Становление, основные принципы и понятия аналитической философии (Г. Фреге, Д. Мур, Б. Рассел, Л. Витгенштейн)

Приставка «пост-», с помощью которой обозначается целый ряд философских течений второй половины XX-го века (постпозитивизм, постструктурализм, постмодернизм), характеризует особый способ отрицания непосредственных предшественников, когда содержание их концепций не отбрасывается и не преодолевается в новых построениях, а ограничивается и вписывается в новый контекст.

Постпозитивизм – это обозначение ситуации в развитии философии науки, которая сложилась с конца 1950-х годов, когда на смену методологии логического позитивизма пришли разнообразные, критически полемизирующие друг с другом методологические концепции.Постпозитивизм перестает считать формально-логические конструкции образцом для методологических исследований науки, переносит акцент с анализа структуры научного знанияна проблемы его исторического развития, отказывается от жесткой дихотомии эмпирического и теоретического знания, противопоставления научного и вненаучного (в частности, философского) разновидностей знания. Наконец, кумулятивизм (беспрерывный рост знания) в рассмотрении науки сменяетсяпризнанием взаимосвязи в ее развитии эволюционных и революционных изменений.

Одним из первых новый подход к анализу научного знания предложил американский историк и философ науки Т. Кун (1922-1996). В своей работе «Структура научных революций» (1962 г.) онделает главным предметом исследования закономерности исторического развития науки.Ключевым понятием концепции Куна является понятие парадигмы, которое обозначает совокупность научных достижений, признаваемых всем научным сообществом в определенный период времени. Здесь имеются в виду как фундаментальные теории, получившие всеобщее признание, так и те способы исследования, которые эти теории задают для научного сообщества. Иначе говоря, парадигма – это набор образцов, используемых учеными для решения научных проблем. Задавая определенное видение мира, парадигма очерчивает круг проблем, имеющих смысл и решение, а то, что не попадает в этот круг, не заслуживает рассмотрения с точки зрения сторонников парадигмы. При этом речь идет и о фактах, полученных в эмпирическом исследовании: принимаются к рассмотрению только такие факты, которые типологически определены данной парадигмой. Таким образом, базисный характер эмпирического знания ставится под вопрос.

Науку, развивающуюся в рамках принятой парадигмы, Кун называет «нормальной», полагая, что такое состояние является для науки наиболее типичным. Кун убежден, что в реальной научной практике ученые отнюдь не стремятся к опровержению основоположений своих теорий, как это вытекает из концепции науки Поппера. Исследовательская деятельность в рамках «нормальной науки» носит эволюционный характер: на основе принятых фундаментальных теорий, образцов решения проблем открываются новые законы, разрабатываются теоретические конструкции второго порядка, увеличивается совокупность установленных фактов, повышается точность измерений, короче говоря, происходит накопление знаний.

Однако наступает время, когда в горизонте действующей парадигмы накапливаются аномалии, то есть проблемы, не поддающиеся решению по заданным образцам. Попытки справиться с этими проблемами путем введения в парадигму новых теоретических положений нарушают ее дедуктивную стройность. Парадигма перестает быть надежным инструментом эффективного решения научно-исследовательских проблем, доверие к ней падает. Это состояние Кун называет кризисом. Единство научного сообщества, скрепленное парадигмой, распадается. Начинается выдвижение гипотез, претендующих на роль новой парадигмы. Именно в этот период, как считает Кун, в науке активно ставятся эксперименты, направленные на проверку и отсев конкурирующих гипотез и теорий. Когда одна из предложенных гипотез доказывает свою способность справиться с существующими проблемами, объяснить непонятные факты, привлекая тем самым на свою сторону большую часть научного сообщества, период кризиса завершается и единство научного сообщества восстанавливается. Иначе говоря, происходит смена парадигм, которую Кун называет научной революцией.

Кун предложил концепцию дискретного развития науки, согласно которой периоды прогресса и накопления знания сменяются революционными разрывами ткани науки. Отказ от кумулятивной модели науки тем самым остро поставил вопрос о преемственности между различными этапами развития научного знания и разными поколениями ученых.

Радиальным вариантом отказа от унаследованных представлений о научном знании стала концепция П.Фейерабенда (1924-1997), которую он изложил в работе «Против метода. Очерк анархистской теории познания» (1975). «Эпистемологический анархизм», как назвал свою концепцию Фейерабенд, опирается на два принципа: пролиферации и несоизмеримости. Пролиферация означает неизбежность постоянного изобретения и разработки все новых и новых теорий (концепций), несовместимых с существующими. Несоизмеримость же указывает на невозможность сравнивать теории друг с другом, что по сути дела защищает любую теорию или концепцию от внешней критике. Если кто-то изобрел совершенно фантастическую концепцию, то ее невозможно опровергнуть: нет фактов, которые можно было бы противопоставить этой концепции, поскольку она формирует свои собственные факты.

Анализируя деятельность родоначальников современной науки, Фейерабенд приходит к выводу о том, что наука вовсе не рациональна, как традиционно считало большинство философов и ученых. Она ничем не отличается от мифа и религии, поскольку в реальной научной практике нетерпимости и догматизма предостаточно. Фундаментальные идеи и законы охраняются не менее ревниво, чем религиозные догмы, а авторитет крупных ученых давит на их последователей ничуть не меньше, чем авторитет создателей религиозных учений и мифов на верующих. Науку, как считает автор эпистемологического анархизма, следует отделить от государства, как это было сделано в отношении религии и мифологии. В образовании наука, религия и миф должны стать равноправными, выбор вида знания или формы верования – за самим человеком. Не может быть никаких ограничений в области духовной деятельности, полная свобода творчества – вот лозунг эпистемологического анархизма.

Выводы Фейерабенда, несмотря на свою вызывающую скандальность, стимулировали поиски более гибких и реалистичных моделей в философско-методологических описаниях научной деятельности. Показательной в этом смысле является концепция исследовательских программ И. Лакатоша (1922-1974), изложению которой он посвятил свою работу «Фальсификация и методология программ научного исследования» (1970). Картина научного знания, с точки зрения Лакатоша, представляет собой взаимодействие двух соперничающих исследовательских программ и фактов. Исследовательская программа — это генетически связанная совокупность теорий, рациональное единство которых определено онтологическими и методологическими принципами, управляющими их развертыванием. Примерами исследовательских программ являются механицизм Декарта и Ньютона, эволюционная теория Дарвина, теория относительности Энштейна и др. Исследовательская программа отживает свой век не тогда, когда обнаруживается противоречащие ей факты, а когда утверждается новая, более эффективная совокупность теорий (исследовательская программа). В этой связи Лакатош упрекает Поппера в неисторичности, но в то же время находит элементы мистики в концепции Куна, поскольку в ней нет рациональных правил смены парадигм.

Структура исследовательской программы представляет собой единство «твердого ядра» (основные метафизические постулаты) и «защитного пояса» (совокупность теорий и вспомогательных конструкций). «Защитный пояс» модифицируется под воздействием входящих в орбиту программы эмпирических фактов и одновременно предохраняет от трансформации «твердое ядро». До тех пор, пока программа способна успешно объяснять существующие и предсказывать новые эмпирические факты за счет расширения своего «защитного пояса», она прогрессирует. Регресс исследовательской программы определяется ее неспособностью за счет модификаций «защитного пояса» предсказывать новые факты и объяснять растущие «аномалии», то есть факты, противоречащие связанной с ядром системе теорий. Именно тогда данная исследовательская программа становится неконкурентноспособной по отношению к той исследовательской программе, которая содержит более эффективные объяснительные ресурсы и предсказательную силу.

В дальнейшей эволюция философии науки все в большей степени сочетаются логико-методологический и культурно-исторический подходы, логический и лингвистический анализ научного языка, раскрытие субъективных и интерсубъективных, индивидуально-психологических и социальных факторов научной деятельности.

