Юлия Меламед о том, от чего на самом деле умер Булгаков — Газета.Ru | Колумнисты

Юлия Меламед о том, от чего на самом деле умер Булгаков - Газета.Ru | Колумнисты Женщине

«насквозь интеллигентная семья»: детство булгакова

Михаил Булгаков родился в Киеве. Его отец, Афанасий Булгаков, был профессором Киевской духовной академии. Он свободно знал греческий, немецкий, французский, английский языки, читал на старославянском. Мать, Варвара Булгакова, работала учительницей в гимназии, но после свадьбы посвятила себя детям.

Будущий писатель был старшим ребенком: позже в семье Булгаковых родились дети Вера, Надежда, Варвара, Николай, Иван и Елена. Жалования в академии не хватало, и, чтобы прокормить семью, отец кроме основной работы преподавал историю в институте благородных девиц и служил в канцелярии киевского цензора.

Константин Паустовский писал в «Книге скитаний»: «Семья Булгаковых была хорошо известна в Киеве — огромная, разветвленная, насквозь интеллигентная семья <…> За окнами их квартиры постоянно слышались звуки рояля, голоса молодежи, беготня, смех, споры и пение».

Булгаковы жили в живописном месте — на Андреевском спуске. В очерке «Киев-город» писатель позже вспоминал: «Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты!».

У Булгаковых часто звучала музыка. По вечерам мать играла на рояле произведения Фридерика Шопена. Иногда скрипку в руки брал отец, и родители вместе пели романсы. Детей часто водили на летние концерты в Купеческом саду над Днепром, старались достать билеты в оперу.

На популярного в то время «Фауста» с Федором Шаляпиным в главной роли семья ходила несколько раз. Булгаковы также ставили благотворительные спектакли, в которых играли домочадцы. Представления проходили либо в приютах для инвалидов, либо в квартирах друзей.

Образованием детей занималась мать — «светлая королева», как называл ее Михаил Булгаков. Она прививала им любовь к чтению: в доме была большая библиотека. Сестра писателя Елена Булгакова рассказывала: «Родители, между прочим, как-то умело нас воспитывали, нас не смущали:

«Ах, что ты читаешь? Ах, что ты взял?». У нас были разные книги». Михаил Булгаков читал произведения Александра Пушкина и Льва Толстого, приключенческие романы Фенимора Купера и сказки Михаила Салтыкова-Щедрина.

В 1901 году Михаила Булгакова зачислили в самую престижную школу города — Первую Киевскую мужскую гимназию. Учеба давалась ему легко: первый, второй, третий и шестой классы будущий писатель закончил с наградами. Воспитание в гимназии было прогрессивным: к ученикам обращались на «вы» и разрешали высказывать собственное мнение.

Вместе с будущим писателем учился Константин Паустовский. Он вспоминал: «Никто не давал таких едких и «припечатывающих» прозвищ как Булгаков <…> «Ядовитый имеете глаз и вредный язык, — с сокрушением говорил ему инспектор Бодянский. — Прямо рветесь на скандал, хотя выросли в почтенном профессорском семействе!». Михаил Булгаков пел в гимназическом церковном хоре, играл в футбол и катался на коньках.

«Булгаков был переполнен шутками, выдумками, мистификациями. Все это шло свободно, легко, возникало по любому поводу. В этом была удивительная щедрость, сила воображения, талант импровизатора <…> Существовал мир, и в этом мире существовало как одно из его звеньев — его творческое юношеское воображение»

«хохотали под венцом ужасно»: женитьба и учеба на медицинском факультете

В 1907 году от болезни умер отец Михаила Булгакова. Мать осталась одна с шестью детьми. Киевская духовная академия выплачивала семье ежемесячную пенсию, однако ее не хватало. Тогда Варвара Булгакова стала преподавать на вечерних женских курсах. Как старший сын Михаил Булгаков начал искать работу, чтобы помочь матери: он занимался репетиторством, а летом служил кондуктором на железной дороге.

