошающему, что есть в жизни заботы и поважнее. Отчасти это так – но только отчасти: равнодушие собеседников Холдена к уткам для автора знак более общей ситуации агрессивного неприятия «организованным обществом» всего того, что не отвечает соображениям целесообразности и утилитарной пользы.

И поклонники повести, и ее недруги почти единодушно объявили Холдена Колфилда бунтарем, чуть ли не борцом против социального устройства. Почему? Ведь фабула повести для подобных заключений дает мало оснований. Неужели весь бунт состоит в том, что герой покидает школу, из которой его успели исключить?

И следует ли усматривать положительную программу его деятельности в наивной мечте «стеречь ребят над пропастью во ржи»? Вряд ли. Эта мечта возникла в его сознании столь же внезапно, как внезапно и невзначай была услышана – и перепутана – строчка из стихотворения Бернса, ставшая своего рода катализатором мечты.

Героизация образа бездельника и неудачника Холдена в глазах многих американцев станет отчасти понятной, если вспомнить некоторые положения книги американского социолога Дэвида Ризмена «Толпа одиноких», посвященной проблеме личности в капиталистическом обществе и вышедшей почти одновременно с романом Сэлинджера – в 1950 году.

Ризмен указал на серьезные различия между типом личности, доминировавшим в эпоху становления капитализма, и массовым человеком современного «общества потребления». В период формирования капиталистических отношений высоко ценился тот, кто умел ставить перед собой цели и во что бы то ни стало добиваться их осуществления.

Чтобы преуспеть, этот, по терминологии Ризмена, «управляемый изнутри» человек должен был обладать волей, энергией, мужеством, самостоятельностью. В «массовом» (читай государственно-монополистическом) обществе подобные «активные» качества скорее мешают.

От нынешнего «героя эпохи» – «управляемого другими» – требуются совсем иные добродетели, и прежде всего – искусство ладить, подчинять вкусы, желания, стремления интересам организации или общественной группы, к которой он принадлежит. Таким образом, наибольшие шансы преуспеть получает конформист, а приверженность личному кодексу – нравственному, религиозному, деловому – выглядит смешным или даже опасным анахронизмом.

Чтобы успешно функционировать, этот винтик новейшей конструкции, исполнитель чужой воли и потребитель «готовой» идеологической продукции должен оперативно развивать в себе качества, которые диктует сложившаяся ситуация. Так рождается человек, у которого есть некий «полезный вакуум», то вырабатывающий, то уничтожающий качества, запросы, убеждения, причем чем искреннее он сыграет очередную роль, уверив себя, что это не роль, а его суть, тем больше у него шансов на успех.

Холден Колфилд был воспринят американцами (в том числе и теми, кто не читал Ризмена и не был знаком с его терминологией) как «управляемый изнутри» в мире тех, кто «управляется другими». В этом и секрет его обаяния, и опасная ненадежность положения. Любопытно, кстати, что воспевающий нонконформизм роман Сэлинджера попал в список бестселлеров и долгое время соперничал в популярности с вышедшим в том же году романом американского писателя Германа Вука «Мятеж на «Кейне», написанном с диаметрально противоположных позиций, – автор затратил немало усилий и страниц, доказывая пагубность действий по собственному почину и высокую доблесть исполнения долга и подчинения начальству, даже если оно далеко от совершенства.

Эта неожиданно случившаяся «полемика бестселлеров» весьма показательна для духовного климата Америки тех лет. На фоне «умеренности и аккуратности» американской литературы эпохи «холодной войны» и маккартизма (в историю США эти годы войдут как «молчаливые пятидесятые»)

повесть Сэлинджера читалась как осуждение социальной апатии и бездумного конформизма. Общественная ситуация, в которой живое слово, самостоятельное суждение или поступок казались актом отваги или просто безумием, приучила американских читателей той поры чутко реагировать на все, что не совпадало с официальной линией.

Не удивительно, что в таких условиях повесть Сэлинджера восприняли как протест, а в неудачнике Холдене в те годы видели бунтаря, героя в полном смысле слова. Но герои, как известно, – деятели. Холден Колфилд же на поступок трагически не способен. Даже на самый пустяковый.

Не случайно в начале повести Сэлинджер заставит героя слепить снежок: Холден будет долго выбирать цель, да так и не выберет, а в конце концов по требованию кондуктора будет вынужден просто выбросить снежок на землю. По этой модели построены и дальнейшие действия Холдена.

Ему не сидится на месте, ему то и дело хочется что-то предпринять, но его лихорадочная активность заканчивается ничем, за всякой попыткой положительного действия – комическая или печальная невозможность его совершить. Поедет капитаном школьной фехтовальной команды – забудет в метро снаряжение, подведет товарищей.