Как уже отмечалось, у истоков аналитической философии сформировалось два направления: философия логического анализа и философия лингвистического анализа. Эволюция первого направления была раскрыта в предыдущих разделах главы. Что же касается второго направления, то оно оказалось наиболее ярко представленным в кембриджско-оксфордском движении (совокупности разнообразных школ лингвистической философии), в котором нашли свое продолжение и развитие методы анализа языка, предложенные Муром и «поздним Витгенштейном». Общим для данного движения было обращение к анализу естественного (повседневного) языка, на основе которого предметом исследования становились все лингвистические страты (язык философии, религии, этики, политики, искусства). Представители движения отказываются от сциентистской установки логического позитивизма, проявляют устойчивый интерес к философской проблематике, отчетливо осознавая различия между собственно философским и специально-научным исследованием. Метафизика в данном контексте воспринимается не как нонсенс, а в качестве особого способа видения (противоядия от ментального склероза), который нельзя отождествлять с информативно ориентированным научным знанием. Она способна генерировать научные гипотезы: «то, что начинается как метафизика, может кончаться как наука» (П. Стросон). Метафизические функции обнаруживаются также в морали, религии, политике и психологии.

Кембриджская традиция связана с такими философами как Дж. Уиздом (1904г.р.), М. Лазеровиц, А.Эмброуз, Н. Малколм и др. Для нее характерно признание анализа языка как своеобразной терапии, освобождающей от философско-мировоззренческих неточностей и конфузов понимания. Поэтому не случайны в рамках этой традиции попытки соединения «лингвистической терапии» с методом психоанализа.

Среди представителей оксфордской традиции следует назвать Г. Райла (1900-1976), А.Айера, С. Тулмина, Дж. Остина (1911-1976), П. Стросона (1919г.р.). Опираясь на витгенштейновское понимание значения как результата употребления (использования) языка, Остин разработал теорию речевых актов.Суть ее заключается в том, что наряду с индикативными (констатирующими) высказываниями, которые описывают положение дел, существуют перформативные (исполнительные) высказывания или лингвистические действия. Примером первых могут быть признаны высказывания такого вида: идет снег, на улице мороз, я еду домой и т.п. Ко вторым следует отнести высказывания: объявляю собрание открытым, клянусь, что…, обещаю, что… и т.п.Теория значения, основанная на выявлении объектного референта, применима только в отношении индикативных высказываний, но она не работает в случае прояснения перформативных высказываний, поскольку их значение определяется исходя из контекста употребления, конкретных особенностей коммуникации. В 70-80-ые годы разнонаправленные исследования речевых актов осуществили в своих работах Дж. Серль, М. Даммит, Д. Дэвидсон, которые можно отнести уже к области теоретической лингвистики.

Метафизический потенциал аналитики языка был раскрыт в работах Стросона. Исходя из того, что выражение имеет значение не через указание на объект, а зависит от конвенций (соглашений) и контекста употребления, он делает вывод, согласно которому определить значение – это значит сообщить общие правила употребления выражения. Единство конвенции и контекста обобщается в понятии «концептуальная схема», без которой невозможен ни один коммуникативный акт. Описание концептуальных схем – такова главная задача современной метафизики по Стросону («дескриптивной метафизики»).

Аналитическая философия к началу XXI-го века сохраняет позиции влиятельного философского направления. Совершенствуя процедуры анализа, она в своей эволюции поддерживает приверженность к концептуальной ясности и логической строгости в философском знании. Если логический позитивизм способствовал развитию конкретных логических исследований, то лингвистическая философия оказала существенное влияние на новые разработки в современной лингвистике. Совмещая методы логического и лингвистического анализа, актуальная аналитическая философия на новом уровне исследует традиционные философские проблемы, получает нетривиальные результаты.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Каковы главные цели и общефилософские установки аналитической философии, по каким основным направлениям она формируется?
2. Раскройте основные темы философии Б.Рассела.
3. В чем особенности философской эволюции Л. Витгенштейна? Какие темы определяют ее содержание на первом и втором этапе творчества философа?
4. Какую модель научного знания предлагают представители «политического позитивизма» Венского кружка?
5. В чем суть критики К.Поппером образа науки, представленного в логическом позитивизме?
6. Раскройте суть основных постпозитивистских концепций научного знания.
7. Какие темы вол 2-й половине ХХ века обсуждаются в лингвистической философии?
8. Дайте определение ключевых понятий данной темы.
9. Прочитав в Приложении к пособию текст Л.Витгенштейна, дайте ответы на вопросы к нему.

ЛИТЕРАТУРА К ТЕМЕ:

1. Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998.

2. Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1. М., 1994. С. 5-73; 101-130.

3. Грязнов А.Ф. Феномен аналитической философии в западной культуре XX-го столетия // Вопросы философии. 1996, №4.

4. Козлова М. С. Философские искания Л. Витгенштейна //Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1. Вступительная статья.

5. Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. Гл. 3, 5, 9, 10.

6. Лакатос И. Фальсификационизм и методология научно-исследовательских программ. М., 1995. Гл. 3.

7. Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. Пер. с анг. М., 1993.

8. Мур Дж. Опровержение идеализма //Историко-философский ежегодник. М., 1987. С. 247-265.

9. Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М.,1998. Гл. 1-4.

10. Поппер К. Логика научного исследования. М., 2005. Гл.1.

11. Рассел Б. Философия логического атомизма. Томск, 1999. С.146-167.

12. Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. Введение. Гл. 1-5; 15-18. // Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

Структурализм как особое течение в западной философии сложился в результате утверждения и широкого распространения в социально-гуманитарной науке XX-го века методов структурного анализа, переход к которым сопровождался критикой субстанциалистских (направленных на поиск единой основы) и историко-генетических (связанных с выявлением порождающего начала или фактора) способов объяснения. Понятие «структура», ключевое для структуралистской методологии и философии, означает совокупность устойчивых связей объекта, обеспечивающих его воспроизводимость при изменяющихся условиях.

Существует два основных варианта интерпретации структуры: холистический (гр.: holos-целое), в котором структура отождествляется с системой, а система рассматривается как совокупность элементов и связей между ними; и нехолистический, в котором структура (лат.struktura-строение, взаимное расположение частей целого) не тождественна системе, а представляет собой внутреннюю организацию и упорядоченность элементов. Если в первом варианте абсолютизируется взаимоотношение элементов (собственно структура), то во втором — элементы рассматриваются как неразделимые далее сущности. Оба варианта использования понятия «структура» предполагают статическое и динамическое измерения. Статическое измерение обозначает статику и синхронию (единство во времени) структуры. В этом случае субстратные (содержательные) характеристики составляющих ее элементов, а также изменение и развитие системы не принимаются во внимание. Динамическое измерение (диахрония или учет изменений во времени) структуры ориентирует на регулярности процессов и эволюций. Становление структурализма как особого метода связана главным образом с холистической установкой. Она предполагает соблюдение ряда условий в структурном анализе: во-первых, целостности – подчинение элементов целому и независимость последнего; во-вторых, трансформации – упорядоченный переход одной подструктуры в другую на основе правил порождения; в-третьих, саморегулирования – внутреннее функционирование правил в пределах данной системы.

Основоположником структурализма как метода по праву можно считать швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра (1857-1913гг.). Именно он заложил научные принципы исследования языка как замкнутой системы (формальной структуры) и тем самым явился родоначальником структурной лингвистики, а также вместе с американцами Ч.Пирсом и Ч. Моррисом семиотики как общей науки о знаках и знаковых системах. Основные идеи своего подхода к языку Соссюр изложил в труде «Курс общей лингвистики», изданном его учениками (Ш.Балли и А.Сеше) в 1916 году. Согласно принятой в этой работе концепции язык есть система знаков, подчиненная своему внутреннему порядку, который и является истинным объектом лингвистики. Порядок или структура языка раскрывается исходя из следующих базовых принципов: 1) системность языка — взаимодействие и коммуникация составляющих его знаков, где знак представляет собой единство означающего и означаемого (плана выражения и плана содержания, смысла); 2) различение языка в качестве области всеобщего, кода правил, существующих вне индивида, и речи, как индивидуально-конкретного воплощения языка; 3) выделение синхронического порядка языка в качестве исходного и независимого по отношению к его диахроническому порядку; 4) обращение с языком как с формой, а не субстанцией, несводимость языка к субстратной природе элементов, его составляющих; 5) понимание структурной лингвистики как ориентированной на внутренние процессы и порядок языка, а традиционной лингвистики – на внешние условия его функционирования и развития. Концепция Соссюра получила свое развитие в трех крупнейших лингвистических школах: пражской (В. Матезиус, Б. Гавранек, Н.С.Трубецкой, Р.О.Якобсон); копенгагенской (Л. Ельмслев, В. Брендель, Х. Ульдалль); американской (дескриптивная лингвистика).

