Хлысталов э. как убили сергея есенина — с.а. есенин ::: жизнь моя, иль ты приснилась мне…
Много лет мы верили, что Сергей Есенин наложил на себя руки. Но вот тщательно сотканная завеса была разорвана, в случайные, поначалу мелкие прорехи хлынул свет правды о последних днях великого поэта. И перед нами стала вставать страшная судьба неугодного правящей верхушке, опасного для нее стихотворца. Гонимый и преследуемый, он ни на мгновение не отказался ни от своего поэтического, ни от человеческого «я». Чуждые народу политиканы простить ему этого не могли. Яркий свет его личности резал им глаза, заставлял сомневаться в своем собственном величии, непогрешимости и всемогуществе.
Первые публикации о том, что великий русский поэт Сергей Александрович Есенин был убит, а факт самоубийства инспирирован, прошли в советской прессе в 1989 году. Одним из авторов этих публикаций был неведомый в литературных кругах полковник МВД Эдуард Хлысталов, новую статью которого мы предлагаем вниманию наших читателей.
Эта фотография Сергея Есенина публикуется впервые. В 1925 году поэт подарил ее своему брату по матери Алехсандру Разгуляеву. Двухмесячным ребенком Татьяна Федоровна Есенина отдала Сашу на воспитание Екатерине Петровне Разгуляевой, жившей в то время в деревне Петровичи. Вскоре дом Разгулявых сгорел, и они уехали на Алтай. Лишь в 1924 году Александр в возрасте 22 лет впервые приехал в Константиново, где встретился с братом, уже известным поэтом. Александр в то время работал стрелочником на железной дороге. Братья сдружились, часто встречались.
Однажды на берегу Оки Александр спел брату народную песню «Липа вековая». Сергей расчувствовался. Слезы потекли у него по щекам. Проси у меня чего хочешь! — сказал он брату.
Подари мне свою фотографию, — попросил Александр. Так появился этот портрет в семье Разгуляевых.
Литературоведы долго замалчивали сам факт существования младшего брата Есенина. Он уже скончался. Наследники передали нам три фотографии: портрет Сергея Есенина. Александр на свежей могиле брата — он опоздал на похороны — и Александр Разгуляев с матерью Татьяной Федоровной Есениной (на стр. 48).
Эдуард ХЛЫСТАЛОВ
Старший следователь
Лет десять назад я работал старшим следователем на когда-то знаменитой Петровке, 38. Однажды секретарь управления положила на мой стол конверт. Письмо было адресовано мне, но в конверте самого письма не было. В нем лежали две фотографии, на которых был изображен мертвый человек. На одной карточке человек лежал на богатой кушетке, на второй — в гробу.
Я сначала не мог понять, какое отношение эти фотографии имеют к моим уголовным делам. В это время я расследовал три дела по обвинению нескольких групп расхитителей государственного имущества в особо крупных размерах, но никакого убийства мои обвиняемые не совершали.
Потом я подумал, что кто-то решил подшутить надо мной. Однако, присмотревшись. я узнал возле гроба первую жену Сергея Есенина — Зинаиду Райх, ее мужа Мейерхольда, мать, сестер поэта. Это были неизвестные мне посмертные фотографии Есенина. Кто и для чего прислал мне эти снимки, сталось тайной. Занятый текущими делами, я бросил фотографии в ящик служебного стола и забыл о них. Когда через два-три года я вновь наткнулся на эти снимки, то вдруг обратил внимание, что правая рука мертвого Есенина не вытянута вдоль туловища, как должно быть у висельника, а поднята вверх. На лбу трупа, между бровями, виднелась широкая и глубокая вмятина. Взяв увеличительное стекло, я обнаружил под правой бровью темное круглое пятно, очень похожее на проникающее ранение. В то же время не видно было признаков, которые почти всегда бывают у трупов при повешении.
И хотя я понял, что в гибели Есенина что-то не так, но тревоги и тут не забил. Трудно было представить, что дело Есенина расследовалось некачественно. Ведь погиб великий поэт. В это время проходил XIV съезд партии, работники правоохранительных органов были в состоянии повышенной боевой готовности, и следователи на все неясные вопросы дали убедительные объяснения. Я не сомневался, что по делу проведены необходимые экспертизы, в том числе и судебно-медицинская, которая и дала категорическое заключение о причине смерти поэта. Как я теперь жалею, что не взялся сразу за расследование гибели Есенина; в то время еще жили несколько человек, знавших многое о гибели поэта…
С большим опозданием, но за дело Есенина я все-таки взялся. Расследование проводил как частное лицо, преодолевая неизбежные бюрократические барьеры и баррикады. Если бы не мое служебное положение, удостоверение полковника милиции, вряд ли удалось бы что-то установить, кроме того, что знали все.
С детских лет нам внушалось, что жил на Руси сельский лирик Сергей Есенин. Писал стихи о березках, собаках, беспризорниках. Человек он был, несомненно, талантливый, но пьяница и хулиган. Запутался и своих любовных романах, и ему ничего и не оставалось, как повеситься. Мы привыкли на рисунках, картинах, в скульптуре видеть молодого поэта в рубашке простолюдина, на фоне деревни.
…29 декабря 1925 года вечерние ленинградские газеты, а на следующий день газеты всей страны сообщили, что в гостинице «Интернационал» (бывший «Англетер») покончил жизнь самоубийством поэт Сергей Есенин. Из Москвы в Ленинград выехали жена поэта Софья Толстая и муж сестры Екатерины Василий Наседкин. Они привезли тело в Москву, и 31 декабря тысячи людей проводили Есенина в последний путь. Поэт предчувствовал смерть и просил похоронить его на Ваганьковском кладбище.
Вскоре в газетах, журналах, сборниках появились воспоминания знакомых и приятелей Есенина, в которых они сожалели о кончине поэта, вспоминали, как он пил, хулиганил, обманывал женщин. Развязаны были руки критикам: в стихах Есенина все увидели близость смерти, разочарование в жизни.
Было опубликовано предсмертное письмо Есенина, написанное им кровью перед тем, как набросить на горло петлю.
До свиданья, друг мой,
до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой,
без руки и слова.
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Поэзия Есенина была запрещена, имя его было приказано забыть. За чтение стихов поэта полагалась 58-я статья. И ее получали. Революционному народу упадническая поэзия вредна — кампания борьбы с «есенинщиной» продолжалась не одно десятилетие.
После смерти Есенина государство не позаботилось о сохранности его имущества, документов, рукописей, записных книжек. Не принял необходимых мер к сбережению творческого наследия поэта и Союз писателей. Подробная опись оставшихся вещей и бумаг не составлялась, Все имущество Есенина попало в частные и порой недобросовестные руки, многое пропало, уплыло к далеким берегам. Чудом сохранившиеся документы разбросаны по разным архивам и городам, часть пришла в негодность, листы разорваны, не все в них можно прочитать. Большинство документов не исследовано почерковедами, и нет полной уверенности, что они подлинны или написаны теми лицами, чьи фамилии на них указаны. Многие материалы до сих пор находятся в секретных архивах и исследователям не выдаются.
Убедившись, что с архивными данными дело обстоит весьма непросто, я решил начинать расследование с доступных материалов. Стал изучать воспоминания современников Есенина, его близких, родных. О Есенине я и раньше читал все или почти все, что появлялось. Начав с пристрастием изучать все вновь, я неожиданно обнаружил, что не знаю биографии поэта.
Общеизвестно, например, что Есенин радостно встретил революцию, несколько раз пытался вступить в партию большевиков (это восторженно свидетельствовали его друзья). И вдруг я натыкаюсь на его письмо от 4 декабря 1920 года другу Иванову-Разумнику:
«Дорогой Разумник Васильевич!
Простите, ради бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК. Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться.
Уж очень многое накопилось за эти 2 1/2 г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порываются писать Вам, но наше безалаберное российское житие, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время.
