Что такое нигилизм: суть, виды и нужно ли избавляться от нигилизма

Тема нигилиста в русской литературе XIX века — Базаров, Волохов, Верховенский: опыт литературоведческого сопоставления

Оглавление

Введение

. Нигилизм как социокультурное явление в России второй половины XIX века

1.1 Исторический и бытовой аспекты нигилизма

1.2 Русский нигилизм как идеология и философия

2. Базаров как первый нигилист в русской литературе

.1 Комплексный портрет Евгения Базарова и его воззрения

2.1.1 Евгений Базаров и народ. Суть базаровского нигилизма

.1.2 Базаров в отношениях с окружающим обществом

2.2 Тургенев и Базаров: герой-нигилист в оценке автора

. Гончаровская версия нигилизма: Марк Волохов

3.1 «Обрыв» как антинигилистический роман

.2 Образ Марка Волохова в окончательной редакции романа

.3 Волохов и Базаров: нигилист Гончарова в сопоставлении с нигилистом Тургенева

4. Нигилист глазами Достоевского: Петр Верховенский

4.1 «Бесы» как роман-предупреждение: мировоззренческая позиция Достоевского

.2 Личность Петра Верховенского. Верховенский как «бес»-нигилист

.3 Базаров, Волохов, Верховенский: общее и различное

Заключение

Список использованных источников и литературы

Приложение

Введение

Вторая половина XIX века — особый период в истории России. Это время проведения реформ, затронувших все общественные сферы страны. Одно из главных преобразований — отмена крепостного права Александром II. После проведения данной реформы по стране прошла волна крестьянских восстаний. Вопросы, связанные с переустройством России и с ее будущим, волновали всех — консерваторов, либералов-западников и революционных демократов. Это был период обострения общественной борьбы, в ходе которой еще более активно формировались основные идейные направления. К этому времени ряды русской литературной интеллигенции пополнились представителями сословия разночинцев. Среди них — знаменитые русские писатели и критики, например Ф.М. Достоевский (разночинец по матери), Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Н.Н. Страхов и другие.

Известно, что в литературе второй половины XIX века господствовало такое направление, как реализм, требовавшее наиболее объективного изображения действительности. Издавались различные журналы, становившиеся ареной политической борьбы между демократами, либералами и консерваторами. В литературе появляется образ активного радикального демократа, «нового человека», но трактуется он по-разному в зависимости от позиции авторов. В данной работе мы обращаемся к творчеству таких великих русских писателей, как И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, поместивших в центр своих знаменитых романов — «Отцы и дети», «Обрыв», «Бесы» — образ героя-нигилиста.

Актуальность и новизна темы нашего исследования заключаются в том, что, несмотря на неоднократное обращение исследователей к образам нигилистов в русской литературе, до сих пор не было цельного исследования, в котором подробно и обстоятельно, на широком культурно-историческом фоне сопоставлялись бы три героя-нигилиста из трех названных романов. Также в нашей работе мы рассматриваем мировоззренческую позицию каждого из романистов в отношении нигилистического движения, выявляя общее и различное в способе изображения ими этого движения и его представителей.

Сопоставление трех нигилистов из трех великих русских романов с учетом мировоззренческой позиции их авторов, продиктовавшей им подход к изображению этого исторического типа, и является главной целью нашей работы.

В ходе исследования перед нами были поставлены следующие задачи:

—проследить историю возникновения и бытования в культуре такого понятия, как нигилизм;

—изучить вопрос, связанный с появлением термина «нигилизм» в России и эволюцией его значений до момента написания романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»;

—с максимальной полнотой описать историю создания романов «Отцы и дети», «Обрыв», «Бесы» с учетом мировоззренческой и политической позиции Тургенева, Гончарова и Достоевского в период их написания.

Объект нашего исследования — художественные способы изображения героев-нигилистов Тургеневым, Гончаровым, Достоевским, продиктованные их идеологической позицией.

Многие исследователи, критики и философы обращались к данным авторам и их романам, анализировали их историческую, философскую и социальную значимость. Соответственно, степень разработанности данной темы достаточна велика. В XIX веке — это Н.Н. Страхов, М.Н. Катков, Д.Н. Овсянико-Куликовский, на чьи труды мы в значительной мере опираемся и ссылаемся в своем исследовании. В начале XX столетия многие русские философы оценивали произведения второй половины XIX века с иной, «пророческой» точки зрения, и здесь, несомненно, главным источников для нас является историко-философское сочинение Н.А. Бердяева «Духи русской революции». На протяжении следующих десятилетий к творчеству исследуемых нами писателей обращались Н.К. Пиксанов, А.И. Батюто, Ю.В. Лебедев, В.А. Недзвецкий. Из наиболее близких нам по времени авторов монографий и статей особое внимание в нашей работе уделяется литературоведческим штудиям Л.И. Сараскиной — ученого, посвятившего жизнь исследованию творчества Ф.М. Достоевского.