В дальнейшем структуралистский метод стал использоваться в литературоведении и искусствознании (В. Пропп, Р. Барт, У. Эко), антропологии и социологии (К. Леви-Стросс), мифологии и религиоведении (Ж. Дюмезиль, Ж.-П. Вернан), истории знания (М. Фуко, М. Серр), политэкономии (Л. Альтюссер), психоанализе (Ж. Лакан).

Становление структурной лингвистики и экстраполяция ее методов в 20-40-ые годы на целый комплекс дисциплин социально-гуманитарного знания можно определить как первый этап в эволюции структурализма. Понятие «структурализм» в этой связи стало использоваться как общее название методов социально-гуманитарных наук, направленных на обнаружение и описание структур в разных областях культуры.

На втором этапе, в 50-60-ые годы, структуралистская методология осмысляется как самостоятельное философское направление, которое оформилось в полемике с такими философскими позициями как субъективизм, эмпиризм, историцизм и гуманизм. Философский структурализм – это не единая доктрина, а приверженность исследовательской стратегии, в рамках которой действует ряд установок. Во-первых, смена акцентов в философском анализе с бытия и сознания, объекта и субъекта на отношения и структуры; иначе говоря, радикальная десубстанциализация традиционной метафизики. Провозглашение «смерти Бога» у Ницше дополняется у представителей философии структурализма констатациями «смерти Человека», «смерти Автора», «смерти Субъекта», неадекватности для современного мышления понятий «произведение», «творчество» и т.д. Во-вторых,поиски внеразумных оснований разума, стимулируемые идеями социальной философии Маркса и психоанализом Фрейда. В философском дискурсе структуралистов появляются понятийные конструкты, которые претендуют на формализацию и прояснение взглядов на природу и функции бессознательного: «ментальные структуры» (Леви-Стросс), «эпистемы», «дискурсивные формации» (Фуко), «символический порядок» (Лакан) и т.п. В-третьих, приоритет в рассмотрении разнообразных феноменов культуры на формообразующую, системно-знаковую роль языка; распространение структуралистской модели языка на разнообразные предметные области социально-культурной действительности. В-четвертых, манифестация перехода к рациональности нового типа, исключающей апелляции к рефлексивным, интроспекционистским или наивно натуралистическим, эмпирическим данностям в процедурах понимания и описания действительности. В этой связи в философии структурализма обсуждается вопрос об онтологическом статусе понятия структуры. Леви-Стросс настаивает, что структуры – это не фрагмент реальности, а ее конституирующие модели. У Эко, как и у большинства семиотиков, структура является инструментом мышления, который используется для гомогенизации (приведение к однородности) объектов исследования. Для известного социолога Гидденса нет структур, а есть структурации, иначе говоря, структура обладает виртуальным существованием, на которое указывают действия и взаимодействия.

На третьем этапе, в 70-80-ые годы, под воздействием внутренней самокритики происходит трансформация структурализма в постструктурализм и семиотику текста.

Постструктуралистские программы были высказаны такими (прежде всего французскими) философами, как Ж. Деррида, Ж. Делез, Ж. Лиотар, Ж. Кристева и др. Самокритика структурализма оказалась неизбежной потому, что структурализм начал с критики базовых понятий классического мышления: субстанция, сущность, реальность, человек. Недостатком этих понятий была их закрытость и завершенность. Но в результате эволюции структурализма оказалось, что таким образом может быть интерпретировано и понятие структуры. Необходимость переосмысления базовых понятий структурализма и привела к формированию постструктурализма.

Наибольшее влияние на становление философского структурализма оказали работы К. Леви-Стросса, Ж. Лакана и М. Фуко, хотя в их работах трудно отделить структуралистскую методологию, реализованную на определенном материале, от структуралистского философствования.

Структуралистский метод Соссюра приобрел черты универсализма в работах французского этнолога, антрополога и культуролога К. Леви-Стросса (р.1908г.). Окончив философское отделение Парижского университета, он в 30-40-ых годах вел полевые исследования жизни племенных народов в тропических джунглях Бразилии и индейских племен в Северной Америке. Вернувшись во Францию, занял должность зам. директора Антропологического музея в Париже (1949-1950), а затем профессора, зав. кафедрой социальной антропологии Коллеж де Франс (с 1959). Основные сочинения: «Структурная антропология» (1958), «Структура мифов» (1970), «Структурная антропология — 2» (1973) и др.

Структурная лингвистика послужила для Леви-Стросса образцом для разработки структурной антропологии. Исследуя брачные обычаи и системы родства в первобытных сообществах, французский антрополог пришел к выводу, что их природа аналогична природе языка. Материалом для анализа в данном случае послужили мифы, ритуалы, обряды как бессознательные, постоянно воспроизводимые структуры. Структурный подход позволил Леви-Строссу установить, что в системах родства у примитивных народов реализуется скрытая для эмпирического наблюдения цель: воспрепятствование замкнутости семейных кланов как условие жизнеспособности племенного сообщества. Причем речь здесь идет о переходе этого сообщества в пространство культурного развития. Обобщение полученных результатов привело создателя структурной антропологии к выводу, что различные стороны жизни социума – обычаев, традиций, норм поведения, искусства, религии, права и т.п. – могут изучаться путем построения типологических структур (порядков связей и соотношений между элементами), в рамках которых устанавливаются закономерности функционирования и трансформации социальных отношений. В этой связи вопрос о человеке и человеческом мыслился как вопрос о функционировании и взаимодействии безличных структур, находящих свое символическое выражение в пространстве культуры. Конечная цель гуманитарных наук, по мнению Леви-Стросса, состоит не в том, чтобы создать человека, а в том, чтобы его растворить. Совпадение же методов лингвистики и социальной науки объясняется тем, что у них один предмет – коммуникация и социальная интеграция. Создание структурной антропологии как своего рода «общей теории отношений» способствовало становлению философского структурализма.

Жак Лакан (1901-1981),опираясь на структурную концепцию языка и идею символического выражения элементарных человеческих отношений, стал родоначальником структурного психоанализа, основные положения которого были представлены в его работах «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953), «Тексты» (1966) и др.

Свою концепцию психоанализа Лакан определяет как «ортодоксальное» прочтение Фрейда, поскольку в отличие от неофрейдистов в ней предпочтение отдается не проблематике Я, а исследованию бессознательного – собственной области психического. Функционирование психики рассматривается французским психоаналитиком как взаимодействие трех ее уровней: «Реального», «Воображаемого» и «Символического», заменяющих известную фрейдовскую триаду («Оно» – «Я» – «Сверх-Я»). Реальное – это сфера биологической потребности, которая непосредственно не дана, не представима и не дифференцирована. Воображаемое – это область конструирования целостного образа Я (самодостаточного и одновременно иллюзорного и подвижного) как защитной реакции на нарушение единства с внешней средой. Первый синтез Воображаемого связан со «стадией зеркала», когда ребенок в 6 – 18 месяцев начинает узнавать свое отражение. Символическое представляет собой порядок культуры, который, по Лакану, практически совпадает с языком. Этот порядок индивид застает уже готовым, от включения в него зависят конфигурации Воображаемого и импульсы Реального. Только пройдя через символический строй языка, желания или потребности преобразуются в психологические факторы. Язык в данном случае рассматривается не как совокупность содержаний (область означаемого), а представляет собой формальный принцип структурирования, членения и различения элементов речи, «движение означающих», т.е. способов взаимосвязей знаков языка, доминирующих над означаемым (референтом, концептом).

Именно в этой связи становится понятным основополагающий тезис структурного психоанализа: «бессознательное структурируется как язык».Это значит, чтосуть психического раскрываетсяне через его объектное содержание или осознаваемые репрезентации субъекта (воспроизводимое единство Я), ачерез формальные, анонимные структуры языка (знаковых систем вообще), которые запечатлены в культурно-символическом пространстве человеческого существования.Таким образом,Лакан освобождает фрейдовский психоанализ от биологизма, подводя под него лингвистическую основу, а также придает ему философское измерение, связанное со структуралистской методологией.