Гордо распрощается со своими бывшими соучениками – «Спокойной ночи, кретины», – но тут же поскользнется на ореховой скорлупе и чуть не свернет себе шею. Напишет по просьбе болвана Стрэдлейтера сочинение – но не на тему, а потом, обидевшись на непонятливость заказчика, изорвет написанное.

Купит сестренке Фиби ее любимую пластинку – нечаянно разобьет, вручит одни осколки. И так всегда и во всем. Только в мечте Холден – хозяин положения. Только в воображении он способен лихо расправиться с подлецом-лифтером Морисом, дать выход запасам нежности и доброты («стеречь ребят над пропастью»), наладить правильные отношения с опротивевшим обществом (притвориться глухонемым, по старой американской традиции бежать на Запад, жить в лесу и т. д.).

Читатели легко прощали Холдену его изъяны – за откровенность, за благие намерения, за нелюбовь к «липе». Но ограничиться таким благодушным пониманием Холдена – значит недопустимо все упростить. В американской цивилизации и впрямь достаточно «липы», но свободен ли от нее сам Холден?

Его объявляли наследником твеновского Гекльберри Финна, но различия между ними велики, и сравнение получается не в пользу героя Сэлинджера. Полуграмотный оборванец Гек уважал писаные и неписаные законы своего общества, но когда дошло до дела, то оказалось, что для него легче пойти против этих законов («Ну что ж, пускай я попаду в ад», – говорит он себе, решив не выдавать негра Джима хозяйке), чем против совести.

Скептический, ироничный, очень неглупый Холден Колфилд камня на камне не оставляет от общества, но наперекор ему идет только в воображении. «Бунтарство» Холдена манило аплодировавших ему юных средних американцев еще по одной причине, в которой признаться было нелегко: это был удивительно приятный бунт, без тех опасных последствий, которыми чревато истинное бунтарство.

Сэлинджеру весьма симпатичен Холден, но в то же время его похождения изображены не без изрядной доли иронии. Слишком уж с комфортом бунтует герой: катается на такси, ходит в театр, посиживает в барах да еще кокетливо-доверительно признается читателям, что он «ужасный мот».

Изображая «восстание против липы» Холдена, Сэлинджер оказался трезвее и аналитичнее пришедших в литературу вскоре после него битников, предтечей и вдохновителем которых его порой называли. Битники относились к себе и своим персонажам уже без малейшей иронии, громогласно рекламируя гордый разрыв с миром мещанских добродетелей, хотя смелость этих бунтарей – в этом, правда, разобрались не сразу – была очень и очень проблематичной.

Мир, в котором неприкаянно блуждает Холден в своей красной охотничьей шапке – что это, шутовской колпак или, если вспомнить название повести С. Крейна, алый знак доблести? – очень сложен и всегда готов сыграть злую шутку с тем, кто этого не понимает.

Понимание, кстати, вообще редкость в мире героев Сэлинджера. Особенно наглядно это проявилось в знаменитой сцене посещения Холденом своего бывшего учителя мистера Антолини. Холдена, наверное, можно упрекнуть за то, что он не прислушался к словам учителя – в самом неподходящем месте он зевает, а чуть позже, заподозрив мистера Антолини в «дурных намерениях», опрометью бежал среди ночи куда глаза глядят, в глубине души понимая, что совершает глупость.

Формально-то учитель прав, беда лишь в том, что в тот момент измученный и задерганный гость менее всего нуждался в разумных советах и более всего – в молчаливом сочувствии, в отдыхе. Увлеченный собственным же красноречием (не случайно это качество так раздражало вообще-то очень уважавшего его Холдена)

, мистер Антолини не заметил состояния своего собеседника. Заговорился. Когда же он проявил запоздалое внимание и заботливость, в свою очередь Холден не понял его жеста. Может быть, на этом эпизоде не стоило бы останавливаться так подробно, если бы он не заключал в себе модель отношений, в том или ином виде часто повторяющуюся в новеллах и повестях Сэлинджера.

Движение повести – это медленное освобождение от поверхностного отношения к жизни. Мечта Холдена о побеге на Запад и «осуществлении гармонии» иронически претворится в жизнь его вынужденным отъездом в калифорнийский санаторий-клинику, откуда, собственно, и ведет он рассказ о своих злоключениях.

Другая его мечта – оберегать детей от пропасти – при ближайшем рассмотрении тоже теряет свое идиллическое содержание. Критики эту пропасть расшифровали как «пропасть повзросления». Но спасать от повзросления – сомнительное благодеяние. Кажется, это прочувствовал и сам Холден.