В 1909 году Михаил Булгаков окончил гимназию и получил аттестат. В июле этого же года он поступил на медицинский факультет Киевского университета. Выпускник быстро определился с профессией: два его дяди со стороны матери работали врачами в Москве и Варшаве, и оба прилично зарабатывали. Этот фактор стал решающим.

В 1911 году Булгаков познакомился с Татьяной Лаппа, которая приехала из Саратова к родственникам на каникулы. Ее тетя дружила с матерью Булгакова, и будущего писателя попросили показать девушке город. Татьяна Лаппа вспоминала: «Целыми днями, не замечая усталости, мы бродили по киевским улицам и паркам, посещали музеи.

Куда только он меня не водил. Часто бывали на Владимирской горке <…> А вечерами шли в Оперный театр». Они влюбились в друг друга, однако вскоре Татьяне Лаппа пришлось вернуться домой. Сестра Булгакова писала в дневнике: «Он все время стремится в Саратов, где она живет, забросил занятия в университете, не перешел на 3 курс».

В следующий раз влюбленные увиделись только в 1912 году, когда Татьяну Лаппа приняли на историко-филологическое отделение киевских Высших женских курсов. В 1913 году они обвенчались. Денег не было: пара не умела экономить и тратила то, что переводил отец Лаппа, в тот же день.

«Фаты у меня, конечно, никакой не было, подвенечного платья тоже — я куда-то дела все деньги, которые отец прислал. Мама приехала на венчанье — пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку, мама купила блузку. Почему-то хохотали под венцом ужасно. Домой после церкви ехали в карете. На обеде гостей было немного. Помню, много было цветов, больше всего — нарциссов»

Когда началась Первая мировая война, Михаил Булгаков учился на четвертом курсе. Раненых было много, и студентов-медиков отправляли дежурить в лазарет Красного Креста. В госпиталь сестрой милосердия устроилась и Татьяна Лаппа. В 1915 году во время призывной кампании в университете Булгаков записался добровольцем на фронт, однако из-за хронической болезни почек его признали «негодным к несению военной походной службы».

Болезнь. булгаков без глянца

Болезнь

Виталий Яковлевич Виленкин:

Последняя, роковая его болезнь началась в августе, или, вернее, тогда она впервые обнаружилась, но врачи ее еще не распознали (потом оказалось, что это злокачественная гипертония). По временам она его еще отпускала. Помню, как я провожал его с Еленой Сергеевной в середине сентября в Ленинград, как он нервничал на перроне, поминутно ощупывая свои карманы: здесь ли билеты, не забыл ли бумажник, хотя только что это проверял. В конце сентября она привезла его домой совсем уже больным [5; 306].

Надежда Афанасьевна Земская. Из дневника:

ЗАБОЛЕВАНИЕ

1. Поиски, куда поехать в отпуск.

2. Первая замеченная потеря зрения — на мгновение (сидел, разговаривал с одной дамой, и вдруг она точно облаком заволоклась — перестал ее видеть). Решил, что это случайно, нервы шалят, нервное переутомление.

3. Поездка для отдыха, вместо юга, в Ленинград.

4. В гостинице.

5. Утром вышел на Невский и вдруг замечаю, что не вижу вывесок. Тут же к врачу. Он советует немедленно вернуться в Москву и сделать анализ мочи.

6. Жене: «Ты знаешь, что он мне произнес мой смертный приговор».

7. В Москве. Болезнь та же, что у отца. Воспоминания о том, как болел отец. Теперь Мише стало лучше [9; 82].

Елена Сергеевна Булгакова. Из письма Н. А. Булгакову. Москва, 16 января 1961 г.:

Уехали 10 сентября, а вернулись через четыре дня, так как он почувствовал в первый же день на Невском, что слепнет. Нашли там профессора, который сказал, проверив его глазное дно: «Ваше дело плохо». Потребовал, чтобы я немедленно увезла Мишу домой. В Москве я вызвала известнейших профессоров — по почкам и глазника. Первый хотел сейчас же перевезти Мишу к себе в Кремлевскую больницу. Но Миша сказал: «Я никуда не поеду от нее». И напомнил мне о моем слове.