Поль Мишель Фуко — один из наиболее ярких и влиятельных мыслителей второй половины XX-го века, творчество которого во многом определило проблематику и стиль европейской постклассической философии. Он родился в семье потомственных врачей 15 октября 1926 года в провинциальном городке Пуатье на юго-западе Франции. Последние годы его учебы в лицее пришлись на время фашистской оккупации. После окончания войны в 1946 г. Мишель Фуко поступает в Париже в Эколь Нормаль Супериор (Высшую нормальную школу), одно из наиболее престижных высших учебных заведений Франции. В атмосфере острого интеллектуального соперничества юный Фуко выделялся эрудицией, недюжинной работоспособностью и злой ироничностью. Его отношения с сокурсниками складывались не лучшим образом, он ощущал себя непонятым и одиноким, что привело к попытке самоубийства в 1948 г. Эта попытка, возможно, была спровоцирована и гомосексуальностью Фуко, тяжело переживаемой в юности.

Получив в 1948 г. в Сорбонне степень лиценциата по философии, Фуко в 1949 г. получил такую же степень по психологии и одновременно диплом Парижского института психологии, а в 1952 г. и патопсихологии. Левые настроения, доминирующие среди интеллектуалов послевоенной Франции, захватили и Фуко. В 1950 г. он вслед за своим преподавателем и другом Л. Альтюссером вступил в компартию, но пробыл в ней недолго. В 1951- 1955 гг. работал психологом в госпитале, преподавал психологию в университете г. Лилля и в Эколь Нормаль, где среди его слушателей был и Ж. Деррида. В своей первой работе «Душевная болезнь и личность» (1954) Фуко рассматривает психологию сумасшествия с позиций экзистенциального психоанализа Л. Бинсвангера и физиологии И.П. Павлова.

С конца 50-х и по начало 60-х годоа Фуко работает в культурных представительствах Франции в Упсала (Швеция), в Варшаве и в Гамбурге. Именно в эти годы были написаны работы «История безумия в классическую эпоху» (1961) и «Рождение клиники: археология взгляда медика» (1963). Выход в свет работы «Слова и вещи: археология гуманитарных наук» (1966) делает Фуко знаменитым и востребованным автором.

В 1966 – 1968 гг. Фуко преподавал в Тунисском университете, читая там курс «Человек в западной мысли»; неоднократно бывал с лекциями в Бразилии, Японии, Канаде, США. В 1966-1967гг. Фуко вместе с Ж. Делезом отвечал за подготовку к печати французского перевода критического полного собрания сочинений Ницше, а в 1968 г. был одним из создателей экспериментального университета в Венсене, а также первой во Франции кафедры психоанализа, куда были приглашены психоаналитики лаканавского направления. В это время в Фуко видят «жреца структурализма», он же соглашается считать себя лишь «певчим в хоре» структуралистского движения, которому он уделяет значительное место в своих текстах и интервью, различая структурализм как метод, используемый в частных областях, и «общий структурализм», являющийся способом философской диагностики современности, исходя из реконструкции формирующей ее совокупности практических и теоретических отношений. Но уже в «Археологии знания» (1969) он заявляет, что всей этой книгой пытается снять с себя ярлык структурализма.

На рубеже 60-70-ых гг. ярко проявился общественно-политический темперамент Фуко. Вместе с другими представителями французской интеллектуальной элиты он принял активное участие в майских (1968 г.) выступлениях студенческой молодежи, а в 1971 г. стал инициатором создания «Группы информации о тюрьмах» (активным членом этого общественного объединения был и Ж. Делез), которая ставила перед собой задачу сделать достоянием гласности информацию о положении заключенных. Группа самораспустилась только тогда, когда была создана первая во Франции организация заключенных со своим собственным печатным органом. В 1975 г. Фуко принял участие в акции протеста против смертного приговора одиннадцати испанцам, боровшимся с режимом Франко. Текст петиции был подписан виднейшими представителями французской интеллигенции (Ж.-П. Сартр, Л. Арагон и др.), опубликован в прессе, а также зачитан в Мадриде во время пресс-конференции. Пресс-конференцию разогнали, десант выдворили из Испании, а приговор привели в исполнение. Акция имела очевидные последствия. По всей Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку испанской оппозиции, изменилась и официальная позиция Франции по отношению к режиму Франко.

В 1970 г., выиграв конкурс у П. Рикёра, Фуко становится заведующим кафедрой истории систем мысли в Коллеж де Франс. Здесь он читал в 1971-1975-х гг. курсы лекций с выразительными названиями: «Теории и институты уголовного права», «Наказующее общество», «Психиатрическая власть», «Анормальные». Выходят в свет и его новые работы: «Порядок дискурса» (1970), «Ницше, генеалогия, история» (1971), «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (1975), «Игра власти» (1976) и др., которые свидетельствовали о повороте в философском творчестве их автора.

Фуко настойчиво заявляет о своем «неструктурализме», указывая на то, что общее, которое можно обнаружить у него с Леви-Строссом, Альтюссером и Лаканом, — это не метод, а общий противник: классическая рефлексивная философия и философия субъекта, лишь усиленная в экзистенциализме и феноменологии. Кроме того, он подчеркивает, что поставить под вопрос теорию субъекта ему помогли не только структуралисты, а в гораздо большей степени Ф. Ницше, Ж. Батай, М. Бланшо, далекие от структурализма. Заявленное размежевание со структурализмом определялось расширением исследовательской тематики: анализ систем языка и знания дополняется анализом систем власти.

Популярность Фуко достигает апогея. Его оценки социально-политических процессов, отклики на европейские и мировые события, высказываемые в книгах, статьях, и многочисленных интервью, тиражируются в различных периодических изданиях как во Франции, так и за рубежом. От него также ждут новых, созвучных современности работ. Фуко задумывает масштабный исследовательский проект – многотомную «Историю сексуальности». В 1976 г. издается первый том под названием «Воля к знанию», в 1984 г. публикуются т.2 и т.3 – «Использование удовольствий», «Забота о себе». Но полностью свой грандиозный замысел Фуко реализовать не удалось, он умер 25 июня 1984 г., став во Франции одной из первых жертв эпидемии СПИДа. Сохранилось обширное рукописное наследство французского философа, на которое наложен запрет на публикацию, — так распорядился он в своем завещании.

Исследовательский стиль Фуко соразмерен установкам неклассической и постклассической философии. Во-первых, он направлен на то, чтобы поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом к идее субъекта. Именно в этой связи Фуко открывает для себя перспективу рациональности без субъекта у Леви-Стросса и Лакана. Во-вторых, для его творчества характерен своеобразный полифонизм, сочетание различных тем и горизонтов исследования. Он избегает доктринальной завершенности в своих интеллектуальных поисках, его философское творчество представляет собой цепочку неожиданных поворотов, в свете которых предшествующие исследовательские результаты подвергаются неизбежной коррекции. Именно в этой связи следует оценивать отношение Фуко к структурализму, постструктурализму и постмодернизму (как, впрочем, к марксизму, фрейдизму и ницшеанству), он всегда сопротивлялся попыткам отождествлять его концепции с теми или иными «-измами». В-третьих, анализ Фуко представляет собой соединение фундаментальных обобщений с конкретным эмпирическим материалом. Этот материал не только принадлежит к разнообразным областям знания, но и всегда неординарен, сориентирован на обойденный вниманием предшествующих исследователей пласт фактов. В-четвертых, представленная в текстах интеллектуальная позиция не является ни апологией действительности, ни уходом в сферу иррациональной критики социально-политической ситуации, в которой находится исследователь. Позиция Фуко – это историко-аналитический критицизм. В-пятых, в текстах французского критического аналитика разрушаются границы между философией, историей и литературой. Дело в том, что, обращаясь к анализу знания, выраженного в речевых (дискурсивных) практиках, он фиксирует его конечность, то есть принадлежность определенным пластам истории. Но история «проговаривает» себя в порядках того, о чем можно, а о чем нельзя говорить, а также в предписаниях как следует говорить. История находит свое выражение в литературном строе той или иной эпохи. Исходя из сказанного, в-шестых, выявляется особая функция философии: диагностика настоящего, выявление условий, благодаря которым оно возможно. У философии нет прошлого. Тематизированная философская диагностика есть одновременно раскрытие своих собственных предпосылок, возобновляющееся усилие самообоснования.