Конечно, перестроение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кое-что по этому поводу Вы уже слышали…» (Собр. соч. Есенина, 1970 г.; 3 т.; 243 с.)
Есенин в письме не указывает, сколько он содержался в самой страшной тюрьме страны, а возможно, и всего мира. Не пишет, и за что его держали в темнице, но это его «огорошило, оскорбило». Вместо радости от достижений революции настроение противоположное… Судя по письму, 25 октября 1920 года он уже сидел на Лубянке. Письмо датировано 4 декабря. Неужели поэт два с половиной месяца находился под стражей? Как юрист, я стал задавать и другие вопросы. Если Есенина арестовывали, значит, было уголовное дело. А раз было дело, значит, его должны были судить. Возможно, дело прекратили, но тогда следователь, необоснованно державший великого поэта под стражей, должен был сам понести наказание… Вопросы, вопросы…
В журнале «Огонек» (№ 10) за 1929 год читаю большой очерк чекиста Т. Самсонова под громким названием «Роман без вранья» «Зойкина квартира». Автор, восхищаясь своими решительными действиями, рассказывает, как арестовал Есенина и его спутников и отправил на Лубянку, где даже приказал сделать групповой снимок задержанных. Как говорится, не моргнув глазом доблестный чекист признается миллионам читателей, что держал в одной камере мужчин и женщин.
Анализирую собранные материалы. Оказывается. Самсонов арестовывал Есенина в 1921 году. Значит, это был уже второй «визит» поэта на Лубянку, Что такое он совершил? Может, всему причиной его пьянство? Но тогда при чем здесь ЧК, которая занималась борьбой с контрреволюцией?!
Изучаю все материалы о Есенине, об арестах ни слова. Может быть, ответ вот в этих его стихах?
…Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке…
Нет, здесь речь идет о задержании милицией. Обычно чем больше расследуешь дело, тем меньше остается нерешенных задач, В деле Есенина все наоборот, загадки плодятся в арифметической прогрессии. Вопросы, вопросы, вопросы…
В десятый раз читаю известное стихотворение В. Маяковского «Сергею Есенину»: «Ну, а класс, он жажду запивает квасом? Класс, он тоже выпить не дурак… окажись чернила в «Англетере» вены резать не было б причины…»
Значит, Есенин разрезал вены, чтобы написать предсмертное письмо.
В есениноведении это аксиома. Но я, честно говоря, не представляю, как можно произвести подобную операцию. Ведь кровь в сосудах находится под давлением, и разрезанную вену нужно другой рукой зажимать. А как же макать перо? Пока строчку напишешь, кровью изойдешь… И тем не менее письмо есть и хранится в Пушкинском доме в Ленинграде. Обратился туда с запросом, исследовалось ли оно криминалистами? Действительно ли письмо написано кровью человека и рукой Есенина… Несколько месяцев волокиты и отписок, потом короткий ответ — НЕТ, исследования не проводились. Но ведь без этой процедуры ни один документ нельзя считать подлинным.
Сразу же после гибели поэта его приятель В. Князев написал стихотворение, которое начинается следующей строфой:
В маленькой мертвецкой у окна
Золотая голова на плахе:
Полоса на шее не видна —
Только кровь чернеет на рубахе…
Очень точные слова сказал В. Князев о безвременной кончине великого поэта: «Золотая голова на плахе…» Это горькая правда жизни: в морге на деревянную подставку кладут не только лихие, но и золотые головы. Но почему у покойного Есенина не видна странгуляционная борозда? Она на шее повесившегося не исчезает, имеет ярко выраженный красно-фиолетовый цвет. Что это, поэтический прием В. Князева или непосредственное наблюдение? Мог ли он видеть труп поэта?
После тщательной проверки архивных документов установил, что В. Князев не только видел труп в морге, но и выполнял неприятную обязанность близких людей получать там вещи покойника. Но почему же наблюдательный человек не заметил «полосы»? Возможно, она была светлого цвета?!
За свою многолетнюю следственную практику мне не раз приходилось иметь дело с инсценировками самоубийства. Встречались такие факты, когда преступники убивали человека, а затем, чтобы скрыть злодеяние, накидывали на шею петлю и подвешивали тело, надеясь обмануть следователей и судмедэкспертов. Изобличить их было легко: странгуляционная борозда имела более светлый цвет или совсем отсутствовала.
Некоторые современники, в том числе и те, что были в номере гостиницы, утверждали, что Есенин сначала разрезал вены, намереваясь покончить собой, но потом «у него не хватило характера» и он повесился. Эти сообщения доверия не вызывали. Ведь чтобы поступить так, он должен был искать веревку с разрезанными венами и залить кровью себя и все вокруг. На фотографии крови не видно. Возникают и другие вопросы. Мог ли человек с перерезанными венами и частично мускулом действовать руками, передвигаться по комнате, отвязывать веревку, потом привязывать ее? А могла ли веревка выдержать тяжесть тела?
Поэт А. Жаров по горячим следам написал такие строчки:
Это все-таки немного странно.
Вот попробуй тут, не удивись:
На простом шнуре от чемодана
Кончилась твоя шальная жизнь…
Одни называли предметом самоубийства ремень, другие — веревку, третьи — шнур. По моим расчетам, его минимальная длина должна была быть два метра. Наверное, никто не встречал чемодана, который завязывался бы таким образом. Кроме того, Есенин был слишком уважителен к себе, чтобы иметь подобный чемодан. Но где же он взял двухметровый шнур?
Совсем непонятно, почему Есенин поехал в Ленинград, чтобы там снять номер и убить себя. Если он задумал покончить с жизнью, он мог сделать это в Москве…
Собирая материал о гибели Есенина, знакомясь со множеством публикаций о поэте, я обнаружил одну печальную закономерность: во всех опубликованных до последнего времени фотографиях отсутствовали следы травм на его лице. Печатались только такие фотографии, на которых травмы не видны или тщательно заретушированы.
Стереотипы сознания сильны. Я все еще не мог отказаться от мысли, что Есенин в опьянении совершил нечто такое, что поставило его в безвыходное положение, и он покончил с собой. Но когда я установил, что никакого конфликта у Есенина не было, он не пил и предсмертного письма не писал, я был поражен. Я больше не мог спокойно жить.
Я стал разыскивать дело по расследованию гибели поэта Сергея Есенина. Пришлось обойти архивы МВД СССР, Прокуратуры, Комитета государственной безопасности, дела нигде не было. Обратился за помощью через московские и ленинградские газеты к общественности, но столкнулся с холодным равнодушием. Ничем мне не помогли ни есениноведы, ни музейные работники, ни коллекционеры.
Оказалось, никакого расследования о причинах трагической гибели поэта и не производилось. В архиве Института мировой литературы имени Горького есть папка с документами. Их сохранила для потомков жена Есенина — Софья Андреевна Толстая, бережно собиравшая каждую бумажку, имевшую отношение к поэту. Как ей удалось получить в милиции эти материалы и почему они вообще уцелели, эту тайну мы, наверное, никогда не узнаем. Привожу документы с сохранением стиля и знаков препинания.
«АКТ»
28 декабря 1925 года составлен настоящий акт мною уч. надзирателем 2-го от. Л.Г.М. Н. Горбовым в присутствии управляющего гостиницей Интернационал тов. Назаров и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. Назарова В. Мих, о повесившемся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только правой стороны шеи, лицо обращено к трубе, и кистью правой руки захватила за трубу, труп висел под самым потолком и ноги были около 1 1/2 метров, около места где обнаружен повесившийся лежала опрокинутая тумба, и канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой руке повыше локтя с ладонной стороны порез на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам, повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 года».
Ниже этого текста в акт дописано: «Удостоверение за № 42-8516 и доверенность на получение 640 рублей на имя Эрлиха». В качестве понятых расписались поэт Всеволод Рождественский, критик П. Медведев, литератор М. Фроман. Ниже имеется подпись В. Эрлиха, она, видимо, была выполнена позже всех, когда он предъявил удостоверение и доверенность участковому надзирателю.