Как быть Леди:  Комплименты мужчине или парню: список из 100 комплиментов - Woman Insight

А когда в передней я провожала профессора Вовси, он сказал: «Я не настаиваю, так как это вопрос трех дней». Но Миша прожил после этого полгода [7; 321].

Елена Сергеевна Булгакова. Из дневника:

<1939>

29 сентября. Нет охоты возвращаться к тому, что пропущено. Поэтому прямо — к Мишиной тяжелой болезни: головные боли — главный бич. <…> К вечеру Мише легче с головой.

Кругом кипят события, но до нас они доходят глухо, потому что мы поражены своей бедой.

Мы заключили договор с Германией о дружбе [7; 285].

Сергей Александрович Ермолинский:

Я пришел к нему в первый же день после их приезда. Он был неожиданно спокоен. Последовательно рассказал мне все, что с ним будет происходить в течение полугода — как будет развиваться болезнь. Он называл недели и месяцы и даже числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по расписанию, им самим начертанному [8; 96].

Леонид Сергеевич Ленч (наст. фам. Попов; 1905–1991), писатель, драматург, сценарист:

…Сердце мое сжалось, когда я оказался в маленькой квартире Булгаковых у Кропоткинских ворот. Елена Сергеевна еще в прихожей сказала мне, что Михаил Афанасьевич почти ослеп, что он не переносит света и лежит в темной комнате с занавешенными окнами.

И вот я вхожу в темную спальню, где лежит на кровати Булгаков. В углу на столике горит лампа, но свет в сторону больного не падает. Булгаков — в длинной белоснежной ночной рубахе, и невольно у меня возникает в памяти известный портрет умирающего Некрасова работы художника Ге.

Я пробыл тогда у Булгакова часа два-три. Говорил больше он, я молчал, слушал и иногда задавал вопросы.

О чем говорил Булгаков?

Главной темой была история с запрещением его последней пьесы о юности Сталина. Об этом писали многие, знавшие Булгакова ближе, чем я, и поэтому я не стану повторять то, что известно. Я скажу лишь о том, что волновало и тревожило в связи с этим печальным происшествием самого Булгакова. Он сказал мне:

— Вы же, наверное, успели уже узнать наши литературные нравы. Ведь наши товарищи обязательно станут говорить, что Булгаков пытался сподхалимничать перед Сталиным и у него ничего не вышло.

Тут он повысил голос, насколько смог, и закончил так:

— Даю вам слово, и в мыслях у меня этого не было. Ну подумайте сами — какой это замечательный драматический конфликт: пылкий юноша — семинарист, революционно настроенный, и старый монах — ректор семинарии. Умный, хитрый, с иезуитским складом ума старик. Ведь мой отец был доктором богословия, я таких «святых отцов» знал не понаслышке.

Говорил Михаил Афанасьевич и о мировой войне, которая должна неминуемо вспыхнуть в самом скором времени. Запомнилась мне одна его пророческая фраза:

— Я этого уже, конечно, не узнаю, но вы узнаете. Попомните мое слово: война наделает в мире много бед, в Париже на бульварах будут расти вот такие огороды (он показал жестом — какие они будут), потому что парижанам нечего будет кушать.

Мы простились, и я ушел от Булгаковых еще более угнетенный недобрыми предчувствиями, которые меня мучили и до этого визита [5; 379–380].

Елена Сергеевна Булгакова. Из дневника:

<1939>

9 октября.

Вчера большое кровопускание — 780 граммов, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки.

18 октября.

Сегодня два звонка интересных. Первый — от Фадеева, о том, что он завтра придет Мишу навестить (да, я не записываю аккуратно в эти дни болезни — не хватает сил — не записала, что (кажется, это было десятого) было в МХАТе Правительство, причем Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить.

Это вызвало град звонков от мхатчиков и, кроме того, ликующий звонок от М. А., который до того трубки в руку не брал.

Может быть, завтрашний приход в связи с этим разговором?).

А второй, который меня бесконечно тронул, это звонок некоего Гоши Раниенсона, сотрудника миманса из Большого. Он сказал, что я должна знать, что есть человек, который для М.А. сделает все, что только ему нужно. Дал свой телефон и настоятельно требовал, чтобы я дала ему какое-нибудь поручение [7; 285].