В эволюции философского творчества Фуко просматриваются три этапа. На первом происходит его становление в качестве одного из заметных и оригинальных современных философов, работающих в структуралистской парадигме. Итоговой работой этого этапа, бесспорно, является «Археология знания» (1969). Но эта работа становится и отправной точкой в творческом повороте Фуко. Второй этап приходится на первую половину 70-ых гг., когда анализ систем знания и языка дополняется их соотнесением с формами власти, господства и подчинения, реализуемых в многообразии социокультурного пространства. Ключевой для данного этапа является работа «Надзирать и наказывать» (1975), идеи которой получили свое развитие в первом томе «Истории сексуальности» (1976). В 70-80-ые гг., на третьем этапе своей философской эволюции, темы дискурсивной организации знания и властных отношений,формирующих дисциплинарные пространства общества, оказываются подчиненными задаче анализа практик, задающих способы организации и трансформации субъективности. Об этом повороте в творчестве Фуко свидетельствуют два следующих тома «Истории сексуальности», а также статьи, интервью последних лет жизни.

К началу 60-ых годов Фуко освобождается от влияния доминируюших в интеллектуальном пространстве послевоенной Франции философских традиций. Во-первых, от гегельянского универсализма разума, преподносимого в качестве адекватного инструмента понимания «жизни» — индивида, культуры и человечества в целом (например, в работах Ж. Ипполита). Во-вторых, от имеющей картезианскую родословную и нашедшей свое новое выражение в феноменологии и экзистенциализме «философии субъекта», для которой субъект выступает в качестве основоположника значений, осмысленности мира и источника социально-культурных преобразований. Исследуя историю мысли, европейского знания, Фуко вслед за Леви-Строссом и Лаканом отказывается от инстанции субъекта и вводит такую единицу анализа как дискурс (дискурсивные практики).

Понятие «дискурс» (лат. discursus – разбегающийся, разделяющийся), широко используемое в современной лингвистике, семиотике и философии, не имеет прямого эквивалента не только в русском, но и во многих европейских языках. Обычно оно переводится как речь, слово, текст, рассуждение. Дискурс как сходен, так и отличен от языка и речи. С речью его сближает то, что он является деятельностью, процессом, а отличает – системность, обладающая внутренней организацией. Свойство системности сближает дискурс с языком. Язык является абстрактной универсальной системой, а дискурс – конкретной мини-системой. Дискурс – это обнаруживаемые порядки речевых практик, речь, наделенная социокультурным измерением, или язык, преобразованный говорящим субъектом и включенный в конкретный социокультурный контекст.

Фуко использует понятие дискурса для обозначения структурированного поля высказываний, задающего объекты, о которых говорят. В этом смысле дискурс есть подчиненный определенным правилам образования, существования и сосуществования досемиотический (дознаковый) уровень речевых практик, формирующих условия познавательного опыта. Субъект в рамках дискурсивного анализа становится точкой пересечения различных, исторически сложившихся дискурсов, и в результате он оказывается лишенным автономии и единства. Таким образом, традиционные для классической философии понятия субъекта и объекта заменяются в анализе Фуко структурами опыта, различными видами и типами дискурсивных практик, выражающих культурные ситуации той или иной эпохи.

Работы «История безумия», «Рождение клиники» «Слова и вещи», появившиеся в 60-ых гг., можно рассматривать как трилогию, связанную единым замыслом и способом анализа, названным Фуко «археологическим». Цель археологического исследования состоит в том, чтобы «вскрыть пласты», совокупности дискурсивных практик, благодаря которым становятся возможными познание и опыт, конституируется знание, формируются науки, образуются типы рациональности и философской рефлексии.

В «Истории безумия» рассматривается исторически меняющееся соотношение критериев различения разумности и неразумия (психической болезни). Фуко на основании богатого исторического материала показывает, что для людей ХVII – XVIII-х веков. фактически не существовало современного понятия психически больного. Доминировало общее представление о неразумии, к которому относили все виды отклоняющегося поведения: бродяжничество, попрошайничество, венерические заболевания, колдовство, занятия алхимией и т.п. Только к концу XVIII в. неразумие определяется как психическая болезнь (сумасшествие) и появляются лечебницы для душевнобольных. Новые представления о разумности, формирующиеся в эпоху Просвещения, способствовали спецификации неразумия как болезни. В свою очередь, социально-культурное конституирование области безумия (пространства лечебниц для душевно больных) проливает свет на новые смыслы и критерии разумности.

В «Рождении клиники» дискурсы врачебной практики раскрываются в соотнесении с юридическими, экономическими и религиозными отношениями, выраженными в соответствующих дискурсивных практиках. Фуко рассматривает методы медицинских наблюдений и их развитие на рубеже XVIII-XIX вв. В этот переломный для медицины период формируется клиническое наблюдение, которое открывает взгляду медика области, ранее остававшиеся незамеченными. Тело и смерть становятся предметом этого нового взгляда. Болезнь перестает определяться с точки зрения метафизики зла, как это делалось на протяжении многих столетий. Ее новое понимание проистекает из понимания смерти, позволившее прояснить явление жизни и того, что ей мешает. Фуко обращает внимание на деятельность врача Биша (1771-1862, специалист по тканям тела), который призывал своих коллег: «Вскройте несколько трупов; вы немедленно разгоните ту тьму, которую одним наблюдением рассеять было нельзя».

Становление анатомо-клинического метода является исторической основой новой медицины как науки об индивиде. Расширение области клинических исследований, преобразования в организации деятельности врача (специализация, появление системы лечебно-профилактических учреждений, органов здравоохранения и т.д.) радикально изменяет и медицину как практику врачевания. Новая медицина демонстрировала новое отношение к человеческой жизни: забота о здоровье пришла на смену заботе о спасении души, а врачи стали духовниками тела. В этой связи медицинская наука и практика становится образцом для изменений в гуманитарных науках и гуманитарных практиках. Этой теме посвящена работа «Слова и вещи».

Становление гуманитарного знания, гуманитарных наук раскрывается Фуко в связи с изменениями в социально-культурном пространстве нового времени (модерна). Исходной единицей анализа в данном случае становится понятие «эпистема» (греч. еpisteme – знание). Объясняя это понятие, автор работы «Слова и вещи» писал, что под «эпистемой» следует понимать совокупность отношений, которые в данное время могут объединять дискурсивные практики, благодаря которым оказываются возможными наука и формализованные системы. Таким образом, эпистема — это не форма познания и не тип рациональности, а то, что обнаруживает себя в дискурсивных упорядоченностях. Эти упорядоченности представляют собой исторически определенные конфигурации «слов», «вещей» и «представлений», в которых заданы способы понимания (знания), а также оценки и действия. Можно заметить, что эпистемы, выступая в качестве фундаментальных «кодов культуры», напоминают парадигмы Т. Куна.

В европейской культуре нового времени Фуко выделяет три эпистемы: возрожденческую (XVI в.), классического рационализма (XVII-XVIII вв.) и современную (с конца XVIII- начала XIX в. и по настоящее время).

Для Возрождения характерна тождественность слов и вещей, поскольку в вещи запечатлена знаковость, которой ее снабдил Бог. В этой связи мыслить вещи означало – упорядочивать их по принципу аналогии, вскрывать соответствия между ними, истолковывая Божественную именованность (знаковость).

Для классического рационализма отношения слова и вещи опосредованы представлением, в котором выражены характерные особенности вещи. Аналогия уступает место анализу. В качестве формы понимания вещей создается множество классифицирующих обзоров, примером которых могут служить ботаника К. Линнея или анализ богатств в экономике. Классическая эпистема нового времени (модерна) предполагает построение системы математически оформленного знания, генетический анализ, центральное положение наблюдающего субъекта (на философском уровне) и антропоморфизм (как установку в гуманитарном знании). Язык в данном случае теряет свое непосредственное сходство с вещами, он становится формой выражения и представления мысли. Этим объясняется интерес к построению «всеобщей грамматики» в новоевропейской классике.