Практическая значимость исследования обусловлена активным интересом к теме русской революции и ее предыстории в наше время и потребностью переосмыслить в этой связи идеологические и художественные константы русской литературной классики, так или иначе затрагивавшей данную тему. Предложенные нами разработки могут быть использованы в практике как школьного, так и вузовского преподавания.

Структура работы. Работа состоит из четырех глав, каждая из которых делится на параграфы. В первой главе мы рассматриваем понятие «нигилизм» и освещаем данное явление в историко-культурном аспекте; во второй — даем развернутую характеристику образа Евгения Базарова, в том числе в контексте политической и мировоззренческой позиции автора; третья глава посвящена роману «Обрыв» — его антинигилистической направленности и анализу фигуры Марка Волохова; в четвертой главе нами исследуется идеологическая позиция Достоевского по отношению к нигилизму и анализируется созданный им в его антинигилистическом романе «Бесы» образ Петра Верховенского.

1. Нигилизм как социокультурное явление в России второй половины XIX века

1.1 Исторический и бытовой аспекты нигилизма

Понятие «нигилизм» едва ли было бы правильным считать навсегда ушедшим в прошлое, наоборот, важно отметить, что это не просто идеология тургеневского персонажа из широко известного романа «Отцы и дети», о котором говорят на уроках в старшей школе; оно актуально и сегодня. «В культуре современной России нигилизм получил широкое и всеобъемлющее распространение. Во многом это объясняется социальной напряженностью, экономическими неурядицами, морально-психологической неустойчивостью общества. Однако не стоит забывать и об исторических причинах: многовековое крепостничество, самодержавие, административно-командные методы управления и др., которые не только не способствовали преодолению нигилизма, но постоянно воспроизводили и приумножали его». Однако анализ такого явления, как нигилизм, нуждается в абстрагировании от тех негативных ассоциаций, которые возникли вокруг него в связи с проявлением нигилистических настроений в русской культуре середины XIX века.

Впервые «нигилистические» настроения (не совсем в той форме, в какой многие привыкли понимать данное явление) возникли как неотъемлемая черта буддийской и индуистской философии, которая «заявляла» о бессмысленности жизни. Человеческое существование, согласно данной точке зрения, — череда страданий, а спасение человека — в спасении от жизни. достоевский нигилизм литература

Таким образом, нигилизм (неверие во всё сущее или пессимизм) в данном случае — это попытка охватить разумом смысл человеческой жизни, и он (нигилизм) выступает как отрицание всего вообще, не имея практически ничего общего с богоборчеством или жаждой разрушения.

Термин «нигилизм» можно обнаружить в средневековой теологической литературе: в частности, в XII веке так называли еретическое учение, отрицающее богочеловеческую природу Христа, а сторонников данной точки зрения называли, соответственно, «нигилистами». Гораздо позже, в XVIII веке, данное понятие закрепляется в европейских языках и имеет значение отрицания общепринятых норм и ценностей.

Во второй половине XIX — начале ХХ века понятие «нигилизм» получает особое наполнение благодаря философским учениям А. Шопенгауэра, чья философия близка идее буддийского безразличия к миру, Ф. Ницше, учившего об иллюзорности мира и несостоятельности христианской веры, и О. Шпенглера, который называл «нигилизмом» характерную черту современной европейской культуры, переживающей период «заката» и «старческих форм сознания», после которого якобы должно последовать состояние высшего расцвета.

Важно указать, что нигилизм в широком смысле данного слова — это только обозначение отрицания чего-либо. В определенные периоды существования человечества, а также в различных сферах жизни общества слово «нигилизм» носит контекстуальное значение, порой практически не коррелирующее с тем, о котором будет идти речь в данной работе. Нигилизм может рассматриваться как социокультурный феномен, онтологический феномен, способ мышления, ориентация деятельности человека, идеология.

История понятия «нигилизм» весьма богата и разнообразна. «С одной стороны, эта история оказалась неразрывно связанной с немецкой традицией, с другой — в русском культурно-речевом сознании термин зажил иной жизнью и предстал в ином контексте». Данный термин использовался различными философами и каждым трактовался по-своему. Основная цель данной главы — рассмотреть нигилизм как явление, пришедшее в Россию в XIX веке, и его влияние на сознание русской интеллигенции.

