Андрей Кончаловский: я рад, что мы живем в стране, где политкорректность не зашкаливает — ТАСС

Режиссер Андрей Кончаловский получил своего первого «Золотого льва» в Венеции в 1962 году за студенческую работу, после этого он был отмечен множеством наград различных фестивалей. До сих пор он активно работает: успевает за несколько месяцев сделать такое количество дел, на реализацию которых у обычного человека может уйти вся жизнь. Так, в Москве 30 и 31 мая состоится премьера «Отелло» в Музыкальном Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко в его постановке — классическая опера с абсолютно неожиданными поворотами. В июне пройдут премьерные показы спектакля Кончаловского с Юлией Высоцкой и Александром Домогаровым по сценарию шведского режиссера Ингмара Бергмана «Сцены из супружеской жизни» в МХАТ имени Горького. А в середине мая в Генуе (Италия) показали спектакли Кончаловского по этой же пьесе с итальянскими актерами и Юлией Высоцкой, играющей свою роль на итальянском. Одновременно с этим режиссер заканчивает работу над одним фильмом и готовится к съемкам второго, а в «свободное» время пишет телероман про революцию. Еще Андрей Сергеевич задумывается над тем, чтобы написать третью книгу мемуаров.

В интервью ТАСС Кончаловский рассказал о своих новых фильмах и закате европейского театра, признался, что готов внести коррективы в спектакль «Сцены из супружеской жизни», если понадобится, сообщил, как относится к мату на сцене и что думает про гендерное равноправие на мировых кинофестивалях.

— Андрей Сергеевич, видела спектакль «Сцены из супружеской жизни», мне понравился. Насколько помню, премьера постановки состоялась летом 2021 года в Неаполе на Итальянском театральном фестивале. Если сравнивать реакцию итальянской и российской публики, где лучше принимали, на ваш взгляд?

— Это совсем разные публики. В Италии принимали хорошо, критика тоже хорошая. Но проблема в том, что итальянские зрители, к сожалению, вымирают. Иногда я думаю, что надежда на сохранение великого европейского театра тщетна. Еще Солженицын 15–20 лет назад в своей замечательной статье «Игра на струнах пустоты» писал, что Запад закатывается. О причинах рассуждать не будем. Но можно сказать, что на это влияет погоня за новизной, которую диктует рынок. Рынку надо продать. Чтобы продать надо новое, о котором все говорят. Самое простое — провокация и скандал! Продать легче то, что сопровождается скандалом. Этот процесс поисков продаваемой новизны, к сожалению, наблюдается и в художественной среде России. Она, на мой взгляд, одна из причин исчерпания культуры. Культура — это память. Последние десятилетия память человечества укорачивается, потому что есть интернет. Нет необходимости что-либо запоминать.

— Думаете, причина именно в интернете?

— Не уверен, что молодой режиссер в Европе или России представляет себе, сколько морей омывают Италию или кто такой Патрис Шеро. Безответственность, с которой интерпретируется любая классика, абсолютно свободная фантазия художника говорят об отсутствии культуры. Надменность по отношению к традициям нередко результат желания спровоцировать скандал, как тот писсуар, который Марсель Дюшан выставил на выставке в 1917 году. Кстати, Дюшан впоследствии писал другу: «Я швырнул им в лицо писсуар, и теперь они восхищаются его эстетическим совершенством». В этих словах столько же презрения к ангажированным критикам, сколько в известном выражений Дали: «Я богат потому, что мир полон кретинов». Нередко надменность творца есть результат банального невежества. Сегодня есть печальное понятие — «сделал для прикола». Невежество свободно. Ибо культура — это бремя!

— Так, ну Запад закатывается, понятно. А Россия? У нас театр не умирает?

— Москва — это театральный рай. Во-первых, сама концентрация людей, несколько десятков миллионов потенциальных зрителей, мегаполис. Во-вторых, московский зритель по-прежнему ищет смыслы в театре. В Москве может идти одновременно пять постановок чеховского «Дяди Вани». Так что в этом смысле российский зритель — это плодотворнейшая среда. Большинство московских зрителей, которые приходили в зал, знали имя Ингмара Бергмана, по сценарию которого я поставил спектакль. И это прекрасно.