С профессиональной точки зрения документ вызывает недоумение. Во-первых. Н. Горбов обязан был составить не акт, а протокол осмотра места происшествия. Во-вторых, непременно указать время осмотра, фамилии и адрес понятых. Его следовало начинать обязательно в присутствии понятых, чтобы они потом подтвердили правильность записи в протоколе. Осмотр трупа Н. Горбов был обязан произвести с участием судебно-медицинского эксперта или в крайнем случае — врача. В протоколе ни о том, ни о другом ни слова.
Участковый надзиратель фактически не осмотрел места происшествия: не зафиксировал наличия крови на полу и письменном столе, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда была взята веревка для повешения, не описал состояния вещей погибшего, наличие денег, не приобщил к делу вещественные доказательства (веревку, бритву, другие предметы). Н. Горбов не отметил очень важного обстоятельства: горел ли электрический свет, когда обнаружили погибшего? Не выяснил надзиратель состояние замков и запоров на входной двери и окнах; не написал о том, как попали в гостиничный номер лица, обнаружившие труп…
Лицо мертвого Есенина было изуродовано, обожжено, под левым глазом имелся синяк. Все это требовало объяснений и принятия немедленных следственных действий. Видимо, сразу же возникло подозрение в убийстве поэта, потому что в гостиницу приезжал агент уголовного розыска 1-й бригады Ф. Иванов. Эта бригада расследовала уголовные дела о тягчайших преступлениях против личности. Однако чем занимался этот сыщик на месте происшествия, какие проводил следственные или оперативные действия, пока выяснить не удалось.
Акт Н. Горбова я исследовал с особой тщательностью. Поскольку указанных там лиц уже нет в живых, пришлось обратиться к архивным источникам, воспоминаниям участников событий того хмурого зимнего утра.
Поэт Вс. Рождественский и литературный критик П. Медведев писали, что для них сообщение о гибели Есенина в Ленинграде явилось полнейшей неожиданностью, В то утро в городе было холодно, дула метель, в Союзе поэтов люди сидели в одежде. П. Медведев поднял трубку телефона и Вс. Рождественский увидел, как исказилось его лицо от страшной новости. Кто звонил в Союз поэтов, пока неизвестно. Рождественский и Медведев побежали в гостиницу «Интернационал» и появились там одними из первых (П. Медведев в 30-х годах был уничтожен как враг народа).
«Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным — в нем ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался мне еще более нелепым и страшным» (Вс. Рождественский).
Вс. Рождественский мог указать на краткость составленного Н. Горбовым документа (акта), но о его точности судить не имел права. Он, Медведев и Фроман пришли в гостиничный номер, когда труп Есенина лежал на полу. Висел ли он в петле, они не видели.
Сейчас поздно упрекать Вс. Рождественского и остальных в необдуманности, с которой они подписали злополучный акт. Видимо, случившееся так их потрясло, что забыли о юридической стороне события… Вс. Рождественский высоко ценил С. А. Есенина, оставил о нем прекрасные воспоминания, заставил нас еще раз задуматься о горькой судьбе русского поэта, когда написал: «сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, и, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол».
Участковый надзиратель Н. Горбов на месте происшествия даже не снял шинели. У криминалистов есть понятие «профессиональная деформация». У Горбова налицо и социальная деформация. Ему все равно, чье тело лежит у его ног: преступника или великого русского поэта.
Собранные мною по крупицам сведения позволяют в общих чертах познакомить с личностью участкового надзирателя. Горбов Николай Михайлович, 1885 года рождения, уроженец Ленинграда, работал в милиции всего пять месяцев рядовым милиционером. Приказа о зачислении его на должность надзирателя не найдено. 15.06.1929 года был арестован и пропал без вести.
Вот какая получалась картина. Единственный официальный документ с места гибели Есенина нельзя было воспринимать как свидетельство не только самоубийства, но даже факта повешения. Трое понятых трупа в петле не видели, участковый же вполне мог написать в акте все что угодно.
Вероятность безалаберного отношения властей к смерти неоднозначной фигуры, как Есенин, я исключаю полностью, значит, набор оплошностей и неувязок в ходе дознания был заведомо инспирирован. Для чего? Ответ возможен один: чтобы скрыть причину и обстоятельства гибели поэта.
Когда у следователя возникают подозрения в убийстве, он начинает изучать дело заново. Только обычно он это предпринимает более или менее по горячим следам, мне же пришлось проводить дознание более полувека спустя, когда большинства участников не было в живых.
…Как известно, творчество С. А. Есенина пришлось на трагический период в истории России: империалистическая война, затем Февральская революция и октябрьский переворот, неслыханная по жестокости гражданская война и страшный голод, красный террор и полная хозяйственная разруха, разграбление музеев, частных коллекций, церквей, библиотек, архивов и вывоз за границу национальных ценностей.
До поэзии ли было несчастному, истерзанному народу? Это с одной стороны, а с другой — чтобы напечатать стихи, нужно было получить две визы — в Госиздате и в военной цензуре, а точнее — в ГПУ на Лубянке.
Угоднических стихов в честь пролетарских вождей Есенин не писал, поэтому его и не печатали. А жить на что-то было нужно. Есенину приходилось идти на самые разные ухищрения, чтобы выпустить книжку стихов. К примеру, по просьбе Есенина рабочие типографии ставили другой город издания. Это не позволяло властям проверить, где книга напечатана, и «принять меры» к тем издателям, что избегают цензуры.
Поэт не из кремлевских кабинетов видел результаты октябрьского переворота. Обладая обостренным чувством справедливости, разве мог он внутренне соглашаться с уничтожением русской интеллигенции, в том числе его близких друзей — литераторов, художников, музыкантов, артистов? Неужели он был настолько наивен, чтобы поверить в необходимость ежедневных расстрелов людей в большем количестве, чем за все годы царствования Николая II? Неужели одобрял зверскую расправу над всеми членами царской фамилии и ни в чем не повинными юными дочерьми царя, с которыми имел трогательную дружбу в 1916 году? Нет, не настолько он был прост, чтобы не разобраться, куда ведут народ люди, прожившие на чужие деньги за границей больше десяти лет и не знающие чаяний простых людей. Иногда поэт срывался:
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах,
что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я
тоже здесь не нужен.
Современник С. А. Есенина, В. Шершеневич, вспоминал об этом периоде: «Когда нам пути отрезали, Есенин говорит: «Если Госиздат не дает нам печататься, давайте на стенах писать». Об эпизоде, когда Есенин с группой приятелей-поэтов, вооружившись краской и кистями ночью на стенах домов «давал» названия улицам в честь себя и своих друзей, в нашей литературе рассказывается как об очередной его хулиганской выходке. Мне же представляется это протестом против цензуры и действий властей по изменению исторических названий улиц и площадей Москвы на имена чуждых народу лиц. (Только за 1921-1922 годы в столице было переименовано около пятисот улиц и площадей.)
Это было жуткое для творческих людей время. Не сделав карьеру в партии, армии или ГПУ, не сумев организовать собственное прибыльное дело, множество проходимцев и рвачей кинулось искать удачу в литературе и искусстве. Не имея элементарного таланта, плохо владея русским языком, они свою творческую беспомощность в искусстве прикрывали новыми авангардистскими формами. Их стихи с одинаковым успехом можно было читать с конца, а живописные картины смотреть перевернутыми. Именно эти люди, прикатившие после Февральской революции из-за границы, захватили все творческие союзы, редакции газет и журналов, издательства. В часы бессильной злобы, не зная, чем помочь себе и своему народу, Есенин писал:
Защити меня, влага нежная.
Май мой синий, июнь голубой,
Одолели нас люди заезжие.