Надежда Афанасьевна Земская. Из дневника:

8 ноября 1939. Оля (Ольга Александровна Земская — старшая дочь Н. А Земской. — Сост.) заутренним чаем говорит <…> «А ты знаешь, что дядя Миша сильно болен? <…>» Я испугалась и тотчас пошла звонить по телефону Елене Сергеевне, услыхала о серьезности его болезни, услыхала о том, что к нему не пускают много народа, можно только в определенный срок, на полчаса <…>, от телефона, как была, в моем неприглядном самодельном старом пальтишке отправилась к нему, сговорившись об этом с Еленой Сергеевной.

Нашла его страшно похудевшим и бледным, в полутемной комнате в темных очках на глазах, в черной шапочке Мастера, сидящим в постели [9; 81].

Виталий Яковлевич Виленкин:

У него начались непрерывные сильнейшие головные боли. Стало заметно ухудшаться зрение. Помню его в темных очках и в черной шапочке, похожей на академическую. И почти всегда в халате, даже когда и не лежал.

Но и после этого наступали короткие периоды улучшения его самочувствия. Все это время он то и дело возвращался к работе — правил роман, «Мастера и Маргариту». Иногда Елена Сергеевна записывала его правку [5; 306–307].

Михаил Афанасьевич Булгаков. Из письма А. П. Гдешинскому. Барвиха, санаторий, 26 ноября 1939 г.:

Вот настал и мой черед. В середине этого месяца я тяжело заболел, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения.

Я лежу, лишенный возможности читать и писать, и глядеть на свет [9; 82].

Михаил Афанасьевич Булгаков. Из письма А. П. Гдешинскому. Барвиха, санаторий, 2 декабря 1939 г.:

Ну про что тебе сказать? Появилась у меня некоторая надежда, что вернется ко мне возможность читать и писать, т. е. то счастье, которого я лишен вот уже третий месяц. Левый глаз дал значительные признаки улучшения. Сейчас, правда, на моей дороге появился грипп, но авось он уйдет, ничего не напортив. До него я ходил уже в черных очках, — и с наслаждением дышал воздухом, надеюсь к этому вернуться [9; 83].

Как быть Леди:  15 способов борьбы с депрессией - Полезно знать - Лоевская центральная районная больница

Михаил Афанасьевич Булгаков.Из письма Е. А. Булгаковой. Барвиха, санаторий, 3 декабря 1939 г.:

Дорогая Леля! Вот тебе новости обо мне. В левом глазу обнаружено значительное улучшение. Правый глаз от него отстает, но тоже как будто пытается сделать что-то хорошее. По словам докторов выходит, что раз в глазах улучшение, значит есть улучшение в процессе почек. А раз так, то у меня надежда зарождается, что на сей раз я уйду от старушки с косой и кончу кое-что, что хотел бы закончить.

Сейчас меня немножко подзадержал в постели грипп, а ведь я уже начал выходить и был в лесу на прогулках. И значительно окреп.

Ну, что такое Барвиха?

Это великолепно оборудованный клинический санаторий, комфортабельный. Больше всего меня тянет домой, конечно! В гостях хорошо, в санаториях хорошо, но дома, как известно, лучше.

Лечат меня тщательно и преимущественно специально подобранной и комбинированной диэтой. Преимущественно овощи во всех видах и фрукты. Собачья скука от того и другого, но говорят, что иначе нельзя, что не восстановят меня, как следует. Ну, а мне настолько важно читать и писать, что я готов жевать такую дрянь, как морковь [9; 84].

Михаил Афанасьевич Булгаков. Из письма А. П. Гдешинскому. Москва, 19–28 декабря 1939 г.:

Ну вот я и вернулся из санатория. Что же со мной? Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать.

Это меня не устраивает по одной причине: мучительно, канительно и пошло.

Как известно, есть один приличный вид смерти — от огнестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется. Поточнее говорю о болезни: во мне происходит ясно мною ощущаемая борьба признаков жизни и смерти. В частности на стороне жизни — улучшение зрения. Но довольно о болезни. Могу лишь добавить одно: к концу жизни пришлось пережить еще одно разочарование — во врачах терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки!