— Андрей Сергеевич, а вы следили за критикой, которая вышла после вашего спектакля? Были восторженные статьи, а были очень жесткие.

— Знаешь, как сказал Тригорин: «Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе». Сегодня критика в большинстве состоит из рецензентов достаточно низкой культуры, и лишь немногие из них обладают пусть парадоксальной, но независимой точкой зрения. В этом смысле российская (и не только) критика очень политизирована. И есть водораздел между критиками, которые пытаются с уважением и непреднамеренно разобраться в том, что хотел сказать режиссер, и теми кто, так сказать, «партиен». Большинство критиков оценивают произведение творца по принципу «наш» — «не наш». «Нашего» нельзя ругать, «не нашего» — нельзя хвалить. По выражению Раневской: «Против кого дружим?» Грустно на это смотреть. Разобраться в намерениях творца мало кто хочет. Один известный критик писал про мой спектакль в Театре Моссовета: «Кончаловский поставил Чехова в традиционной манере». Даже не задумываясь о том, что из традиционного там только костюмы, дальше начинается из области невидимого и недоступного «партийному» взгляду, невежественному взгляду.

— Говорят, сейчас билеты на «Сцены супружеской жизни» не достать. При всем моем огромном уважении к Татьяне Дорониной, во время ее руководства театром все-таки не было по-настоящему громких спектаклей, которые бы обсуждала вся Москва. Это ваша фамилия так всех привлекла в МХАТ?

— Это феномен для меня. Билеты спрашивают на улице, просто «лом» сейчас в Москве на этот спектакль. Думаю, что дело не в именах. Хотя знаю, что есть люди, которые следуют за моими постановками, за Юлей, у Домогарова есть целый полк поклонников. Но мне кажется, дело не только в этом. Когда я говорю про ажиотаж, он же создан не критиками и хорошей прессой. Я делаю спектакли не для критиков, а делаю спектакли для себя и для автора. И всегда думаю: «А похвалил бы он меня?» И неожиданно зрители тоже этим заинтересовались.

— И как считаете, Бергман бы одобрил вашу трактовку его сценария к фильму «Сцены из супружеской жизни»?

— Как раз хотела про это спросить. Мне показалось, что можно было бы устраивать целевые показы вашего спектакля для людей, которые собираются разводиться. Не было такой цели?

— Нет, абсолютно. Просто я взял очень глубокое произведение классика и попытался его сделать доступным в силу своих способностей, чтобы «музыка» его мыслей и чувств была слышна. Мы подумали: «Как ставим Бергмана? Будем ли мы играть героев его фильма, двух шведов»? Современному русскому человеку нелегко понять шведов, их разговоры про яхты, про залоги в банке. Я изменил внешние признаки, не первичные. Динамика отношений мужчины и женщины, людей, которые пытаются понять свои позывы, свои границы, осталась. Это вещи трудноуловимые. «Что позволено Цезарю — не позволено быку». Прежде всего, режиссер должен любить автора и пытаться его понять, а не использовать материал для самовыражения. Мне хотелось перенести время в перестройку. Это и моя ностальгия тоже.

— Андрей Сергеевич, хотела у вас уточнить. Мне послышалось, или в первом акте герой Домогарова выругался? По смыслу он сказал: «Конец карьере».

— Он сказал: «Песец карьере…»

— Вы же знаете, что наш министр культуры категорически против мата на сцене?

— Я тоже против.

— Не опасаетесь санкций? Насколько оправдано, на ваш взгляд, использование пусть даже слов, аналогичных по звучанию? Вот Владимир Ростиславович считает, что мат на сцене допускают только те, кому не хватает выразительных средств…

— Согласен с министром. Он говорит о тенденции. Можно все, за исключением того, что нельзя. Я вынужден был пойти на то, чтобы «запикали» целую сцену в моем фильме «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Ну «запикали», да. Там сплошной мат был. Я его подглядел, и это был настоящий русский язык.