На последних страницах повести, наблюдая за детишками на карусели, которые, пытаясь поймать золотое кольцо, рискуют упасть, он произнесет монолог о недопустимости вмешательства в их игру, в их мир: «Упадут так упадут». Это истина тем более ценная, что набрел на нее герой не чужим умом, не советами красноречивого мистера Антолини, а собственным опытом.

Холден понятия не имеет, как станет жить дальше, ему пока нечего ответить настырному психоаналитику, желающему знать, будет ли он «стараться», когда снова поступит в школу. Важно не это: на смену былому раздражению по любому поводу – и по пустякам, и по действительно серьезным причинам – приходит спокойствие.

Любовь к категорическим суждениям, похоже, начинает уступать место внимательному вглядыванию в реальную действительность со всеми ее качествами – и дурными, и хорошими. Вглядыванию в окружающих его людей – их теперь этому, казалось бы, неисправимому эгоцентрику, по его собственному признанию, «как-то не хватает». Начав с тотального осуждения, он учится понимать.

В 1953 году Сэлинджер выпускает сборник «Девять рассказов». Из нескольких десятков рассказов он отобрал только то, что было ему важно и близко, отбросив все остальное. Сложный, тонкий мир личности – и не менее сложная действительность, их постоянное взаимодействие и взаимоотталкивание – на таком контрапункте строятся лучшие новеллы писателя.

Внимание к малейшим нюансам движений души, удивительная наблюдательность и точность в передаче человеческих отношений «заражают» читателя, обращают его к собственным проблемам, мечтам, страхам, надеждам. Это создало Сэлинджеру репутацию исповедального писателя, своеобразного лирика в прозе.

При этом как-то упускали из виду неуловимость позиций автора, крайне редко выражавшего свое отношение к изображаемому «открытым текстом». Заметим, что мало кто из писателей, работавших в традиционной манере, удостаивался такого количества взаимоисключающих интерпретаций.

Постоянно стремясь к многозначимости, Сэлинджер нагружал значением, казалось бы, случайные предметы и явления, искал противоречия там, где другие видели цельность и единство. Он порой подвергал ироническому снижению или опровержению то, что по внешней логике повествования следовало принимать вполне однозначно.

Откровенный разговор, только-только наладившийся между рассказчиком и читателем, может нежданно-негаданно прерваться на самом интересном месте, и читатель, так и не получив желанных разъяснений, остается один на один с загадкой, которую решать приходится самому.

Мальчик с манхэттена

Джером Дэвид Сэлинджер родился в довольно обеспеченной семье на Манхэттене и все детство провел в доме на Парк-авеню. Отец будущего писателя Соломон Сэлинджер имел успешный бизнес по продаже копченостей, колбас и сыров. А потому хотел, чтобы сын продолжил семейное дело, и сразу после школы отправил его изучать производство колбасы в Польшу.

Творческому парню это было малоинтересно. К тому моменту он вообще едва понимал, чем хочет заниматься дальше. Джером успел послушать лекции и в Нью-Йоркском университете, и в Урсинус-колледже в Пенсильвании, и даже поступил в Колумбийский университет.

Несостоявшийся военный

В 17 лет Сэлинджер окончил военное училище, но связывать свою жизнь со службой не хотел. В 1942 году, в разгар Второй мировой войны, его, 23-летнего, призвали в армию. На фронте начинающий писатель встретил известного военного корреспондента Эрнеста Хемингуэя. Именно он первым заметил талант Сэлинджера.

Рассказы и повести:

[The Young Folks] (1940)

[Go See Eddie] (1940)

[The Hang of It] (1941)

[The Heart of a Broken Story] (1941)

[The Long Debut of Lois Taggett] (1942)

[Personal Notes of an Infantryman] (1942)

[The Varioni Brothers] (1943)

[The Inverted Forest] (1943)

Рецепт для героя

Для начала нужно побунтовать самому. Не в смысле выйти на баррикады, а в смысле восстать против родительской воли, отказаться от пути, которые они для тебя определили. Отец Сэла (как называли его поклонники) был достойным человеком, торговал мясом и молокопродуктами, надеялся, что сын пойдет по его стопам.

Но Джером Дэвид Сэлинджер торговать едой не хотел, учиться он тоже в общем-то не очень хотел, а хотел чего-то, чего не очень понимал сам. Тут недоучился, там недоучился, наконец оказался в Колумбийском университете, где слушал курс лекций о рассказах.

Роман:

[The Catcher in the Rye] (1951)

Сборники рассказов:

[Nine Stories] (1953)

Сэлинджер как евангелист

Когда это литературное творчество было твоей профессией? Оно всегда было твоей религией. Всегда.

