«бил своих жен и подсаживал их на выпивку»: друзья михаила ефремова рассказали о его личной жизни
История со смертельным ДТП Михаила Ефремова вскрыла его тайный роман с актрисой театра «Современник» Дарьей Белоусовой. Сразу после аварии артист отправился не к себе домой, а в ее квартиру на Чистых прудах, откуда его забрала полиция. Сейчас Ефремов сидит под домашним арестом в своих апартаментах в Плотниковом переулке, где он живет вместе с пятой женой Софьей Кругликовой. Как нам рассказали в околоследственных кругах, Ефремов просил разрешить Дарье Белоусовой как близкому человеку приходить к нему по адресу его домашнего ареста.
— Белоусовой никто не разрешит приходить к Ефремову, даже если он этого и хочет, потому что она не родственница, — сообщил «КП» адвокат актера Эльман Пашаев. — Даже бывшим женам не разрешено навещать его на домашнем аресте. Не знаю, кто ему Белоусова. Я не спрашиваю о личной жизни. Михаила поддерживает жена, которая его любит и сильно за него переживает.
После аварии Ефремов поехал к любовнице Дарье Белоусовой.
Первой супругой была актриса Елена Гольянова.
«Даша не бросит Мишу»
— Отец Дарьи Владимир Белоусов был актером театра «Ленком», — рассказал «КП» артист «Ленкома» Виктор Раков. — Он умер, когда ей было 12 лет. Даша росла среди звезд «Ленкома», с детства выходила на сцену в эпизодах. Абдулов ее на руках носил, Янковский, Караченцов уделяли внимание. Она пришла работать в театр «Современник», вышла замуж за Шамиля Хаматова (брата актрисы Чулпан Хаматовой). Они развелись после восьми лет брака. Сейчас Дарья поддержала Михаила Ефремова, думаю, это правильно. Дарья ни в коем случае не отвернется от друга, попавшего в беду.
По словам друзей, в 2021 году Белоусова развелась, а в 2021-м за ней начал ухаживать Ефремов. С осени прошлого года их часто видели вместе в квартире Дарьи в Казарменном переулке.
— Последнее время Ефремов жил у Дарьи. А жена на даче с детьми всю самоизоляцию сидела, — говорит бывшая завлит МХТ Чехова Татьяна Бронзова, жена актера Бориса Щербакова. — У жены Сони, видимо, уже не хватало сил терпеть пьянство и наркоманию мужа.
Второй раз женился на филологе Асе Воробьевой
Один из знакомых Ефремова рассказал нам, что с Дарьей у актера были серьезные отношения. Он оплачивал ей съемную квартиру, но от жены уходить не собирался.
— Миша никогда не считался верным мужем, — говорит Татьяна Бронзова. — У него постоянно были женщины плюс к женам. В его любовницах были и актрисы, и работники театра, но я не буду называть имен. От Олега Ефремова он взял мужское очарование, его отец был не промах в этом деле. И Миша пользовался большим успехом у прекрасного пола.
Шрам на всю жизнь
Недавно режиссер Валерий Сергеев заявил: Ефремов «истязал женщин», от него многие душевно и физически пострадали. Мы позвонили режиссеру за подробностями.
— Миша Ефремов поднимал руку на женщин, — рассказал «КП» Валерий Сергеев. — А женщины его любили и все терпели. Запомнившаяся история, когда он в порыве гнева запустил чашкой в свою возлюбленную, актрису Наталью Ионову. Только за то, что она посмела ему возразить, а он этого не выносил. Чашка разбилась, и осколок рассек девушке губу. У нее остался шрам на всю жизнь. Потом она не выдержала его вспышек гнева, ушла из молодежного театра-студии «Современник-2», которым руководил Миша Ефремов, и из профессии.
Он так многим жизнь поломал. Многие сотрудницы «Современника-2» прошли через постель Миши. Он был неуемным в этом плане, менял одну, другую. Он принял Асю Воробьеву завлитом «Современника-2» через постель, не погнушавшись, что она на тот момент была женой Антона Табакова. Она родила ему сына Никиту. И актрису Евгению Добровольскую тоже принял в труппу коллектива таким же образом, она стала его третьей женой, тоже родила сына.
Третьей женой стала актриса Евгения Добровольская
Из-за его пьянок театр штормило. Директор «Современника-2» мне плакался, что, приехав на гастроли, Миша запил и по пьяной лавочке поменял заявленный репертуар, оставил в афише один и тот же спектакль. Директор за голову хватался. Но спорить с Мишей было бесполезно, иначе он лез в драку.