У меня не было даже мыслей , что мой «песец» кого-то смутит.

— И вы готовы, если что, внести коррективы и убрать нецензурное слово?

— Если мне скажет Доронина: «Уберите», — конечно, я прислушаюсь. От меня не убудет. И от спектакля тоже. Хотя и Пушкин использовал нецензурную лексику. И Чехов использовал в переписках. На сцене нельзя было, цензура.

— Да, но это частная переписка, а публичное пространство — немного другое.

— Согласен! Для меня этот «песец» абсолютно не принципиален. Предположим, идет гениальный спектакль, а в середине матерное слово, и если оно останавливает чувственное восприятие спектакля, значит, надо его убирать. В принципе, грубые слова, которые используются не к месту, похожи на висящие на сцене гениталии. Когда человек снимает штаны на сцене — это, как замечательно сказала Ирина Антонова, безусловно, творчество. Но не искусство. Творчество беспомощное. Что поделать — провинция часто бывает невежественна. И если один самых модных сегодня режиссеров Фабр хочет доставить зрителю удовольствие видом голого актера, лижущего задний проход другого голого актера (я не шучу — можете найти в интернете!), то подражание или желание переплюнуть смелость Фабра отдает провинциальным чувством неполноценности перед достижениями современного западного театра. Мне кажется, нарушать табу легче всего неуверенным и «свободным» художникам.

— Новый художественный руководитель МХАТ Эдуард Бояков намекал, что вы планируете продолжать сотрудничество. Понятно, в каком ключе и в какую сторону пойдете?

— В своем ключе и в свою сторону (смеется). Если Боякову хочется, если театру хочется сотрудничать со мной как с режиссером, мне всегда интересно рассмотреть любое предложение. Я жаден до работы, люблю пробовать что-то новое. Там прекрасный коллектив, там сохранился дух театра МХАТ. И это все благодаря героической борьбе чрезвычайно сильной творческой персоны — Татьяной Дорониной.

Конечно, касса вещь серьезная, как я упомянул. Это Дали тоже понимал, богатея.

— А если вам, например, предложат поставить какое-нибудь произведение Захара Прилепина, который в МХАТ стал заместителем Боякова по литературной части? Согласитесь?

— Если хорошее произведение — можно думать. Насколько я знаю, Прилепин — прозаик, а не драматург. Если ставить его произведение, нужно с ним сесть и переделать это произведение для сцены. Литература и драматургия — разные вещи. Если взять прозу и драматургию Чехова, они находятся на разных полюсах… То, что возможно в опере, невозможно в балете.

— Вы же как раз сейчас оперу поставили — «Отелло» в Театре Станиславского.

— Да, вот теперь поставил «Отелло».

— Помню, что вы в Мариинке поставили оперу «Война и мир» Сергея Прокофьева, где играла молодая Анна Нетребко. Не хотите снова с ней что-нибудь поставить? Она говорила, что рвется работать в России.

— Не знаю, не знаю. Анна — великая певица, большой мастер. Я предложил ей поучаствовать в «Отелло», правда, разговаривал не с ней, а с ее мужем (оперный певец Юсиф Эйвазов — прим. ТАСС). Очевидно, он занимается планированием ее работы. Он спросил: «По какому поводу вы звоните?» Я ответил: «Ну скажите, что звонил Кончаловский». Ответа не было. Поэтому мне кажется, не так уж она рвется работать в театрах России. Спеть на Красной площади за серьезный гонорар легче, чем месяц работать на российской сцене… Жалко — Анна хороша и уникальна!

— Все-таки хочу спросить о фильме «Грех» про Микеланджело. Мы так долго его ждем…. Уже столько было инсайтов… То ходили слухи, что вы покажете фильм в 2021 году на фестивале в Венеции, то в 2021-м в Берлине…

— К Венеции фильм не был готов, к Берлину тоже. Посмотрим… А ты знаешь, что Берлин и Канны подписали меморандум?