А своих не пускают домой.
Знаю, если не в далях чугунных,
Кров чужой и сума на плечах,
Только жаль тех дурашливых, юных,
Что сгубили себя сгоряча.
Жаль, что кто-то нас смог рассеять
И ничья непонятна вина.
Ты Расея, моя Расея,
Азиатская сторона.
(ЦГАЛИ, ф. 190, on. 1)
3 октября 1921 года Есенин встретил всемирно известную танцовщицу Айседору Дункан, которая приехала в Советскую Россию учить детей новому направлению в танцевальном искусстве. Сорокалетняя танцовщица полюбила поэта страстной, самозабвенной любовью. Они поженились. Дункан постаралась увезти Есенина за границу. Формально выезд Есенину был разрешен на три месяца для издания своих стихов. Пробыл он за границей более года. Дункан все делала, чтобы он не возвращался домой, но поэт тяжко тосковал вдали от Родины.
«…Я увезла Есенина из России, где условия жизни пока еще трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасен для того, чтобы и дальше творить Красоту…», — писала она в газетах.
Но Есенину решение вернуться давалось нелегко.
«Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б… снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу».
И все-таки он возвращался. Возвращался другим, каким его никто еще не знал. Он вез с собой поэму «Страна негодяев». Ее уже слышали, содержанием возмущались даже друзья:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Мери Дести, биограф Дункан, провожала их в Москву. В своей книге писала: «Когда поезд, увозивший Айседору и Сергея в Москву, тронулся от платформы парижского вокзала, они стояли с бледными лицами, как две маленькие потерянные души…»
Есенину оставалось жить два года с небольшим. Они будут для него самыми тяжелыми, но они же станут для поэта взлетной полосой в бессмертие.
По возвращении в Москву Есенин развил бурную деятельность, стал хлопотать об образовании издательства, где бы печатали произведения российских писателей и поэтов, подписывал коллективные письма в правительство, объединял вокруг себя крестьянских поэтов. Вполне естественно, он оказался под пристальным вниманием сотрудников ГПУ.
Начиная с сентября 1923 года Есенина начинают то и дело задерживать работники милиции, доставляют в приемный покой Московского уголовного розыска, предъявляют ему обвинение в хулиганстве и подстрекательстве к погромным действиям. Изучая ранее неизвестные архивные материалы, я обнаружил любопытную закономерность. «Пострадавшие» от Есенина люди приходили в ближайшее отделение милиции или звали постового милиционера и требовали привлечь поэта к уголовной ответственности, проявляя хорошую юридическую подготовку. Они даже называли статьи Уголовного кодекса, по которым Есенина следовало судить.
И еще одна закономерность: во всех случаях задержание проходило по одному и тому же сценарию — Есенин всегда оказывался в состоянии опьянения. Словно кто-то ждал того часа, когда он выйдет на улицу после пирушки. Как правило, инцидент начинался с пустяка. Кто-то делал Есенину замечание, тот взрывался, звали милиционера. Блюститель порядка с помощью дворников силой тащил Есенина в отделение. Задержанный сопротивлялся, называл стражей порядка взяточниками, продажными шкурами и т. п. Потом в деле появлялись рапорты представителей власти об угрозах со стороны поэта, об оскорблении им рабоче-крестьянской милиции. Во всех случаях с Есениным были другие лица (поэт А. Ганин. И. Приблудный, А. Мариенгоф и др.), но их не только не задерживали, но и не допрашивали.
В стране действовал декрет о суровой расправе над погромщиками и антисемитами, подписанный В. И. Лениным еще 25 июля 1918 года. В то же время отсутствовало уголовное законодательство, и правового понятия антисемита и погромщика не существовало.
Многие литераторы новой волны не скрывали ненависти к русскому поэту Есенину, открыто травили, плели против него искусные интриги, распространяли сплетни, анекдоты, небылицы. Его неоднократно били, объявляли антисемитом.
— Ну какой я антисемит! — слезно жаловался он своим постоянным прилипалам, любившим примазаться к его славе и одновременно за его счет выпить и плотно закусить. — Евреек я люблю, они меня тоже. У меня дети — евреи. Я такой же — антигрузин…
Есенин позволял себе иметь мнение по любому вопросу, и не всегда оно было лестным для партийных аппаратчиков. В отличие от многих он высказывался вслух. Скоро ему приклеили ярлык врага Советской власти.
— Ты, что? На самом деле думаешь, что я контрреволюционер? — спрашивал он своего знакомого поэта В. Эрлиха. — Брось! Если бы я был контрреволюционером, я держал бы себя иначе! Просто я — дома. Понимаешь? У себя дома! И если мне что не нравится, я кричу! Это — мое право. Именно потому, что я дома. Белогвардейцу я не позволю говорить о Советской России то, что говорю сам. Это — мое, и этому я — судья!
20 ноября 1923 года поэты Есенин, А. Ганин, С. Клычков и П. Орешин зашли в столовую на Мясницкой улице, купили пива и обсуждали издательские дела и предстоящее вечером заседание в Союзе поэтов. Если Есенин еще имел кое-какие средства для существования, то Ганин, Клычков и Орешин влачили нищенский образ жизни. И, естественно, не могли по этому поводу ликовать. Вдруг сидевший за соседним столом незнакомец (М. В. Родкин) выбежал на улицу, вызвал работников милиции и обвинил поэтов в антисемитских разговорах и оскорблении вождя Троцкого. Поэтов арестовали, появилось известное «дело четырех». Несмотря на клеветническую кампанию, поднятую газетами против Есенина с требованием сурового наказания поэта, через несколько дней всех четверых освободили, и дело кончилось товарищеским судом.
17 декабря Есенин был вынужден скрыться от разнузданной клеветы и наветов в профилакторий (Полянка, 52). Одно за другим против поэта возбуждается еще несколько уголовных дел. Его пытаются судить, но он на заседания не является. Судья Краснопресненского суда Комиссаров (подлинную фамилию установить не удалось) выносит постановление об аресте. Работники ГПУ и милиции по всей Москве разыскивают Есенина. Он же, не имея своей комнаты, ночует у разных друзей.
Однако арестовать Есенина сотрудники ГПУ не смогли. 13 февраля 1924 года он на «Скорой помощи» был доставлен в хирургическое отделение Шереметьевской больницы (сейчас Институт им. Склифосовского). Много лет существовала версия, что Есенин вскрыл себе вены, желая покончить жизнь самоубийством. Существует и другая: поэт шел или ехал на извозчике, у него слетела шляпа. Он хотел ее подхватить, поскользнулся, упал на оконное стекло и глубоко порезал руку.
Мне удалось найти документы, из которых видно, что у Есенина была рваная рана левого предплечья. Никаких резаных ран у него тогда не было. Сам он в больнице объяснил, что упал на стекло. Нужно помнить, что Есенин никогда ни на кого не жаловался, хотя нападали на него и били неоднократно. Я предполагаю, что Есенину нанесли колотое ранение, но он не назвал своего обидчика. Не случайно именно здесь, на больничной койке, он написал свое знаменитое «Письмо матери». А слова: «Пишут мне, что ты, тая тревогу…», написаны им потому, что первые дни состояние поэта у врачей вызывало опасения, и они никого к нему не пускали. Родные и друзья, приходившие в больницу, писали ему записки.
От лечащего врача Есенин узнал тайну: за ним приходили сотрудники ГПУ и милиции, имеется постановление на арест. С врача было получено обязательство, что о времени выписки поэта он сообщит в милицию.
Нужно было что-то предпринимать. Чтобы не подводить врача, перевели Есенина в Кремлевскую больницу, откуда он через три дня выписался и перешел на нелегальное положение.
При бытовавшей тогда системе осведомительства и шпионства разыскать в Москве Есенина не составляло для доблестных рыцарей революции большого труда. На этот раз поэта спас П. Б. Ганнушкин — известный психиатр, лечивший некоторых пролетарских вождей и потому имевший большой авторитет в обществе. Не имея на то формального права, он дал Есенину справку, что тот страдает тяжелым психическим заболеванием, и поэта на время оставили в покое.