Да и что могут эти исключения, если, скажем от таких недугов, как мой, у аллопатов не только нет никаких средств, но и самого недуга они верно не могут распознать.

Пройдет время и над нашими терапевтами будут смеяться, как над мольеровскими врачами. Сказанное к хирургам, окулистам, дантистам не относится. К лучшему из врачей, Елене Сергеевне, также. Но она одна справиться не может. Потому принял новую веру и перешел к гомеопату. А больше всего да поможет нам всем больным Бог! [2; 601]

Сергей Александрович Ермолинский:

На столике у постели появлялось все больше лекарств. Все чаще ходили врачи. Их было несколько. Мхатовский врач Иверов совсем примолк в окружении светил. Они выходили от него растерянные. Он сам себе поставил диагноз, и ничего нельзя было от него скрыть. Однако они еще долго шушукались в коридоре, прощались с Леной, ободряя ее, уходили.

Лицо его заострилось. Он помолодел. Глаза стали совсем светло-голубые, чистые. И волосы, чуть встрепанные, делали его похожим на юношу. Он смотрел на мир удивленно и ясно [8; 99].

Елена Сергеевна Булгакова. Из письма Н. А. Булгакову. Москва, 16 января 1961 г.:

Ему становилось то хуже, то лучше. Иногда он даже мог выходить на улицу, в театр. Но постепенно ослабевал, худел, видел все хуже. (Вы многое узнаете из тех материалов, которые есть у моего брата.) Мы засыпали обычно во втором часу ночи, а через час-два он будил меня и говорил: «Встань, Люсенька, я скоро умру, поговорим». Правда, через короткое время он уже острил, смеялся, верил мне, что выздоровеет непременно, и выдумывал необыкновенные фельетоны про МХТ, или начало нового романа, или вообще какие-нибудь юмористические вещи. После чего, успокоенный, засыпал. Как врач, он знал все, что должно было произойти, требовал анализы, иногда мне удавалось обмануть его в цифрах анализа, — когда белок поднимался слишком высоко [7; 321–322].

Александр Михайлович Файко:

И теперь еще случались, но редко, просветы в жизни — скажем прямо — умиравшего писателя. До того как Булгаков слег, он весьма охотно участвовал в домашних делах. Квартирно-семейный быт его вообще интересовал чрезвычайно. Он очень любил выходить к обеду и для этого даже переодевался, насколько было возможно в его состоянии. Снова обязательными оказались крахмальный воротничок и галстук бабочкой; монокль, разумеется, отсутствовал, но зато левый глаз смотрел весело и задорно. За столом было мало народу — все свои, близкие, и Михаил Афанасьевич чувствовал себя гостеприимным хозяином, хлебосольным. Временами он даже позволял себе к обеду водочки, разведенной рижским бальзамом, так называемым пиконом, — густой черной жидкостью, которую он отмерял аптекарски точно, аккуратно и педантично. Свою порцию получал и Сережа, младший сын Елены Сергеевны. Иногда, в особенно светлые минуты, Михаил Афанасьевич произносил за столом тосты. Содержание их целиком восстановить трудно, настолько они были рассыпчаты, противоречивы, но форму, манеру я помню. «Я пью за тебя, Алексей Михайлович, — обращался он, например, ко мне (мы были на «ты», но звали друг друга по имени-отчеству), — как за главу этикета в нашем маленьком Версале, за самого Людовика Шестнадцатого!» Но он тут же отплевывался: «Нет, не Шестнадцатого, Пятнадцатого, о Шестнадцатом на ночь лучше не говорить! А вы, мадам, — обращался он к моей жене, — значит, выходите мадам Помпадур!» И кричал громко: «Люсенька! Что, Лидия Алексеевна может сойти за Помпадур?» Откуда-то издалека, по-видимому, из кухни, раздавался убежденный голос Елены Сергеевны: «Ого-о!» Все смеялись, а Сережа под шумок наливал себе лишнюю рюмку пикона. Иной раз на таких обедах присутствовали не только мы, ближайшие соседи, но и друзья, приехавшие навестить Булгакова издалека. Михаил Афанасьевич всегда был щедр, изобретателен, неутомим на выдумки. И эти дружеские беседы, или «малые комитеты», как он их называл, дословно переводя с французского, сильно отличались от «больших комитетов», где читался роман и господствовали фантазия, воля, я бы даже сказал — произвол писателя-поэта [5; 351–352].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Кремль. иосиф сталин играл с писателем, как кошка с мышью