Обжег горло кокаином
— Всех своих жен он подсаживал на выпивку, — говорит Валерий Сергеев. — Ася Воробьева настрадалась от него и сбежала. На его третью жену Евгению Добровольскую достаточно посмотреть — все на лице написано. Четвертая жена Ксения Качалина спивается. Пятая жена Соня до последнего терпела пьяные дебоши Ефремова.
— Ефремов выпивши проявлял агрессию, — подтверждает Татьяна Бронзова. — Он совсем не добрый человек. Веселый среди друзей. А если кто-то ему будет перечить, то может ударить. И тогда уж не разбирается, кто перед ним — мужчина, женщина или старик. В милицию его не раз забирали. Он, кстати, так в армии оказался. Избил пожилого ветерана, который сделал ему замечание. Чтобы Мишу не упекли в тюрьму, отец его отправил в армию. Позже Ефремов уволил сына из театра за то, что он покалечил одного человека — сильно ему ударил в пах. Тот человек не может иметь детей. Против Миши возбудили уголовное дело, но закрыли его благодаря связям Олега Ефремова.
— Михаил мог ударить женщину?
— Конечно. И жен своих бил. Все было. Женя Добровольская много от него вынесла. Приходила в театр с синяком под глазом, и мы знали, кто синяк ей поставил. Очень плохое влияние на него оказала четвертая жена Ксения Качалина. Она свела его с наркотиками. Помню, поехали на гастроли с театром. Должны были играть спектакль «Борис Годунов». Миша играл Самозванца. И вдруг он утром ко мне приходит: «Я не могу сегодня играть. Вызывайте Андрея Панина из второго состава». Я спрашиваю: «Что случилось?» «Сильно болит горло. Еле дышу». Я вызвала врача. Доктор мне потом говорит: «Да какая простуда, у него все обожжено. Это кокаин. Лишнее он принял, надышался». Тогда мы впервые с этим столкнулись. Я рассказала все Олегу Ефремову, чтобы он обратил внимание. Он мне не поверил. А потом вскоре уволил сына из театра.
Четвертая жена Ефремова актриса Ксения Качалина. Фото: Константин КРЫМСКИЙ/TASS
СПРАВКА «КП»
Ефремов был женат пять раз, у него шестеро детей.
1. Первой супругой была актриса Елена Гольянова.
2. Второй раз женился на филологе Асе Воробьевой. У пары родился сын Никита.
3. Третьей женой стала актриса Евгения Добровольская. В этом браке появился сын Николай.
4. Четвертая жена — актриса Ксения Качалина, родила дочь Анну Марию.
5. Нынешняя супруга — звукорежиссер Софья Кругликова. В этом браке родились трое детей: Вера (2005 г.), Надежда (2007 г.), Борис (2021 г.).
Актриса Наталья Негода покорила Михаила в середине 80-х. Фото: Кадр из фильма.
А БЫЛ ЕЩЕ СЛУЧАЙ
Роман с «Маленькой Верой»
— Ефремов в середине 80-х несколько лет жил с актрисой Натальей Негодой, ставшей секс-символом после фильма «Маленькая Вера», — рассказал «КП» журналист Евгений Додолев. — Она первая советская актриса, снявшаяся для «Плейбоя». Немудрено, что она привлекла внимание Миши. Но Наташа по типажу такая женщина-дочь. Ей нужен был мужчина-отец, а Миша не тот мужчина, который может опекать и защищать. Да и пил Миша очень сильно. Помню, как он скакал по столам в ресторане и кричал, что он Бэтмен.
видео
Дарья ефремова | в объятиях честного крокодила
В последний день марта исполнится 135 лет с момента рождения Корнея Чуковского, одного из самых популярных детских авторов даже в сегодняшней России: до сих пор «Айболит», «Мойдодыр», «Муха-Цокотуха» выходят практически ежегодно огромными тиражами. А кроме того — наиболее заметного литературного критика своего времени, прославившегося острыми зарисовками, фундаментальными работами по теории художественного перевода.
Когти Чуковского, по выражению современников, ощущал на себе едва ли не каждый, о ком тот писал. На карандаш попадали многие: Куприн, Блок, Сергеев-Ценский, Горький, Арцыбашев, Мережковский, Бальмонт, Андреев. Афористичный, жесткий, парадоксальный, он вкладывал в литературоведческие заметки сильную эмоцию, считая ее таким же необходимым компонентом жанра, как и собственно анализ. «Покуда критик анализирует, он ученый, но когда он переходит к синтезу, он художник, ибо из мелких и случайно подмеченных черт творит образ человека».