Переход к современности связан с переходом в организации мысли (знания) от установки на упорядоченность к установке на историчность. Происходит становление нового представления о жизни, признающей неразрывную связь организма со средой. История природы, в которой человек рассматривается высшей ступенью, уступает место биологии в качестве координат обнаружения и понимания всего живого, в том числе и человека. Общую грамматику сменяет филология, развернутая к социально-исторической обусловленности языка. Анализ богатств в экономике уходит в тень, а на сцену выходит политическая экономия, исследующая эволюцию производства. Жизнь, язык и труд начинают пониматься как области, обладающие собственной историчностью и опосредующие соотношение между словами и вещами. Открытие этих областей исторически конечного, имеющих онтологический статус, позволило мыслить человека не в перспективе универсального субъекта, а через отношение к самому себе в координатах дискурсивных практик, выражающих историческую изменчивость жизни, труда и языка. В новой эпистеме человеку отводится скромное, истинно подобающее ему место в универсуме – исторически конечного существа. Именно этот поворот в истории европейской мысли и гуманитарного знания Фуко метафорически обозначил как «смерть человека».

Методологическим обобщением результатов, полученных в проанализированной нами трилогии Фуко, стала работа «Археология знания». Но она же свидетельствовала о назревающем повороте в творчестве ее автора, который явственно обозначился в работах 70-х годов («Порядок дискурса», «Надзирать и наказывать», «История сексуальности» — т.1 и др.).

В работах Фуко после «Археологии знания» «археологический анализ» дополняется «генеалогией власти» по типу «генеалогии морали» у Ницше. Смысл этого расширения исследовательского поля (обращение к анализу конфигураций власти, ее, так сказать, «родословному древу») – раскрытие социального контекста, в котором строятся и реализуются речевые (дискурсивные) практики. Порядок дискурса для Фуко перестает быть нейтральным объектом исследования, отныне он видит в нем проявления борьбы различных интересов. Но это не означает обращения к исследованию социальных отношений и связей в духе марксистской парадигмы, а представляет собой расширение найденного способа «аналитики настоящего», включение в его орбиту способов подчинения и регулирования, иначе говоря, «механизмов» власти.

В анализе власти Фуко, прежде всего, интересует вопрос: как она осуществляется, а не что она такое, откуда исходит. Осуществление власти есть соотношение сил, определяющих действия, направленные на другие действия. Власть как соотношение сил может побуждать, стимулировать, отклонять, облегчать или затруднять, расширять или ограничивать, делать более или менее вероятным. Основные тезисы Фуко о власти выстраиваются по четырем рубрикам: власть не является чем-то сугубо репрессивным (поскольку она побуждает, производит); она осуществляется в действии прежде, чем ей овладевают; она проходит как через тех, кто находится под властью, так и через властвующих; власть и знание различны по своей природе, но между ними устанавливаются взаимодопущения и взаимодополнения, в которых у власти есть приоритет над знанием (власть не видит, и не говорит, но она способствует видению и говорению). Способы организации знания, обнаруживающие себя в перспективе конфигураций власти, конституируются в дисциплинарные пространства. Таким образом, у Фуко речь идет не о субъектно-институциональной организации власти, а о власти как анонимной и вездесущей силе, задающей дисциплинарные пространства современного общества.

Исходной моделью для исследования дисциплинарной власти становится для французского философа тюрьма. Ее рождение в качестве особого общественного института происходит в XVII-XVIII вв. До этого времени преступление рассматривалось как конкретное покушение на власть, а наказание, носившее по преимуществу насильственно-телесный характер, — как месть преступнику. Наказание должно было быть очевидным, заметным и клейменный или казненный преступник служил средством утверждения беспощадности власти. К концу XVIII века наступает смена перспективы в уголовном праве. Первичным объектом наказания становится душа (совесть), а не тело. Применение тюремного заключения (лишения свободы) в качестве доминирующей меры наказания, в свою очередь, указывало на становление общества, в котором высшей ценностью является свобода личности.

Лишение свободы (изоляция), хотя и важная характеристика тюрьмы, но для Фуко не самая существенная. Тюрьма по отношению к судебно-правовой системе играет самостоятельную роль, она не инструмент правосудия, а институциональный аппарат на службе нормализации человеческого поведения, образец процесса дисциплинирования, связанного со становлением капитализма. По этому образцу конституируются другие дисциплинарные пространства: фабрика, школа, больница, армейская казарма и т.д. Дисциплинарная власть пронизывает все современное общество, воздействуя на человека, она формирует его в качестве податливого, послушного тела организованного и контролируемого социума. Силовыми линиями (диспозитивами) этой власти становятся: иерархический надзор и нормализаторские санкции (упражнения, отказ от наказания или награждения и др.), которые сливаются воедино в экзаменах, смотрах, испытаниях, инспекциях и т.д. Дисциплинарная власть – это власть-знание, в поле действия которой каждый индивид «высвечен», определен, документирован. Более того, инструментом этой власти становится и весь комплекс знаний о человеке.

В «Истории сексуальности» (т.1) Фуко описывает власть, распространившуюся на все виды отношений между людьми, включая самые близкие и интимные. Согласно традиционным представлениям, начиная с XVII века, сформировалась эпоха, в которую типичным является пелена молчания вокруг вопросов пола и секса. В своей работе Фуко утверждает прямо противоположное: именно с XVII века разворачиваются дискурсы, посвященные человеческому желанию и телесному наслаждению. Например, христианское пастырство следовало долгу пропускать все, что имело отношение к сексу, через «мельницу речи» — практики исповедания и покаяния. В XVIII – XIX веках порядки дисциплинарной власти в сфере экономики, педагогики, медицины, правосудия побуждают, оборудуют, институализируют все новые дискурсы о сексе, востребованные современной цивилизацией. Этот процесс, по мысли Фуко, свидетельствует об изменении характера власти. Ее стратегии теперь направлены не на распоряжение (смертная казнь, телесные наказания), а на контроль и расчетливое управление жизнью и здоровьем людей. Власть становится биовластью.

Становление такой системы власти имело существенные последствия как для социальной жизни, так и для изучения человека. Во-первых, оно определило изменения в научном дискурсе о жизни: проблематика жизни и человека привела к утверждению современной эпистемы. Во-вторых, оно способствовало появлению разветвленных технологий власти, которые охватывали все, что касается тела: здоровье, приемы кормления и ухода за младенцами, сексуальное поведение, условия жизни и пр. В-третьих, оно привело к усилению роли норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного действия, т.е. механизмах регулирования и коррекции поведения индивидов по отношению к норме. В таком контексте становится понятным место, которое занял секс в современном обществе. С одной стороны, к нему имеет отношение утвердившаяся «дисциплина тела»; с другой же стороны, к нему имеет отношение и регуляция демографических процессов. Поэтому секс, который связан одновременно и с жизнью индивида, и с жизнью вида, особо важен для процедур и технологий власти над живым.

Очередной поворот в творчестве Фуко происходит в процессе работы над последующими частями «Истории сексуальности». Если переход от анализа истории знания (выраженного в дискурсивных порядках) к аналитике власти можно рассматривать как развитие исследовательской позиции за счет введения дополнительной по отношению к языку «независимой переменной» – дисциплинарной власти, то новый поворот потребовал формирования нового взгляда на субъективность. В этой связи Фуко ретроспективно переосмысляет свой творческий путь. В своих статьях и интервью 80-х годов он возвращается ко всему, что им было сделано, стремиться снять односторонние толкования его работ, дает новые формулировки основных мотивов и этапов своего творчества.

Во-первых, Фуко недвусмысленно высказался, что не против субъекта, а против априорной теории субъекта. Субъект не субстанция, а форма, имеющая исторически изменчивую конституцию. Исследование того, как человек конституировался в качестве определенной исторической формы субъекта и посредством каких практик, — это и было главным предметом его творческого интереса.

Во-вторых, с точки зрения поздних самооценок Фуко, на первых двух этапах своего творчества он акцентировал внимание на «конечности человека», исторической определенности форм субъективности в координатах языка-знания-власти. Начиная же со второго тома «Истории сексуальности» его исследовательский интерес смещается в плоскость анализа практик, благодаря которым человек научается строить и преобразовывать себя. Забота о себе и соответствующие ей техники становятся ведущей темой для «позднего» Фуко.

В своих последних работах и курсах лекций («Использование удовольствий», «Забота о себе», «Герменевтика субъекта») Фуко обращается к анализу аскетических практик христианства, античных практик заботы о себе, в которых субъективность раскрывается как поиск собственной идентичности и способов самореализации. Археология знания и генеалогия власти дополняются генеалогией субъекта, направленной на раскрытие исторической изменчивости «техник себя», «отношения к себе». Таким образом, конструируется «онтология настоящего» — раскрытие сложившейся конфигурации исторически изменчивого социального опыта (социальных практик), осуществленное Фуко по трем осям: истины (знания), власти и моральности.