Термин попадает в Россию из работы немецкого писателя-романтика Жан- Поля «Vorschule der Aesthetik» (в русском переводе «Приготовительная школа эстетики») 1804-го года, опираясь на которую «С. П. Шевырев читал лекции по истории поэзии в Московском университете. «Нигилизм», как и у Жан-Поля, противопоставляется «материализму». Под «нигилистами» Жан-Поль (а вслед за ним и Шевырев) имеет в виду идеалистов, считающих, что поэзия не зависит ни от каких внешних обстоятельств и является творением только лишь человеческого духа. Под «материалистами» здесь имеются в виду те, кто считает, что поэзия романтизма просто рабски копирует реальный мир. Таким образом, и получается, что под «нигилистами» имеются в виду крайние идеалисты. Спор о поэзии является результатом столкновения противоположных взглядов на мир и, в особенности, на человека в европейской философии в конце XVIII — нач. XIX в.».

Немаловажно упомянуть и о том, что в 1829-1830 гг. в журнале «Вестник Европы» филолог и литературный критик Н.И. Надеждин опубликовал несколько статей, посвященных «нигилизму» (например, «Сонмище нигилистов»), который, в его понимании, являет собой «кладбищенскую лирику романтиков, и романтический эрос разрушения — смерти, и байроновский скептицизм, и светскую пустоту. В конечном счете совершенно так же, как и у Жан-Поля, шла речь о саморазложении субъективности, оторвавшейся от реальности, о саморазрушении я, замкнувшегося в себе». Таким образом, уже в первой половине XIX века слово «нигилизм» появляется в русской культуре, фигурирует в лекциях и размышления русских критиков, однако культурно-историческая ситуация, сложившаяся на тот период в России, не располагает к тому, чтобы в термине «нигилизм» выявить тот смысл, с которым он прочно будет ассоциироваться в дальнейшем.

В 1858 г. В России вышла книга профессора В.В. Берви «Психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни», в которой также употребляется слово «нигилизм» в качестве синонима скептицизма.

Благодаря публикации романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», в 1862 году термин «нигилизм» вошел в обиход русской культуры, став предметом острых дискуссий. Особенно интересно то, что это слово приобрело определенный оценочный смысл, который не был сколько-нибудь ярко выражен до 1862 года; более того, этот смысл оказался противоположен прежнему. Отныне так стали называть исключительно «материалистов».

«Термин «нигилизм» приобретает «ругательное» значение и употребляется в резко полемическом контексте». «Термин, функционируя в сознании носителей определенной идеологии, отрывается от своих генетических корней и становится источником новых представлений, не связывавшихся с ним прежде».

Интересно, что В.П. Зубов в своей работе «К истории слова нигилизм» обращает внимание на суффикс «изм», который создавал представление о нигилизме как о некой школе, однако вскоре обнаружилось, что термин стал «расплываться в объёме», и оказалось, что точное определение как школе, как учению, нигилизму дать невозможно. «Дефиниции уступили место эмоционально-оценочному подходу и вследствие этого стали всё больше говорить не о «нигилизме», а о «нигилистах»». Термин становится некой «кличкой», а на первый план при описании и оценке так называемых «нигилистов» выходят личностные характеристики и определенный тип поведения. Такие люди оцениваются как «неприятные», с вызывающими манерами, мнениями. Например, «в 1866 г. в Нижнем Новгороде описывают внешность «нигилистов» и приказывают блюстителям общественного порядка преследовать таковых. Этот факт сразу же отразился протестом в прессе. Но слова «нигилист» и «нигилизм» продолжают в 60‒70-е годы XIX века использоваться как средство духовно-идеологической характеристики и применяются то к одному кругу лиц, то к другому, а также к различным, часто противоположным, явлениям».

Таким образом, в 1860-е годы сложилась ситуация, заключавшаяся в достаточно расплывчатом понимании слова «нигилизм»; и некий парадокс был в том, что те, кого нарекали «нигилистами» по определенному ряду признаков, таковыми себя не считали, однако находились те, кто, следуя веяниям моды, до конца не разобравшись в понятии, добровольно назывались «нигилистами», отрицая абсолютно всё (как Ситников и Кукшина в романе «Отцы и дети»). И всё-таки, по мнению В.П. Зубова, если бы не эти люди, то и говорить о нигилизме как особом направлении было бы невозможно. «Странным образом понятие нигилизма было составлено из реального материала и, тем не менее, ему не соответствовало ничего реального».