Его искусство — Чуковский как раз настаивал на занесении критики в разряд искусств — оказывалось настолько дерзким, что часто ставило в тупик. Порой и не поймешь, превозносит он или ругает. Так, например, сумрачного Леонида Андреева Корней Иванович произвел в лихачи-маляры. Другого изысканного стилиста назвал «больным кротом»:
«Все современные писатели словно вдруг и поголовно ослепли. Уж не выколоты ли у них глаза?.. Точно перед слепорожденными бесследно прошло многоликое потомство и Хоря, и Калиныча, и Хлестакова, и Стивы Облонского, и трех сестер… Но страшно быть зрячим кротом. Зрячий крот это аномалия, зрячий крот это больной крот, — как бы у него не случилось воспаление мигательной перепонки. Зрячесть Куприна — это его болезнь. Он, как никто сейчас в русской литературе, смотрит жадно и видит остро: «Трава была так густа и сочна, так ярко, сказочно-прелестно зелена и так нежно розовела от зари, как это видят люди и звери только в раннем детстве»… Он деловито сообщает нам, что «крик тетеревов отчасти похож на испорченный, осипший петушиный крик, отчасти на шипение, а также на свист ножа под колесом точильщика; что у донской лошади горбоносая морда и острый кадык; что повилика пахнет горьким миндалем; что у американских атлетов нет аристократического самолюбия, и они борются только из-за приза; что у конокрада Бузыги все ребра срослись до самого пупа…».
А вот — пронзительная дневниковая запись о смерти Блока, он узнал о ней в деревне под Порховом, занимаясь устройством летнего санатория для писателей: «Каждый дом, кривой, серый, говорил: «А Блока нету. И не надо Блока. Мне и без Блока отлично. Я и знать не хочу, что за Блок». И чувствовалось, что все эти сволочные дома и в самом деле сожрали его… я увидел светлого, загорелого, прекрасного, а его давят домишки, где вши, клопы, огурцы, самогонка — и порховская самогонная скука. Когда я выехал в поле, я не плакал о Блоке, но просто — все вокруг плакало о нем. И даже не о нем, а обо мне. «Вот едет старик, мертвый, задушенный — без ничего». Я думал о детях — и они показались мне скукой. Думал о литературе — и понял, что в литературе я ничто, фальшивый фигляр — не умеющий по-настоящему и слова сказать. Как будто с Блоком ушло какое-то очарование, какая-то подслащенная ложь — и все скелеты наружу».
Их связывала самая искренняя дружба. Более всего в людях Корней Иванович ценил правдивость, а Александр Александрович был категорически чужд притворству, совершенно не умел золотить пилюлю. И эту особенность молодому Чуковскому не раз приходилось испытывать на себе…
1921 год. Поэтический вечер в одном из петроградских театров. Публики несметное множество. Чуковскому надо произносить речь, но он нездоров, расстроен, утомлен, выступление не клеится. Кое-как кое-что скомкав, поскорее убежал за кулисы. Блок между тем имел грандиозный успех и всей душой участвовал в неуспехе друга: подарил цветок из поднесенных ему, предложил запечатлеться на одной фотографии. Эта карточка широко известна и сейчас: сорокалетний Корней, молодцеватый, с гусарскими усами, с вызовом смотрит в объектив (сам он писал «с убитым лицом»), рядом — Блок, спокойный, добрый, как врач у постели больного.
«Когда мы шли домой, он утешал меня очень, но замечательно — и не думал скрывать, что лекция ему не понравилась. «Вы сегодня говорили нехорошо, —сказал он, — очень слабо, невнятно… совсем не то, что прочли мне вчера». Потом помолчал и прибавил: «Любе тоже не понравилось. И маме…»
Конечно, это был редкий случай публичного провала. Чуковского знали как блестящего оратора, способного гипнотизировать зал — столько энергии, чувств вкладывал он в свои выступления. Отмечали его артистизм, даже сценический дар, считали мастером каламбура.
— Господа честные крокодилы, желаю вам доброго здравия! — уже в статусе дедушки Корнея приветствовал мэтр благодарную публику. С детьми играл в несерьезность, однажды на вопрос ве- дущей какого-то праздника «Кто лучше всех знает Мойдодыра?» закричал «Я!».