— Ну, может быть, и знаю, пока не понимаю, о чем речь.

— Не знаешь, иначе бы уже кричала: «Знаю!!!» Берлин и Канны подписали меморандум о гендерном равноправии. Это значит, что количество режиссеров-мужчин, показывающих фильмы на фестивале, должно быть равно количеству женщин. Более абсурдное решение трудно себе представить! И это тоже говорит о закате Европы. Следующий этап — чтобы обязательно были представлены сексуальные меньшинства или люди с ограниченными возможностями?! И так далее! Есть статистика, и только слепой не видит, что мужчин-режиссеров в мире больше, чем женщин-режиссеров. Так же, как и дирижеров и тромбонистов. Это просто противоречит физиологии. Но говорить, что их должно быть равное количество на фестивалях… Сейчас уже пишут, что в Каннах было два фильма женщин-режиссеров, которые смотреть нельзя, это слабое любительское кино. Думаю, что скрытому отчаянию директоров фестивалей, которые теперь должны набирать фильмы мужчин и женщин в равной пропорции, просто нет предела.

— Но понятно, где может появиться «Грех»? Где вы могли бы сразиться с женщинами? Картина уже завершена?

— Проблема в том, что Италию XVI века очень сложно воссоздать. Например, Флоренцию мы снимали в трех городах. Одну точку на улице в одном городе, вторую — в другом. Ватикан в XVI веке выглядел иначе, не было собора Святого Петра…. Пришлось очень много думать, искать натуру, а потом доводить до ума с помощью компьютерной графики, которая должна быть не замечена в итоге.

— В текущем году вряд ли фильм увидим?

— К осени наметили показы. Одновременно в России, Европе и Азии. Сейчас заканчиваю дубляж, потом надо сделать вариант с субтитрами для зрителей, которые предпочитают оригинальную фонограмму. Много мелочей осталось. Но, честно говоря, я уже полностью в новой картине.

— Это вы про «Дорогих товарищей»?

— Да, фильм будет про жизнь партийного работника в Новочеркасске в момент расстрела демонстрации. Героиня — строитель коммунизма, участница войны, убежденный чистый человек, каких было большинство советских людей.

— В главной роли Юлия Высоцкая?

— Да, это для нее роль.

— Недавно перечитала ваши мемуары — «Низкие истины» и «Возвышающий обман», которые наделали много шума почти 20 лет назад. Нет мыслей написать мемуары уже из сегодняшнего дня?

— Мысли есть. Идет эволюция, новые размышления. Надо садиться за работу, но сейчас не до этого. В тех книгах были впечатления от почти десятилетней жизни в Америке, какие-то новые взгляды на жизнь. Сейчас очень многое изменилось. Конечно, надо бы написать. Но пока я могу что-то ставить в театре и кино — надо это делать. И хочу осуществить то, что кроме меня никто не сможет сделать.

— То есть вы делаете еще что-то?

— Хочу высказаться о революции. Порассуждать о роли Ленина, роли царя, эти фигуры имеют огромный смысл. Это все очень любопытно. Так что сейчас я пишу. Пишу телероман. Где будет царь, Ленин, Витте, Столыпин, всего 40 характеров. Пишу и не могу остановиться. Может, он и не выйдет потом нигде. Пишу его без всяких контрактов, это удовольствие, даже не так — это моя обязанность. Я просто должен это делать.

— Как вас на все хватает? И «Отелло», и «Сцены из супружеской жизни», и фильмы. Еще и телероман, как оказалось…

— Я многому учусь. С возрастом обретенными знаниями хочется делиться. К примеру, ты слышала, какую роль англичане сыграли в убийстве Распутина? И почему они в этом участвовали? Потому что им нужно было разрушить Россию. Ты знаешь, что Троцкий по приказу англичан утопил балтийский флот, который, прорвав блокаду в Гельсингфорсе, пришел в революционный Петроград? Конечно, все знания в сериале не передашь… Но часть — возможно! Вот это все можешь опубликовать в своем интервью.

Беседовала Наталья Баринова