До сентября 1924 года Есенин ездил по городам страны, на несколько дней появляясь в Москве и снова исчезая.
Сергей Есенин, по общему мнению, был человеком смелым, не раз отчаянно рисковавшим жизнью. И в то же время он панически боялся работников ГПУ и милиции. Почти все его современники вспоминали о «необоснованной подозрительности» поэта, которая распространялась не только на незнакомых людей, но даже на приятелей и близких женщин. Но я сейчас могу с уверенностью сказать, что эта постоянная бдительность отводила от него до поры до времени многие неприятности.
Читая исследования отдельных есениноведов, я неоднократно встречался с утверждениями, что С. А. Есенин стремился на Кавказ и в Среднюю Азию, чтобы там изучить древнюю восточную поэзию и философию. В какой-то степени с этим утверждением согласиться можно. Но главной причиной поездок поэта на Кавказ в 1924-1925 годах было стремление скрыться от преследования властей.
3 сентября 1924 года Есенин неожиданно для всех, даже самых близких и родных, уезжает из Москвы в Баку. Едет туда, ни с кем предварительно не договариваясь. Зачем? Почему так спешно? Мне совершенно ясно, что он сбежал от смертельной опасности, которая на него надвигалась.
Правда, и на Кавказе ему не было покоя. Приехав в Баку примерно 6-7 сентября, он столкнулся здесь с Блюмкиным, известным провокатором, убийцей немецкого посла Мирбаха. После этой чудовищной акции Блюмкин был некоторое время в тени, но потом вновь оказался на ответственной работе в ГПУ и возглавлял отдел по влиянию на страны Азии. Пользуясь покровительством Троцкого и других вождей, Блюмкин мог совершить любое злодеяние. Здесь он угрожал пистолетом Есенину. Ходила версия, что Блюмкин приревновал поэта к своей жене. Эта версия несостоятельна, поскольку та в это время жила в Москве.
Поэт, бросив вещи, уехал в Тифлис. 20 сентября он вернулся в Баку, обзаводясь пистолетом. Поэта взял под свою защиту главный редактор газеты «Бакинский рабочий» и секретарь партии большевиков Азербайджана П. И. Чагин. Есенин постоянно находился под охраной.
На Кавказе он пробыл до конца февраля и 1 марта 1925 года вернулся в Москву, пробыв на юге полгода, 27 марта Есенин неожиданно для всех «укатил в Баку». Что же заставило Есенина опять оставить столицу, где у него было много дел с изданием новых стихов?
Как теперь стало известно, ГПУ организовало крупную провокацию против группы писателей, художников и артистов. Через подставных лиц устраивались «дружеские» пирушки, где вино лилось рекой и заводились разговоры о коварстве большевиков. На одной такой встрече поэт Алексей Ганин, подстрекаемый агентом ГПУ, написал даже предполагаемый список министров нового правительства и министром просвещения назвал Сергея Есенина. Узнав об этом, Есенин вспылил, потребовал зачеркнуть свою фамилию и посоветовал подобными делами не заниматься. Ганин тут же, на столике в кафе вместо него вписал 18-летнего поэта Ивана Приблудного. Все это напоминало детскую игру. По своим личным качествам Алексей Ганин не мог организовать встречу друзей, не то что создать политическое объединение. Но он ненавидел руководителей партии большевиков. Ему не простили ни это, ни «дело четырех поэтов».
В августе 1924 года чекисты начали секретную операцию против Ганина и его друзей. Предстояло подготовить разоблачение подпольной контрреволюционной организации, ставящей своей целью свержение Советской власти путем террора и диверсий. С исключительной подлостью работники ГПУ собирали подметные доносы своих осведомителей, проводили комбинации, подбрасывали компрометирующие документы.
Стихи Ганина не печатали. Он достал где-то типографский шрифт (возможно, ему специально подбросили его сотрудники ГПУ) и отпечатал несколько брошюр со своими произведениями. Наличие шрифта было истолковано как подготовка к печатанию листовок и воззваний.
Все это делалось для того, чтобы обвинить Ганина и его друзей в создании ядра организации «Ордена русских фашистов». По делу было привлечено 14 человек. Среди них, несомненно, были и провокаторы, которых от ответственности впоследствии увели. Не хватало пятнадцатого. Кто-то предупредил Есенина, или он сам узрел опасность и скрылся на Кавказе? Ответить на этот вопрос можно будет, когда удастся ознакомиться с пока совершенно секретными делами в архиве КГБ. О том, что Есенина вызывали в ГПУ по делу Ганина, есть письменные показания.
11 ноября 1924 года Ганина арестовали в Москве, в Староконюшенном переулке, дом 33, квартира 3. На допросах он не отрицал встреч, разговоров с друзьями, но утверждал, что никакого преступного характера они не имели. Во время следствия Ганин потерял рассудок и был помещен на обследование в Институт имени Сербского.
На 27 марта 1925 года было назначено заседание коллегии ГПУ по делу А. Ганина и его друзей. Психиатры признали поэта Алексея Ганина душевнобольным, невменяемым. Однако его приговорили к расстрелу, и 30 марта приговор привели в исполнение.
У Есенина были все основания держаться от Москвы подальше. В начале апреля в Батуми на него было совершено нападение неизвестных лиц. В своих письмах Бениславской он писал: «Я в Баку… не писал, потому что болен… Нас ограбили бандиты (при Вардине)… Когда я очутился без пальто, я очень простудился». Во втором письме он пишет, что его болезнь — это «результат батумской простуды».
В июне Есенин вернулся в Москву, но жил в столице мало, постоянно выезжая на родину в Константинове, к своим друзьям и знакомым в Подмосковье. Произошел разрыв с Бениславской, он сблизился с Софьей Толстой и с ней 25 июля уехал в Баку, Там много писал.
6 сентября он возвращался поездом в Москву. Ехавший в вагоне дипкурьер А. Рога сделал Есенину замечание. Поэт вспылил, грубо ответил. В конфликт вступил другой пассажир — Ю. Левит. Против Есенина было возбуждено уголовное дело и готовился суд. Вмешательство Луначарского и других партийных деятелей с целью прекращения дела положительного результата не принесло, судья Липкин готовил процесс.
Есенин запил. По рекомендации близких согласился 26 ноября лечь в психиатрическую клинику («психов не судят»). По условию поэт должен был лечиться два месяца. Однако вскоре он почувствовал опасность для своей жизни и принял решение при удобном случае уйти из больницы.
Спустя 60 лет я разыскал архивные документы этой клиники. Побывал в палате, где когда-то томился униженный и оскорбленный национальный поэт России.
21 декабря Есенин смог выйти из клиники и больше в нее не вернулся. Лечащий врач Аронсон ездил по родственникам и знакомым и просил их уговорить поэта возвратиться обратно. 22 и 23 декабря Есенин ходил по издательствам, навестил А. Р. Изряднову и сына Георгия (Юрия), дочь Татьяну и бывшую жену Зинаиду Райх, ночью уехал в Ленинград.
24 декабря он поселился в гостинице «Интернационал» в номере пять. Комната находилась на втором этаже, была обставлена дорогой мебелью. О приезде в Ленинград Есенина знали всего несколько человек. Он всегда тщательно скрывал от всех, куда уезжает. Доверился на этот раз только Василию Наседкину, которого знал еще по совместной учебе до революции в народном университете имени Шанявского. К тому же Наседкин стал его родственником, вступив в брак с сестрой, Екатериной Есениной. Перед поездкой Есенин не успел получить гонорар и попросил Наседкина прислать ему деньги по адресу ленинградского поэта В. Эрлиха.