Человек историчен, следовательно, конечен, но у него никто не может отнять испытания границ, задаваемых языком, знанием и властью, на себе, экспериментирования своими возможностями в структурированном поле исторического существования. Это испытание себя, наша работа над самим собой, как утверждал Фуко, есть наше проявление в качестве свободных существ. Социальная обусловленность не отменяет возникновение в ней некой новой размерности, несводимой к породившим ее механизмам. Между полем социального и процессом возникновения индивидуальности всегда остается зазор для свободного действия, в котором освоение данных в социальном пространстве форм дополняется созданием индивидуально-неповторимых форм самореализации. Опыт испытания, поиска форм самореализации и попыток преодоления границ сам ограничен (включен в определенный социально-исторический контекст), поэтому он должен возобновляться снова и снова, никогда не достигая завершенности. Человек – это открытое существо, как в плане ресурсов возможностей для освоения существующих форм социальных практик, так и в плане утверждения для себя возможности иного.

В концептуальных построениях Фуко с достаточной ясностью обнаруживаются области неструктурированного, осмысление которых стимулировало процесс трансформации философии структурализма в философию постструктурализма и постмодерна. К таковым следует отнести: усилия субъективности как проявление сингулярности (лат. singularis – особый, единственный в своем роде), разрыва, пересечения структурных образований; дискурсивное конструирование объекта (объективности) находит свое выражение в множестве, предполагающем нелинейность, т.е. разнообразие точек мест и функций; дискурсивная эквивалентность литературной формы, научной теоремы, повседневной фразы, шизофренического бреда и т.д. не отменяет их несводимость друг к другу.

Подобно структурализму, постструктурализм, не представляет собой целостного философского течения. Скорее, это совокупность подходов в философии и социально-гуманитарном знании, сложившаяся в 70 — 80-х годах (главным образом во Франции, отчасти – в США) и связанная с критикой традиционного структурализма, его радикализацией. В этом отношении постструктурализм можно считать «второй волной» структурализма или завершением заложенных им традиций философско-методологического анализа. К представителям постструктурализма принято относить французских философов Ж. Деррида, Ж. Делёза, Ж. Бодрияра, Ж. Лиотара, Ж. Кристеву, а также американских литературоведов и философов П. де Манна, Х. Блума, Дж. Миллера, С. Вебера и др. Постструктуралистские тенденции обнаруживаются в творчестве М. Фуко, Р. Барта и Ж. Лакана.

Социально-политическим контекстом, стимулирующим поворот к постструктуралистским установкам, стали майско-июньские события 1968 года, которые обострили чувствительность интеллектуалов к социальным противоречиям. Индивидуальное сознание было потрясено столкновением с реальностью массовых революционных выступлений и одновременно действенной силы механизмов анонимной власти. Под вопрос был поставлен престиж науки, оказавшейся неспособной ни объяснить, ни предсказать социальные катаклизмы. Типичным становится разочарование в гуманитарной культуре, ее значимости в обществе. Экзистенциалистский индивидуальный героизм, столь популярный в послевоенные годы, оказался бессильным против «демонизма власти». Точкой отсчета для постструктуралистских новаций стало осмысление знаменитого лозунга бунтующей студенческой молодежи: «Структуры не выходят на улицы». Поскольку в тотально структурированном обществе происходят события, связанные с неприятием существующего порядка, значит главное в структуре то, что выводит за ее пределы.

Чтобы провести различие между структурализмом и постструктурализмом, уточним главные философско-методологические установки структурализма. Это, во-первых, отказ от любых проявлений субстанционализма, характерных для традиционной метафизики (метафизики «присутствия», «сознания», «субъекта»), в структуралистском анализе, который ориентирован на отношения и функциональные связи исследуемой предметной реальности. Во-вторых, моделью структурно-функциональных зависимостей для структуралистов становится язык, поскольку его важнейшим качеством является не его субстанциональные характеристики (материальность или идеальность), а функция (обеспечение человеческой коммуникации). В реализации этой функции язык выступает как единство знака и значения, системной организации и разнообразия речевой практики (речевого общения). Речь – это «язык в работе». Контекст общения, разнообразие речевых практик определяют «игру» значений и смыслов языковой реальности. По типу этой структурной модели языка может быть рассмотрена любая совокупность феноменов культуры, то есть как функционирование и взаимодействие различных символических систем. В-третьих, представленная в качестве структурных образований культурная или историческая предметность бессубъектна, иначе говоря, не имеет фиксированного центра своего порождения или активности. Структуры различаются или повторяются по отношению друг к другу. Таким образом, символически истолкованное социально-культурное пространство выступает в качестве автономной и конструирующей силы по отношению к инстанции индивида. Наконец, в-четвертых, структурализм сохраняет связь с рациональными процедурами анализа. Это особенно очевидно, когда его философские установки результативно воплощаются в конкретном исследовательском материале.

Постструктурализм зарождается, так сказать, в недрах структурализма в конце 60-х и сосуществует с ним на всем протяжении 70-х годов. Только к 80-ым годам он оформляется в качестве самостоятельного движения в философии и особого стиля художественного творчества, смыкаясь с постмодернистскими настроениями и установками, возобладавшими в западной культуре последних десятилетий XX-го века.

Формирование постструктуралистской стратегии, прежде всего, было связано с обнаружением элементов традиционной метафизики в самом понятии структуры. Наличие структурности как исходного пункта структурализма предполагает существование места,откуда структурность фиксируется. Иначе говоря, существование структуры устанавливается по отношению к определенному центру, существование которого возвращает в орбиту структуралистского анализа традиционные фигуры «Я», «сознания», «субъекта», хотя и в неявном, скрытом виде. Кроме того, в понятии структуры сохраняются характерные для традиционной метафизики установки на завершенность и закрытость. В этом смысле оно не отличается от таких понятий классической философии, как «идея», «сущность», «субстанция», «вещь» и т.д. За рамками структуры, понятой в качестве статической упорядоченности, остается ее динамика и история, то есть переход от одних структурных образований к другим. Этот переход объясним только как случай или катастрофа. В этой связи представители постструктурализма ставят перед собой задачи децентрации структуры и преодоление ее статичности. Решение этих задач происходит на путях радикализации критики классической метафизики.

Наиболее показательной в этом отношении является критика европейской метафизики, предпринятая Ж. Деррида (1930-2004). В своих работах («Различение», «Голос и феномен», «Эссе об имени», «Письмо и различие», «О грамматологии» и др.), он провозглашает необходимость деконструкции (вскрытия неявных установок или «разборки» и «сборки») классического философствования и классического мышления. Операция деконструкции обнаруживает логофонофаллоцентризм в унаследованной европейской метафизике. Ее логоцентризм означает безусловную данность присутствия (человека и мира), смысла, полноты понимания. Фоноцентризм указывает на первичность в построениях любого понимания и языка голоса, через который порождается и выговаривается смысл. В традиции европейской философии и культуры смысл – это и есть голос. Этой традиции Деррида противопоставляет процесс письма, который предстает у него в качестве децентрированного, открытого пространства, лежащего в основе устной речи. Фаллоцентризм – это доминирование в европейской культуре и во всех ее продуктах «мужской идеологии».

Не менее решительной является критика европейской философии и культуры у Ж. Делеза(1925-1995), автора работ: «Различие и повторение», «Логика смысла», «Марсель Пруст и знаки», исследований по философии Ницше, Спинозы, Лейбница и др. Совместно с Ф. Гваттари им также написаны «Капитализм и шизофрения» (1 т.- «Анти-Эдип», 2 т. – «Тысячи Плато») и «Что такое философия». Альтернативой линейной, субординированной иерархии, в схемах которой работала классическая философия, наука и искусство, у Делеза является полинаправленное (нелинейное, не имеющее субординации) многообразие становления (или становлений), которое раскрывается в разных перспективах и отношениях. Если метафорическим образом классического подхода можно считать дерево (соподчинение корня, ствола и ветвей, имеющее вертикальный вектор роста и организации), то альтернативным ему будет образ-метафора ризомы («корневых волосков»), то есть горизонтально распространяющееся, не имеющее субординации корневище, в котором каждая точка может стать началом роста и преобразования. Так растет трава, так распространяется грибница, мох, плесень и т.д. По мнению Делеза, мир культурно-историчен, а любой культурно-исторический процесс не древовиден, а ризоматичен. В ризоматическом процессе нет фиксированного начала и конца, различия между внутренним и внешним, поверхностью и глубиной, в нем не предполагается и единого центра – он везде, где есть складка, изгиб, то есть переход от поверхности к изнанке или от изнанки к поверхности.