Сеймур Гласс появился на свет в 1948 году. Рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», в конце которого главный герой вышибал себе мозги из пистолета, был опубликован в номере «Нью-Йоркера» от 31 января и принес известность молодому автору. До выхода «Над пропастью…» оставалось три года.

На рождение своей дочери Маргарет Сэлинджер подарил жене два рассказа: «Фрэнни» и «Зуи». Кроме них между 1955-м и 1959-м годами он опубликовал в журнале «Нью-Йоркер» еще две повести, «Выше стропила, плотники» и «Сеймур. Введение». В 1965-м был опубликован «Хэпворт».

Все эти тексты рассказывают о гениальном семействе Гласс. Старший среди семерых детей водевильных актеров, Сеймур, до тех пор, пока не покончил с собой, являлся для остальных чем-то вроде живого бога. Следующий по старшинству, писатель Бадди, выполняет роль евангелиста. Остальные братья и сестры — апостолы.

В возможность существования такого семейства, как Глассы, поверить очень трудно. В Сеймура — почти невозможно. Зато не надо делать усилия, чтобы поверить в Бадди Гласса. Сэлинджер и не скрывает, что это он сам и есть. Что между автором, рассказчиком и персонажем можно смело ставить знак равенства.

Между 1955-м и 1959-м годами с этим рассказчиком что-то произошло. «Сеймур. Введение» резко отличается от «Выше стропила…». На место краткости, даже сухости приходит многословная витиеватость. На смену точной, лаконичной прозе — предложения, которые как будто ловят сами себя за хвост. Вместо почти надрывного драматизма — какая-то подозрительная расслабленность.

«Сеймур. Введение» (название можно перевести и как «начало», и как «представление», и как «знакомство») — это ни в коем случае не попытка портрета Сеймура. Никакого портрета там не возникает. Это автопортрет Сэлинджера, который в образе Бадди Гласса пытается описать своего покойного брата. Нет, не описать. Пересоздать. Воскресить.

В этой книжке, подобно колдуну вуду, Сэлинджер лепит восковую куклу, надевает на нее одежду, раскрашивает ей лицо и пытается вдохнуть в нее жизнь. Когда в «Хэпворте» кукла заговорила, писатель Сэлинджер должен был навсегда замолчать. Точнее, окончательно превратиться в Бадди Гласса, который записывал свои тексты со слов Живого Бога.

Сэлинджер как персонаж. часть ii

Но чаще всего, особенно в наше время, о чрезвычайно плодовитом — хотя и страдающем — поэте или художнике существует твердое убеждение, что он хотя и существо «высшей породы», но должен быть безоговорочно причислен к «классическим» невротикам, что он — человек ненормальный, который по-настоящему никогда не желает выйти из своего ненормального состояния…

В книге Мейнард Сэлинджер предстает типичным американским любящим родителем. В недолгий период их совместной жизни дочери Дж.Д. Маргарет (Пэгги) было 16 лет, а сыну Мэтью — 12. Дети половину времени проводили у матери, жившей всего в одной миле от дома писателя, а половину — у отца.

Сэлинджер добросовестно выполнял все положенные американскому отцу функции: возил сына на футбольные матчи, ходил с детьми (и Джойс) есть пиццу, ел ее сам. Когда они возвращались домой, Джойс и Сэлинджер шли в туалет и засовывали себе в рот два пальца. С тех пор Джойс страдает булимией, от которой, в отличие от вагинизма, она так до конца и не вылечилась.

Булимией, а также еще целым букетом нервных заболеваний страдала и старшая дочь Сэлинджера Маргарет (Пэгги). Ее мемуары с весьма претенциозным названием «Ловец снов» вышли в свет через несколько месяцев после публикации книги Мейнард.

Говорят, что на детях выдающихся родителей природа отдыхает. Исключения из этих правил встречаются, но редко. Маргарет Сэлинджер, увы, к ним не относится. В отличие от «В миру как дома», воспоминания дочки Сэлинджера — чтение изнуряющее, если не сказать мучительное.

Сэлинджер не является в них главным героем. Ему посвящено, может быть, не более десятой части этого многословного повествования. Тем не менее создается впечатление, что Маргарет написала его для того, чтобы свести многочисленные счеты со своим 81-летним отцом, еще живым и даже вполне вменяемым на тот момент.