Приехав в гостиницу, Есенин тут же собрал друзей и знакомых. В гостинице проживали супруги Устиновы. Георгия Устинова он знал давно, тот работал в ленинградской «Вечерней газете», жена Елизавета была моложе на 10 лет и не работала. У Есенина постоянно было 8-10 человек. Он читал новые стихи, рассказывал о своих творческих и жизненных планах. Не скрывал, что лежал в психиатрической клинике. Намеревался в Ленинграде начать выпуск литературного журнала, просил подыскать ему квартиру. Говорил о том, что с Толстой он разошелся, с родственниками решил порвать близкие отношения.
К этому времени Есенин получал в Госиздате по 1000 рублей ежемесячно за собрание стихотворений. Тогда это были огромные деньги. Поступали гонорары из других редакций и издательств, т. е. материально поэт был обеспечен с достатком. Никакой трагедии не видел он и в разрыве с Софьей Толстой.
В Ленинграде он вел трезвый образ жизни. По приезде он поставил друзьям две полбутылки шампанского, и в дальнейшем нет сведений, что Есенин бывал пьян. На столе постоянно кипел самовар. Поэт широко угощал друзей купленными в магазине деликатесами.
Следует отметить, что 27 декабря было Рождество, тогда еще отмечаемое в русских семьях. По случаю этого праздника спиртные напитки не продавались, и мне удалось выяснить только один случай покупки дворником для Есенина и его компании пяти-шести бутылок пива.
Последние месяцы Есенин опасался убийства и постоянно держал около себя кого-нибудь. В книге «Право на песнь» В. Эрлих писал:
«Есенин стоит на середине комнаты, расставив ноги, и мнет папиросу.
— Я не могу! Ты понимаешь? Ты друг мне или нет? Друг? Так вот! Я хочу, чтобы мы спали в одной комнате. Не понимаешь? Господи! Я тебе в сотый раз говорю, что меня хотят убить! Я, как зверь, чувствую это! Ну, говори! Согласен?
— Согласен.
— Ну вот и ладно! — Он совершенно трезв.
…Двухместное купе. Готовимся ко сну.
— Да! Я забыл тебе сказать! А ведь я был прав!
— Что такое?
— А насчет того, что меня убить хотели. А знаешь кто? Нынче, когда прощались, сам сказал: «Я, — говорит, — Сергей Александрович, два раза к вашей комнате подбирался! Счастье ваше, что не один вы были, а то бы зарезал!»
— Да за что он тебя?
— А, так! Ерунда! Ну спи спокойно».
В гостинице первые две ночи у него оставался Вольф Эрлих. Возможно, ночевал и третью. 27 декабря, в воскресенье, Есенин утром принял ванну. В присутствии Е. Устиновой он передал В. Эрлиху листок. Когда Устинова попросила разрешения прочитать, Есенин не разрешил. По мнению Елизаветы и по утверждению Эрлиха, на листке было кровью написано стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Устиновой Есенин сказал, что в номере не было чернил и он написал стихи кровью. Показал ей кисть руки, где она увидела свежие царапины.
Примерно с двух часов в номере Есенина организовали праздничный стол. Ели приготовленного гуся, пили чай. Спиртных напитков не было. В номере присутствовали: Эрлих, Ушаковы, писатель Измайлов, Устиновы, художник Мансуров. Ненадолго заходил поэт Иван Приблудный, и никто не заметил каких-либо психических отклонений у Есенина, способных склонить его к самоубийству.
К шести часам вечера остались втроем: Есенин, Ушаков и Эрлих. По свидетельству Эрлиха, примерно в восемь часов он ушел домой (ул. Некрасова, дом 29, кв. 8). Дойдя до Невского проспекта, вспомнил, что забыл портфель, и возвратился. Ушакова уже не было. Есенин, спокойный, сидел за столом и просматривал рукописи со стихами. Эрлих взял портфель и ушел.
Утром 28 декабря Е. Устинова пришла к номеру Есенина и постучала в дверь. Ответа не было. Она стала настойчиво стучать, никто не отзывался. Через какое-то время подошел В. Эрлих. Стали стучать вдвоем. Почувствовав недоброе, Елизавета обратилась к управляющему гостиницей В. М. Назарову. Тот, изрядно повозившись, открыл замок и, не заглядывая в номер, ушел.
Устинова и Эрлих вошли, ничего подозрительного не заметив. Устинова прошла по комнате. Вольф положил пальто на кушетку. Устинова подняла голову вверх и увидела подвешенный труп поэта… Они быстро вышли. Назаров позвонил в отделение милиции. Очень скоро на месте происшествия появился участковый надзиратель Н. Горбов, который и составил приведенный ранее акт.
Теперь, зная как жил Есенин в последние годы и дни, поищем ответы все на те же вопросы, от которых теперь не уйти.
Когда наступила смерть? Почему милиционер решил, что Есенин покончил жизнь самоубийством? Какими он обладал доказательствами, чтобы не считать, что поэта убили, а потом повесили? Ведь надзиратель видел, что «шея затянута была не мертвой петлей»… Наверное, он должен был сразу же выяснить, кто ударил покойного по лицу («под левым глазом синяк») перед повешением, почему оно обожжено и многое другое…
Из многочисленных воспоминаний очевидцев, публикаций газет, документов можно сделать вывод, что все вещи Есенина были разбросаны по полу, ящики раскрыты, на столе и в других местах подтеки крови. И одежда на мертвом была в беспорядке, что тоже свидетельствовало о возможности насилия.
Что же сделал Н. Горбов? Он раздал чистые бланки протоколов допросов В. Эрлиху. Е. Устиновой. Г. Устинову и В. Назарову, и те написали все, что хотели. Правда, я считаю, что показания В. Эрлиха записал агент уголовного розыска Ф. Иванов. (Иванов Федор Иванович, 1887 года рождения, алкоголик, был уволен из милиции, потом восстановлен. Позже осужден к 8 годам лишения свободы и погиб в лагерях.)
В протоколе опроса В. Эрлиха указано, что он знает Есенина около года и бывал у него в номере все четыре дня, что замок в номер Есенина открывал служащий гостиницы, что ключ торчал с внутренней стороны замка.
Возникает вопрос, каким образом Назаров открыл дверь в номер? Судя по фотографиям, замок в двери был врезной. В своих воспоминаниях, написанных через несколько дней, Устинова указывала, что Назаров открыл дверь отмычкой. Открыть отмычкой врезной замок со вставленным изнутри ключом нельзя. Если Назаров (Назаров Василий Михайлович, 29 лет, член РКП, из рабочих, уроженец Тульской губернии) открывал замок отмычкой, следовательно, ключа в замке не было. В противном случае Назаров мог отпереть дверь самодельным приспособлением. Оно напоминает пассатижи со сточенными концами для захвата кончика ключа. Такими приспособлениями открывают закрытые изнутри замки с оставленными в них ключами квартирные воры. Закрыть таким способом замок со стороны коридора еще легче, чем открыть. В этом случае ключ будет со стороны комнаты.
Если же ключа в замке не было, то отмычкой открыть и закрыть дверь «специалисту» не представляет никакого труда.
Назаров ведет себя по меньшей мере странно. Пятый номер относился к высокому разряду, в нем останавливались состоятельные люди, имевшие дорогие вещи. Управляющий гостиницей открывает дверь посторонним лицам и уходит, не заботясь ни о сохранности имущества, ни о том, как они закроют номер, если там не окажется постояльца.
Озадачивает и такое обстоятельство. Тело висело как раз напротив двери, и не заметить его можно было лишь при одном условии: в комнате было темно. Тогда становится понятно, почему Устинова и Эрлих вошли в номер как ни в чем не бывало и не сразу заметили повешенного.