К 1930 году книги Булгакова перестали издавать. Были запрещены к постановке пьесы «Бег» и «Зойкина квартира». Спектакль «Дни Турбиных» вышвырнули из репертуара. Писатель остался без средств к существованию. 28 марта 1930 года он написал письмо правительству СССР.

Как быть Леди:  Циник: кто это такой, какие бывают и кто такой циничный человек

АПРЕЛЬ, 1930 г.

Булгаков прилег поспать днем, когда в квартире затрещал телефон.

— Может, правда, пустить вас за границу? — раздался в трубке голос с характерным грузинским акцентом. — Мы вам очень надоели?

Михаил Афанасьевич растерялся:

— Я много думал, может ли русский писатель жить вне родины… И мне кажется, не может.

После исторического звонка Булгакова приняли на работу во МХАТ и даже поставили там «Дни Турбиных».

1931 г.

Благополучие оказалось временным. Пьесы ставили и тут же снимали с репертуара. Булгаков несколько раз писал вождю, но тот оставался недоступен. Хотя восхищался пьесой «Дни Турбиных» и даже смотрел ее 15 раз. Писатель то снова просил разрешить ему уехать, то просил вождя стать «первым читателем».

1939 г.

К 60-летнему юбилею вождя Булгаков пишет пьесу «Батум» — о юности Сталина. Вместе с женой и коллегами литератор уже выехал в Грузию для работы над спектаклем, но 15 августа их догнала телеграмма-молния: главный герой «Батума» запретил пьесу о самом себе.

1939 — 1940 гг.

Отношения со Сталиным были настолько изнурительны для гения, что у него резко сдало здоровье. Он стал слепнуть, обострилась болезнь почек. Булгаков снова подсел на морфий, чтобы унять боль. Он диктует жене последний вариант романа «Мастер и Маргарита». Декабрь 1939-го Булгаков провел в отдельном номере кремлевского санатория «Барвиха».

За последние полгода жизни он успел разработать сценарий пьесы «Ласточкино гнездо» — снова о кремлевском горце.

10 марта 1940 г.

Михаил Афанасьевич скончался.

Кстати

* Опыт морфиниста автор описал в рассказе «Морфий».

* Иван Бездомный, герой «Мастера и Маргариты», в эпилоге становится морфинистом. После укола наркотика он видит как наяву все то, что рассказывается о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри.

Когда Михаил Афанасьевич еще жил в Киеве, ему погадала цыганка. Она предсказала, что он женится трижды. Всех своих жен БУЛГАКОВ предупреждал о пророчестве и радовался, видя, как оно сбывается.

Татьяна Лаппа (1892 — 1982 гг.)

Булгаков обвенчался с первой женой в 1913 году. Еще до брака Татьяна забеременела и сделала аборт, потратив на это деньги, которые отец прислал на свадебный наряд.

Второй аборт, как рассказывала Лаппа, муж сделал ей собственноручно.

Из книги
Юрия Воробьевского
«Неизвестный Булгаков»:

«Однажды она с тихой радостью сказала: «Миша, у нас будет чудесный ребеночек!» Муж помолчал немного, а потом ответил: «В четверг я проведу операцию». Тася плакала, уговаривала, боролась. А Миша все твердил: «Я знаю, какие дети бывают у морфинистов».

Таких операций Булгакову делать не доводилось. Прежде, чем натянуть резиновые перчатки, он долго листал медицинский справочник. Операция длилась долго. Тася поняла: что-то пошло не так. «Детей теперь у меня никогда не будет», — тупо подумала она; слез не было, желания жить тоже.