А философ Василий Розанов оставил художественные воспоминания о лекциях Чуковского в Большом демократическом зале Соляного городка: «Вы снова соглашаетесь и удивляетесь, как вам в 50 лет не пришло на ум того, что пришло этому молодому человеку… он даже без бороды и, по-видимому, не бреется, — совсем юный»…
«Высокий-высокий тенор несется под невысоким потолком… ни один «господин купец» и ни который «попович» не заговорит этим мягким, чарующим, полу- женственным, нежным голосом, который ласкается к вашей душе и, говоря на весь зал, в то же время имеет такой тон, точно он вам од- ному шепчет на ухо…» «И вот тещи бегут, бегут, им встречаются канавы, рытвины, еще что-то встречается: автор подробно не только перечисляет, но картинно описывает препятствия, встреченные старухами и полустарухами в неистовом беге. Что такое? Наконец смысл выясняется. Автор подробно, сочно, со вкусом передает одну из картин кинематографа, под именем «Бег тещ», где представляется состязание на приз этих несчастных женщин, а приз — замужество дочери. Слушатели умной аудитории Соляного городка, из которых едва ли кто не находится в положении зятя, тещи, замужней женщины, или не имеет этих лиц в родстве своем, — все улыбаются, посмеиваются, и смех дружно подымается по залу, когда лектор говорит особенно удачную остроту или приводит особенно яркое сравнение. А лектор не скупится на яркость: тусклых красок он не выносит, и у него все блестит, как блестит и он сам».
Работа «Нат Пинкертон и современная литература» — о кинематографе, одна из тех, что значительно опередила свое время, потребовала обращения к совершенно новому, неизученному материалу. Чуковский исследовал феномен коллективного разума, массовой культуры, предвосхитив Хосе Ортегу-и- Гассета с его «Восстанием масс» более чем на два десятилетия. Ставший классикой труд испанца вышел в 1930-м, лекция в Соляном городке читалась в 1908-м.
«Старуха-мать устраивает судьбу дочери, — возможной назавтра сироты. Если этому смеяться, — можно начать смеяться тому, что домохозяин хлопочет об отдаче квартир жильцам, что молодой человек заботится о должности, что рабочий ищет работы, и, наконец, можно даже начать смеяться тому, что птица вьет гнездо и собирает с таким усердием кусочки соломы, прутьев и комочков сухой земли», — продолжал оратор, а когда обескураженный зал взрывался аплодисментами, строил еще более эффектные риторические фигуры. Вечно скучающий, ищущий одних лишь забав, падкий на дешевые эффекты, коллективный разум для Чуковского даже не сродни дикарско- му: дикари — мечтатели, визионеры, у них есть шаманы, заклятия, фетиши, а здесь какая-то мистическая пусто- та, дыра, небытие. — «Нет решитель- но ничего, и нечем заполнить это ничто! У устрицы новорожденной и то фантазия ярче».
Столь же личным было отношение к Некрасову, которому он посвятил целую серию работ. Писал о классике, как о себе — о «своей тоске, своем безумном трудолюбии, погруженности в корректуры и редактуры», собственной, а не некрасовской, несчастной юности: «Некрасов был семнадцатилетним подростком, когда в захудалом петербургском журнале «Сын Отечества» появилось его
полудетское стихотворение «Мысль»… Каких только жанров не перепробовал он в это время! Двенадцать повестей и рассказов… несметное множество фельетонов, стихов и статей — таков был итог его шестилетней поденщины… «Господи! Сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал», — вспоминал он потом об этом шестилетнем своем ученичестве… Правда, обывательской публике все больше прихо- дилась по вкусу их наигранная, бойкая веселость фельетонов, но он сам, в тайниках души, был мучи- тельно недоволен собою. Он чувствовал, что идет по неверной дороге, и горько упрекал себя за это».
Примечательно, что как журналист-универсал начинал и сам Чуковский — в «Одесских новостях», сатирическом журнале «Сигнал», других изданиях. Одна из публикаций даже стала причиной ареста за оскорбление главы государства. Так продолжалось до тех пор, пока на талантливого журналиста, «в пого- не за броскими публикациями рисковавшего погубить свое перо», не обратил внимание Владимир Короленко. Тот нарисовал ему перспективу серьезной работы над произве- дениями поэтов-демократов.
К моменту, когда Чуковский начал заниматься творчеством Некрасова, у него уже сложился собственный критический метод — набор приемов и принципов, свой язык, щедрый, изощренный, гибкий. Вырисовалась цель — создать художественный образ того, о ком пишет: осязаемый, предметный, живой. Исторические экскурсы и стройная система доказательств соседствуют с крупными фрагментами беллетризованной прозы. Свои критические работы он не рассматривал как научные. Вспоминая о том, как рождался «Нат Пинкертон…», заметил: «Мне казалось, что я пишу поэму». А про первую монографию о Некрасове говорил Горькому: «Она писалась как роман».
Дарья Ефремова