Для решения загадки гостиницы «Англетер» это решающее обстоятельство. В полнейшей темноте Есенин вряд ли смог бы повеситься. Стало быть, свет выключил кто-то другой. (В процессе своего исследования я получил письменные показания научного сотрудника Эрмитажа В. А. Головко. В них говорится о том, что до войны он учился в техникуме и их преподаватель В. В. Шилов доверительно рассказал ему следующую историю. За день до смерти Есенина Шилов договорился с ним о встрече в гостинице. Шилов долго стучал, но никто ему не открыл. Он стал дожидаться в вестибюле и увидел, что из номера Есенина вышли двое мужчин, закрыли за собой дверь и направились к выходу. Шилов видел, как они сели в поджидавшую их автомашину и уехали. А на следующий день все узнали о самоубийстве поэта. Шилов утверждал, что Есенина убили. Проверить утверждения Шилова нельзя, он погиб на фронте.) Сразу после трагического события газеты сообщали, что на месте происшествия был врач, который назвал время наступления смерти поэта: по одним утверждениям — за 5-6, по другим — за 6-7 часов до обнаружения трупа. Но ни в одном документе или воспоминании, ни в одной газете не приводятся фамилия врача или какие-либо другие сведения о нем. Однако именно это заявление мифического врача принято за истину, и все люди мира считают, что смерть поэта наступила около пяти часов утра 28 декабря 1925 года.
Кстати, это время очень удобно для подкрепления версии о самоубийстве. Вписанное в милицейский протокол утверждение В. Эрлиха о том, что ключ от замка был изнутри, вкупе с часом смерти создают определенную картину то, что СЛУЧИЛОСЬ в номере, дело рук его одинокого жильца. И все постарались забыть, что судебно-медицинский эксперт этот час смерти не подтвердил.
Остается невыясненным и другой важнейший момент. Судя по акту, мертвый Есенин схватился за трубу. Живой человек, естественно, может держать руку поднятой, но когда наступает смерть, она непременно под собственной тяжестью опускается вдоль туловища. Логично предположить, что смерть застала поэта в другом, не вертикальном положении и трупное окоченение произошло именно тогда, а уж потом тело подвесили.
Совсем непонятно и то, почему веревка, привязанная к вертикальной трубе, не съехала вместе с телом вниз… Вопросы, вопросы… Десять лет неустанных поисков, закрывая одни, множили количество нерешенных.
Вот одна из загадок. «Новая вечерняя газета» писала: «Поэт висел в петле с «восковым лицом». Мне приходилось видеть сотни висельников, но ни у одного не было бледного лица. У висельника оно, как правило, имеет багрово-синюшный цвет, с признаками, прямо указывающими на наступление смерти от асфиксии.
А вот еще одна. В своих воспоминаниях Г. Устинов приводит слова, которые слышал от судмедэксперта:
«Говорят, что вскрытием установлена его мгновенная смерть от разрыва позвонков». Е. Наумов в своей монографии отметил: «Есенин умер не от удушья, а от разрыва шейных позвонков», Разрыв шейных позвонков у человека может произойти от полученной травмы, неосторожного падения и т.п. и совсем необязательно от повешения.
Но в «Памятке о Сергее Есенине», напечатанной по горячим следам, уже не говорится о разрыве шейных позвонков. «Установлено, что Есенин умер от удушья, причем потеря крови, вследствие надрезов на венах, могла, в свою очередь, способствовать обморочному состоянию. Кровавые натеки на ногах свидетельствуют о том, что Есенин долго висел в петле. Вскрытием также установлено, что никаких аномальностей в мозгу Есенина не было. По заключению экспертов труп Есенина провисел около 6-7 часов».
Автор «Памятки», несомненно, списывал текст с акта вскрытия трупа поэта. Только почему он говорит о нескольких экспертах? И потом в акте не говорится о 6-7 часах. В деле Есенина имеется только один акт, который и послужил основанием для отказа в возбуждении уголовного дела. Подпись под актом — Гиляревский.
(Гиляровский Александр Григорьевич, 1870 года рождения, окончил в Петербурге Военно-медицинскую академию. После 1925 года его судьба неизвестна, жена, Вера Дмитриевна, была репрессирована и также пропала без вести.)
В заключении о причинах гибели Есенина Гиляревский написал: «На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфикции, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. Вдавливание на лбу могло произойти от давления при повешении.
Темно-фиолетовый цвет нижних конечностей, точечные на них кровоподтеки указывают на то, что покойный в повещенном состоянии находился продолжительное время.
Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным и, как поверхностные, влияния на смерть не имели».
В акте нет ни слова о разрыве позвонков. Не беря на себя право судить о качестве выводов Гиляревского, нельзя не высказать сомнения в том, что акт написан рукой Гиляревского. (В настоящее время акт частично разорван и как раз в самом важном месте на мелкие клочки, так что каждый исследователь может реконструировать его по своему усмотрению.) Во всяком случае, идентификация почерка не проводилась.
Сомнение в подлинности акта вызвано следующим.
1) Акт написан на простом листе бумаги без каких-либо реквизитов, подтверждающих принадлежность документа к медицинскому учреждению. Он не имеет регистрационного номера, углового штампа, гербовой печати, подписи заведующего отделением больницы или бюро экспертиз.
2) Акт написан от руки, торопливо, со смазанными, не успевшими просохнуть чернилами. Столь важный документ (касающийся не только такого знаменитого человека, как Есенин, но и любого лица) судмедэксперт обязан был составить в двух и более экземплярах. Подлинник обычно отправляется дознавателю, а копия должна остаться в делах больницы.
3) Эксперт обязан был осмотреть труп, указать на наличие телесных повреждений и установить их причинную связь с наступлением смерти. У Есенина были многочисленные следы прежних падений. Подтвердив наличие под глазом небольшой ссадины, Гиляревский не указал механизма ее образования. Отметил наличие на лбу вдавленной борозды длиною около 4 сантиметров и шириною полтора сантиметра, но не описал состояние костей черепа. Сказал, что «давление на лбу могло произойти от давления при повешении», но не установил, прижизненное это повреждение или посмертное. И самое главное — не указал, могло ли это «вдавление» вызвать смерть поэта или способствовать ей и не образовалось ли оно от удара твердым предметом…
4) Выводы в акте не учитывают полной картины случившегося, в частности, ничего не говорится о потере крови погибшим.
5) Судмедэксперт отмечает, что «покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время», а сколько часов, не указывает. По заключению Гиляревского смерть поэта могла наступить и за двое суток, и за сутки до обнаружения трупа. Как опять не вспомнить о заявлении мнимого «врача» о недавнем наступлении смерти, чем тот ввел в заблуждение участников осмотра. Не исключено, что, если бы работники милиции знали о возможности гибели Есенина, скажем, за 10 часов до обнаружения трупа, они бы отнеслись более критически к показаниям Г. Устинова и В. Эрлиха, Поэтому утверждение, что Есенин погиб 28 декабря 1925 года, никем не доказано и не должно приниматься за истину.
6) В акте ни слова не сказано об ожогах на лице поэта и о механизме их образования.
Создается впечатление, что акт Гиляревским написан под чьим-то нажимом, без тщательного анализа случившегося. В материалах дознания (в деле Есенина) имеется любопытный документ, мало что говорящий постороннему лицу, но многое проясняющий практическому работнику правоохранительных органов.
«Суд. мед. эксперту Гиляревскому. При сем препровождается копия телефонограммы за № 374 по делу самоубийства гр. Есенина Сергея для приобщения к делу. Приложение: упомянутое. Начальник 2-го отд. ЛГМ — Хохлов. Завстолом дознания Вергей».
На этом документе, отпечатанном на пишущей машинке, имеется карандашная надпись: «4п5СТУПК», которую следует расшифровать так: «пункт 5 статья 4 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР». По этой статье в то время прекращались уголовные дела за отсутствием состава преступления, а по материалам дознания — отказывалось в возбуждении и расследовании уголовных дел.
Нет сомнения, что работники милиции в завуалированной форме информировали А. Г. Гиляревского, что по этому делу никого к уголовной ответственности привлекать не будут и что ему следует иметь в виду это их мнение.