Не менее существенным для постструктуралитского поворота является пересмотр базовых положений символизации, построения формальных символических систем, идущих от модели языка, предложенной Соссюром. Следуя установке размыкания структуры, представители постструктурализма отказываются от истолкования знака как единства означающего и означаемого. Уже Лакан предлагал отказаться от иллюзии, что означающее выполняет функцию репрезентации означаемого. В своей концепции «плавающего означающего» он окончательно разрывает связь между означающим и означаемым, между знаком и означаемым им явлением. Каждое означающее лишь отсылает к другому означающему. Процедура означивания, таким образом, представляет собой взаимоотношения между различными перспективами, реализуемыми означающими.

На преодоление репрезентационной функции знака и, в целом, символических систем были направлены также концепции противопоставления текста произведению (Барт) и семиотизации как альтернативы символизации (Кристева). В первом случае речь идет о том, что произведение означает ставшую структуру или законченное производство, в то время как текст – это процесс становления произведения. Текст отсылает к другим текстам, он открыт бесконечным преобразованием, представлен как множественность текстов, в отношении которых теряет смысл различие внутреннего и внешнего. Целью анализа текста тогда будет установление игры множества смыслов. В подходе же Кристевой символизация есть язык как единство номинации (обозначения), знака и синтаксиса, а семиотизация — процесс производства знаковой системы. Анализ текста предполагает различие между «фено-текстом» и «гено-текстом». «Фено-текст» — это структурированная поверхность текста, которая исследуется структурной лингвистикой. «Гено-текст» — это глубинная, «не-структурированная» и «не-структурирующая», ткань текста, в которой осуществляется производство смыслов.

Осуществляя деконструкцию «метафизики присутствия», Деррида противопоставляет связанной с этой метафизикой теории репрезентации понятие-метафору следа. След – это присутствие, которое отсылает к отсутствию. Но принять след как указание на отсутствие того, к чему он отсылает, означает стирание следа и отсылка к новому следу (воображение отсутствующего по следу есть след следа). Таким образом, присутствие как таковое или исходный референт (означаемое), к которому отнесенслед (означающее) рассеивается. След проявляется как отношение к другому следу, как процесс прослеживания и стирания, он не имеет собственного места, постоянно смещается, отсылается, никогда не может быть представлен сам по себе. Письмо, по мнению Деррида, представительствует след в самом общем виде, но оно не есть сам след.

Как очевидно из сказанного, критика структуралистской модели языка и символизации способствовала радикальной десубстанционализации структурализма, преодолению в нем рецидивов традиционной метафизики, раскрытию структуральности (незавершенности, открытости) понятия структуры и структурного анализа.

К двум, обозначенным выше, постструктуралистским линиям критики структурализма следует добавить еще одну – окончательное преодоление целостности субъекта. В рамках структурализма в этом направлении был сделан первый шаг, постструктурализм довел процесс десубъективизации структуралистской методологии до возможного предела. Концепция «плавающего означающего» у Лакана сделала иллюзорной инстанцию центрированного, воспроизводимого «я». У Фуко субъект превращался всего лишь в силу («мерцающий очаг») сопротивления в игре многообразных векторов действия анонимной власти или в процесс субъективации, выраженный в практиках (техниках) заботы о себе. В ризоматическом становлении Делеза «стертый» субъект обозначался в виде складки, изгиба во взаимопереходах поверхности и изнанки. Метафорическое понятие ризомы встраивается Делезом в его номадологию (от nomad – кочевник), представляющую собой концепцию не поддающегося структурированию, децентрированного, событийно-случайного мира.Субъектность в таком мире рассеяна, представлена номадическими сингулярностями (от лат. singularis – единичный, единственный в своем роде).

Все перечисленные особенности постструктуралистского философствования ставят под вопрос возможности рациональных процедур объяснения и понимания. Философия все в большей степени обнаруживает свое родство с литературой и политической публицистикой, становится способом экспериментирования с теми или иными разновидностями текстов. Она лишается своего привилегированного положения в системе знаний и культурно-исторических практик. Философ больше не репрезентирует высшую истину, в лучшем случае он может предложить бесконечное множество смыслов и значений, которые в принципе нельзя оформить в виде замкнутой, завершенной системы. Философ не может дать никаких теоретических гарантий для сохранения ценностно-мировоззренческой целостности и самотождественности индивида.

Однако, стратегия игры, фрагментации и дифференциации, доминирующая в философском дискурсе постструктурализма и постмодернизма, бесспорно, связана с критикой современного типа власти с его институтами и механизмами контроля над индивидами. Эта власть уже имеет не дисциплинарную организацию (диагноз Фуко), а представляет собой систему непрерывного и анонимного контроля (диагноз Делеза). Функционирование корпораций, приоритет маркетинга, глобальная финансовая система, непрерывное образование, новые пространства масс-медиа – вот наиболее явные «сетевые ресурсы» современного общества контроля. Индивиды в таком обществе превращаются в шифры и коды, а массы – в банки данных, индексы спроса, рейтинги пристрастий. Диагностируя эту власть и общество, современная философия предостерегает индивида об опасности потери им целостности и самотождественности, а значит — превращения в удобный объект для манипулирования. Таким образом, она дает индивиду шанс сопротивляться.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Каковы различия между структурализмом как методом и философией?
2. Этапы становления философии структурализма и ее основные установки.
3. Какого рода основные темы философского структурализма К. Леви-Стросса и Ж. Лакана?
4. Основные этапы творческой эволюции М.Фуко и базисные темы каждого этапа.
5. Идейные истоки и основные установки постструктуралистического поворота в философии структурализма, их выражение в философии Ж.Делеза и Ж.Деррида.
6. Дайте определение ключевых понятий данной темы.
7. Прочитав в Приложении к пособию тексты М.Фуко, Ж. Делеза и Ж. Деррида, дайте ответы на вопросы к ним.

ЛИТЕРАТУРА К ТЕМЕ.

1. Автономова Н.С. Мишель Фуко и его книга «Слова и вещи». Вступ. ст. //Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. С-Пб., 1994.

2. Автономова Н.С. Памяти Жака Деррида //Вопросы философии 2005, №4.

3. Визгин В.П. Фуко – теоретик цивилизации знания //Вопросы философии 1995. №4.

4. Делёз Ж. Фуко. М., 1998.

5. Делёз Ж. Беседа об «Анти-Эдипе» (вместе с Ф. Гваттари), Беседа о «Тысяче плато», Защитники // Делёз Ж. Переговоры. 1972-1990. С-Пб., 2004.

6. Деррида Ж. Различение // Деррида Ж. Голос и феномен. С-Пб., 1999.

7. Деррида Ж. «Наконец-то научиться жить» (последнее интервью).//Вопросы философии 2005, №4.

8. Завьялов Б. М. Критический гуманизм Мишеля Фуко //Человек в современных философских концепциях. Материалы второй международной научной конференции. Волгоград, 19-22 сентября 2000 года. В 2-х ч. Волгоград, 2000. Ч.1. С.267-270.

9. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996.

10. Колесников А.С. Мишель Фуко и его «Археология Знания». Вступ.ст.// Фуко М. Археология знания. С-Пб., 2004.

11. Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму. М., 1998.

12. Лакан Ж. Телевидение. М., 2000.

13. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 2001. Гл. 1-4, 15.

14. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С-Пб., 1998.

15. Философия и литература. Беседа с Жаком Деррида //Жак Деррида в Москве: деконструкция путешествия. М., 1993.

16. Фуко М. Археология знания. С-Пб., 2004. Гл.I.

17. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. С-Пб., 1994. Гл. 10.

18. Фуко М. Прядок дискурса. Забота об истине (Беседа с Ф. Эвальдом) //Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996.

19. Фуко М. Герменевтика субъекта (выдержки из лекций в Коллеж де Франс, 1981-1982 гг.) Социо-Логос. Вып.1. М.,1991. С. 284-311.