Не этим ли жертвоприношением будущий писатель «обручился» с темными силами?

С женой, которая пережила с ним нищету и безвестность, делила тяготы военного времени и ужасы наркомании, Булгаков переехал в Москву. Скоро стал открыто изменять ей, говорил: «Если встретишь меня на улице с дамой, сделай вид, что я тебя не знаю».

А однажды огорошил:

— Пусть Люба живет с нами.
— Как это? В одной комнате? — изумилась жена.
— Но ей же негде жить! — запальчиво ответил Булгаков.

Любовь Белозерская (1895 — 1987 гг.)

Образованная, веселая, она знала несколько языков и обожала шумные вечеринки. Однажды Булгаков не выдержал: «Люба, я же работаю!» — «Ничего, — ответила супруга, — ты не
Достоевский

Из книги
Елены Арсеньевой
«Банга-Любанга»:
«Варенька Булгакова приехала на Рождество 1925 года в Москву и остановилась, конечно, у брата. С круглыми глазами Варенька рассказывала потом родственникам, что молодожены большую часть суток проводили в кровати, раздетые, хлопая друг друга пониже спины и приговаривая:
— Чья это жопочка?
Иногда Михаил говорил сестре с тяжким вздохом:
— Люба — это мой крест».

Елена Булгакова (Шиловская) (1893 — 1970 гг.)

Первые литературные произведения

В 1921 году Михаил Булгаков переехал в Москву. Сначала он работал хроникером в «Торгово-промышленном вестнике», после его закрытия перешел в газету «Рабочий», а потом устроился обработчиком писем в издание «Гудок». Денег катастрофически не хватало, и Булгаков брался за любую работу.

В своем дневнике от 26 января 1922 года он писал: «Вошел в бродячий коллектив актеров: буду играть на окраинах. Плата 125 за спектакль. Убийственно мало. Конечно, из-за этих спектаклей писать будет некогда. Заколдованный круг <…> Питаемся с женой впроголодь».

Фельетоны и очерки для «Гудка» тогда писали известные литераторы: Илья Ильф и Евгений Петров, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Исаак Бабель. С апреля 1922 года к ним присоединился и Михаил Булгаков. Тексты писателя публиковали почти в каждом номере газеты — в этот период вышли юмористические рассказы «Похождения Чичикова», «Красная корона», «Чаша жизни».

Параллельно бывший врач писал для эмигрантского просоветского издания «Накануне». В литературном приложении газеты опубликовали первые главы из повести «Записки на Манжетах» — частично автобиографического произведения о голодной жизни современного писателя. Спустя полгода вышла вторая часть текста, на этот раз в журнале «Россия».

Михаил Булгаков все больше времени уделял литературе. В 1923 году он начал работу над романом «Белая гвардия». Днем он писал фельетоны для «Гудка», вечерами трудился над произведением. Татьяна Лаппа вспоминала: «Писал ночами «Белую гвардию» и любил, чтоб я сидела около, шила.

У него холодели руки, ноги, он говорил мне: «Скорей, скорей горячей воды»; я грела воду на керосинке, он опускал руки в таз с горячей водой». В романе описывались события Гражданской войны на Украине через жизнь большой интеллигентной семьи. У всех героев были прототипы — родственники или киевские друзья Михаила Булгакова.

Писатель даже дал семье девичью фамилию своей бабушки — Турбины. В очерке «Мне приснился сон» он писал: «Помнится, мне очень хотелось передать, как хорошо, когда дома тепло, часы, бьющие башенным боем в столовой, сонную дрему в постели, книги и мороз».

Летом 1923 года Булгаков написал «Дьяволиаду» — повесть о делопроизводителе Короткове, которого свела с ума советская бюрократия. Произведение опубликовали в 1924 году журнале «Недра». После выхода текста писатель Евгений Замятин отметил:

«У автора, несомненно, есть верный инстинкт в выборе композиционной установки: фантастика, корнями врастающая в быт, быстрая, как в кино, смена картин <…> Абсолютная ценность этой вещи Булгакова — уж очень какой-то бездумной — невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ».

Оцените статью
Ты Леди!
Добавить комментарий