Сомнение в подлинности акта возникает еще и потому, что мною найдена в архивах выписка о регистрации смерти С. А. Есенина, выданная 29 декабря 1925 года в столе загса Московско-Нарвского Совета. (Эти сведения подтверждены руководством архива загсов г. Ленинграда.) В ней указаны документы, послужившие основанием для выдачи свидетельства о смерти. В графе «причина смерти» указано: «самоубийство, повешение», а в графе «фамилия врача» записано: «врач судмедэксперт Гиляревский № 1017». Следовательно, 29 декабря в загс было предъявлено медицинское заключение Гиляревского под номером 1017, а не то, что приобщено к делу,- без номера и других атрибуций.
Следует иметь в виду, что загс без надлежащего оформления акта о смерти свидетельства не выдаст. Поэтому можно категорически утверждать, что было еще одно медицинское заключение о причинах трагической гибели С. А. Есенина, подписанное не одним Гиляревским. Известный же всем вариант заключения был куда более удобен для отказа в возбуждении уголовного дела против убийц.
Из архивных документов видно, что свидетельство о смерти С. А. Есенина получал В, Эрлих. А вот кто представлял в загс заключение № 1017, неизвестно. На мой запрос руководство архива загсов г. Ленинграда ответило, что акта Гиляревского за № 1017 у них нет. («Медицинская справка, на основании которой составлена запись о смерти, к актовой записи не прилагалась».) Считаю этот ответ отпиской. Многое может проясниться, если работники архива не пожалеют времени и сил и попробуют отыскать этот акт.
Для читателей, малоинформированных о тонкостях уголовно-процессуального судопроизводства, поясню: только работник милиции, следователь, прокурор или суд вправе сделать вывод, что случилось в гостинице «Англетер», — самоубийство или убийство Есенина. Какие бы выводы ни сделали судмедэксперты, последнее слово остается за правоохранительными органами. Кстати, судмедэксперт Гиляревский не указал, что Есенин покончил жизнь самоубийством.
В акте № 1017 судмедэксперта Гиляревского — несомненный ключ к раскрытию гибели Есенина. Мне пришло письмо от племянницы Гиляревского (к сожалению, она скрыла свою фамилию), в котором она говорит, что он был человек исключительной порядочности, настоящий русский дворянин в самом высоком смысле этого слова и пойти против своей совести ни в коем случае не мог. В описательной части акта он оставил для нас ряд сведений, позволяющих усомниться в самоубийстве поэта.
«В желудке (покойного — Э. X.) около 300 к.с. полужидкой пищевой смеси, издающей не резкий запах вина». Проанализировав все имеющиеся у нас данные о роковом дне жизни Есенина, мы можем констатировать, что последний раз поэт употреблял пищу с 14 до 18 часов. Он пил пиво, ел хлеб, фисташковые орехи и другие быстроперевариваемые продукты. Водки или вина не было. На основании современных научных данных судмедэксперты говорят, что смерть Есенина наступила не позже чем через 3-4 часа после употребления пищи, следовательно, вечером 27 декабря 1925 года.
Гиляревский также написал:
«…петли кишок красного цвета», «…нижние конечности темно-фиолетового цвета, на голенях в коже заметны темно-красные точечные кровоизлияния». И та, и другая подробности, по мнению современных судмедэкспертов, свидетельствуют о том, что тело находилось в вертикальном положении не менее суток.
Несмотря на временную дистанцию, можно было бы и сейчас провести следственный эксперимент. Но бывшему руководству Ленинграда пришла в голову сумасбродная (или вполне осознанная?) мысль снести здание бывшей гостиницы «Англетер». Вопреки протестам жителей средь бела дня власти стерли с лица земли историческое здание. Пусть «еще одно дурное дело запрячет в память Петербург».
Кто же в таком случае установил самоубийство Есенина? Как ни грустно это признавать, сделали это газетчики. О гибели поэта могли сообщить вечерние газеты, но этого сделано не было. Уделив много места на своих страницах происшествиям и судебной хронике, трагедии в «Англетере» не отвели ни строчки ни вечерние 28-го, ни утренние газеты 29 декабря, хотя о случившемся говорил весь Ленинград. Но зато уже в вечерних газетах этого дня, еще не имея выводов Гиляревского, журналисты объявили о самоубийстве поэта. Видимо, они ждали команды властей, а когда получили «добро», наперебой стали придумывать детали гибели Есенина.
Особым вниманием редакторов и издателей пользовались воспоминания друзей, знакомых, очевидцев, в которых те с упоением повествовали о пьяных куражах Есенина, прежних покушениях на самоубийство, об унижении им женнин, о лечении в психиатрических больницах. Упорно и методично формировали в народе убеждение, что он пьяница, дебошир, шизофреник, которому ничего не оставалось, как повеситься.
Незадолго до гибели Есенин написал статью «Россияне», которая никогда не публиковалась:
«Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем. Тяжелое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством…» Желая объяснить причину его самоубийства, враги поэта пошли по простейшему пути и стали искать ответ в его собственных стихах, то есть заменили биографию житейскую биографией поэтической, которые далеко не всегда идентичны. Слова о смерти в стихах Есенина были использованы как свидетельские доказательства против него самого.
В отличие от газетчиков работники 2-го отделения милиции Ленинграда вели себя более выдержанно и расчетливо. Они дождались окончания XIV съезда партии, реакции общественности, друзей, родных поэта и только после этого приняли решение по делу Есенина. Не проводя никаких следственных действий, завстолом дознания Вергей лишь 20 января 1926 года написал заключение, в котором не привел ни одного доказательства, подтверждающего самоубийство Есенина. Вот как он вышел из положения:
«На основании изложенного, не усматривая в причинах смерти гр. Есенина состава преступления, полагал бы:
Материал дознания в порядке п. 5 ст. 4 У ПК направить нарследователю 2-го отд. гор. Ленинграда — на прекращение за отсутствием состава преступления. 20 января 1926 г. Завстолом дознания Вергей, Согласен: нач. 2-го отд. ЛГМ (Хохлов)».
Следователь Бродский, также не проведя никакого расследования, согласился с выводом Вергея и Хохлова. Обратим внимание на то, что и в постановлении не указывается, что Есенин покончил жизнь самоубийством. Поэтому уместно задать вопрос: в действиях каких лиц или лица отсутствует состав преступления?
Все уголовные дела, спровоцированные против Есенина, были прекращены, а определение об аресте отменено только после его смерти — 30 декабря 1925 года. Так был сактирован великий русский поэт Сергей Есенин.
Поэта арестовывали десять раз и привлекали к уголовной ответственности. Только на Лубянке его незаконно держали пять раз. Провокаторы из ЧК, а затем ГПУ все делали, чтобы уничтожить поэта «законным» путем, Одного за другим убивали в подвалах Лубянки его друзей… А 28 декабря 1925 года его самого обнаружили повешенным в гостинице «Англетер». След от веревки на шее был только под подбородком, что говорило о том, что душили сзади. На теле и лице имелись прижизненные травмы. Против великого поэта России было совершено преступление, и никто до сих пор не понес за него наказания.
От редакции: В связи с недавним юбилеем — 65-летием со дня гибели Сергея Есенина — в прессе и на телевидении прошло немало посвященных поэту публикаций. В некоторых приводились косвенные доказательства насильственной смерти поэта. Но ни в одной уже не утверждалось, что он покончил с собой. Так в два-три года лопнула версия, которую никто не подвергал сомнению шесть с лишним десятилетий.
Однако все попытки Эдуарда Хлысталова довести расследование преступления до конца наталкиваются пока на сопротивление соответствующих ведомств — допуска к архивным материалам ему не дают. Покров тайны над трагическими событиями до конца не рассеян.
«Чудеса и Приключения» № 1, 1991 г.