Вряд ли на этом свете найдется больше сотни людей, осиливших эту книгу от начала до конца, но коллективное представление о Дж.Д. во многом определило взятое из этой книги перечисление его меняющихся жизненных увлечений: «…дзен-буддизм, индийская веданта, Церковь самопознания Йогананды, Христианская наука, хаббардовская сайентология, учение Эдгара Кейси, макробиотика Джорджа Осавы, восточная медицина и разные прочие практики, включая питье собственной мочи, говорение на язЫках и сидение в Рейхиановском Органоме». Вот никто ведь не заставал Сэлинджера за глотанием собственной мочи, но так оно навсегда и приклеилось.

Пэгги, которая когда-то окончила Гарвард по специальности «теология», находила в ситуации, которую отец создавал вокруг себя, все признаки религиозного культа. Она считала, что Сэлинджеру было необходимо этот культ создавать и поддерживать.

Хотя нельзя сказать, что у Пэгги не было оснований обижаться на своего отца. В свое время Сэлинджер требовал, чтобы его беременная дочь сделала аборт, потому что «не нужно производить на свет еще одного несчастного, которого ты тем более не способна содержать».

Ко всему этому следует добавить, что по выходе мемуаров младший брат Пэгги, Мэтью, назвал их «готическими выдумками» и сказал, что у него было совсем другое детство. Так или иначе, в течение одного года Дж.Д. Сэлинджер стал персонажем сразу двух книг. А если точнее, то он был предан двумя близко знавшими его женщинами, которых он любил.

Сэлинджер как персонаж. часть iii

Первоначально я хотел на этих страницах написать короткий рассказ о Симоре и назвать его «Симор. Часть ПЕРВАЯ», нарочно выделив слово «ПЕРВАЯ» крупными буквами и тем самым поддерживая больше во мне самом, Бадди Глассе, чем в читателе, уверенность, что за «первым» последуют другие (второй, третий, а может быть, и четвертый) рассказы о нем же…

Сэлинджер как писатель

Прежде всего, существует одна довольно жуткая черта, свойственная всем богоискателям, — они иногда ищут Творца в самых немыслимых и неподходящих местах.

Есть одно знаменитое высказывание Пушкина, которое все очень любят повторять: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.

Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок — не так, как вы — иначе». Эта мысль по меньшей мере спорна. Как правило, и мал, и мерзок точно так же. В том-то и дело, что толпа радуется не зря. В мерзости своей все люди более или менее одинаковы. Другое дело, что гении не такие, как толпа, именно в том, там, где они гении.

Стремление Дж.Д. Сэлинджера максимально оградить себя от навязчивого любопытства толпы приводило к тому, что он только разжигал это любопытство. Был ли у него другой выход? Скорее всего, не было. Интерес толпы убивал в писателе Сэлинджере Бадди Гласса, родного брата Сеймура Гласса.

Он, этот интерес, превращал Бадди Гласса в Джерома Дэвида Сэлинджера, который со всеми своими мерзостями был не способен говорить голосом Сеймура Гласса. Дж.Д. Сэлинджер умер, а вот Бадди, возможно, еще с нами. Говорят, его первая публикация намечена на 2021 год. Любопытно, он и правда еще кому-то интересен?

Слава Создателю, тема закрыта. Уверяю вас, тут моя воля ни при чем.

Понравился материал? Помоги сайту!

Сэлинджер как реликвия

Уже немало молодых слушателей факультета английской литературы знают, где я живу, вернее, скрываюсь (следы их шин на моих клумбах с розами — этому доказательство).

Триумф «над пропастью во ржи»

Самое известное произведение писателя вышло в 1951 году. На тот момент он уже несколько лет печатался в журнале The New Yorker и был довольно знаменитым автором в стране. Но скорее среди более элитарного американского общества. Массовую же славу Сэлинджеру принесла именно история 16-летнего Холдена.

Книга разошлась тиражом в 60 миллионов экземпляров. И до сих пор ежегодно продается не меньше 250 000 ее копий. Забавно, что спустя почти 10 лет с момента первой публикации власти США запретили распространять бестселлер в местных школах и библиотеках. А спустя еще двадцать лет ограничения сняли и вскоре включили роман в состав школьной программы по литературе.

Известности добавил еще и тот факт, что сразу три убийцы считали произведение своей настольной книгой. Марк Чепмен, пять раз выстреливший в Джона Леннона, читал свой экземпляр, сидя на тротуаре в ожидании полиции. Поклонником Сэлинджера был и Джон Хинкли, совершивший в 1981 году покушение на президента Рональда Рейгана.

Экранизации произведений, театральные постановки

Моё глупое сердце [My Foolish Heart] (1949) – (по рассказу «Лапа-растяпа»)Пари [Pari] (1995) – (по повести «Фрэнни и Зуи»).

Конец ознакомительного фрагмента

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.