Как уже было сказано, «нигилизм» — это, в первую очередь, только обозначение отрицания чего-либо, остальное — «наложенные» смыслы, значения, являющиеся контекстуальными. В.П. Зубов также отмечает, что слово «нигилизм» изначально восходит к латинскому слову «ничто» (nihil), т.е. к отрицанию (соответственно, «нигилист» — это не более, чем отрицатель чего-либо); и утверждает, что оно сохранило своё ядро в ходе эволюции термина. Ядро не изменилось, но изменилась окружающая среда, т.е. исторические условия и конкретные культурные условия. В результате этого в России словом стали пользоваться как оружием, «громя» определенные группировки, используя это слово как обвинение, как некий приговор.

По мнению А.В. Лайтера, идеологию и психологию «российского нигилизма» породили «отстраненность от внутренней жизни народа, убежденность в своем превосходстве, гордыня ума и нежелание понять и принять вековые ценности народной жизни». Ученый отмечает, что «нигилизм есть порождение существовавшей тогда русской действительности, своего рода социальное кредо большей части русской интеллигенции, вставшей на путь голого отрицания, грубого опошления прошлого своей страны, одностороннего, зачастую совершенно немотивированного неприятия настоящего, особенно политических и правовых реалий и ценностей своей страны». «Нигилизм в истории России начинался как движение за «эмансипацию человеческой личности» от закостенелых форм мышления и жизни, он пришел к полному неуважению к автономии личности — вплоть до убийства. Свидетельством этого может являться опыт реального социализма советской эпохи. Революционная тактика Ленина во многом совпадала с базаровской программой тотального разрушения». Таким образом, А.В. Лайтер дает скорее отрицательную характеристику нигилизму, проявившемуся во второй половине XIX века, обвиняя носителей «нигилистических» воззрений в гордыне и нежелании понять и принять народные ценности. Здесь очень важно отметить момент, к которому нам придется еще не раз обращаться в ходе исследования: нигилизм и нигилисты получали как положительную, так и отрицательную оценку в зависимости от позиции оценивающего. Известно, что на момент распространения нигилистической идеологии имели место как консерваторы, которые по определению не могли принять нигилистов, так и либералы, выступавшие одновременно против как консерваторов, так и радикалов, или, в другой терминологии, социал-демократов, которых, как и консерваторы, они называли «нигилистами» скорее в отрицательном смысле. Для самих же радикалов, или социал-демократов, понятие нигилизма, напротив, воспринималось, как правило, в положительном ключе.

В целом же в культурном сознании второй половины XIX века в России слово «нигилист» носило скорее отрицательный, обвинительный характер. Отрицание — вообще характерная черта, объединяющая все русские радикально-демократические концепции XIX века, чьи адепты отвергали традиционный уклад русской действительности. Именно поэтому нередко «русский нигилизм» отождествляется с теорией и практикой революционного движения в пореформенной России. Однако необходимо помнить о том, что термин «нигилизм» в разных культурах, странах и периодах человеческой истории имел разные толкования, следовательно, в данном случае речь идет о «революционном» нигилизме, с представителями которого мы как раз и встречаемся на страницах романов И.С. Тургенева, И.А. Гончарова и Ф.М. Достоевского.

В связи с русским нигилизмом второй половины XIX века обратимся к конкретным радикальным направлениям и группам, ратовавшим за новый политический строй и объявлявшим ложными действующие на тот момент нормы морали и общепринятую систему культурных и эстетических ценностей.

В первую очередь, важно отметить то, что так называемыми «революционерами» второй половины XIX века, участниками радикального направления общественного движения, были выходцы из разных слоев общества, стремившиеся представлять интересы рабочих и крестьян. Значительное влияние на развитие данного движения оказывала реакционная политика правительства, которая заключалась в отсутствии свободы слова и в полицейских произволах. Историки и культурологи обычно выделяют три основных этапа формирования и развития радикального направления. Первый этап — 1860-е годы: появление революционно-демократической идеологии и создание тайных разночинских кружков. Второй этап — 1870-е годы: оформление народнического направления и деятельность организаций революционных народников. Третий этап — 1880-90-е годы: активизация либеральных народников, начало распространения марксизма, который лег в основу создания социал-демократических групп.

Как уже было упомянуто выше, представителями демократического движения были в основном разночинцы (выходцы из таких общественных слоев, как купечество, духовенство, мещанство, мелкие чиновники), пришедшие на смену дворянам-революционерам первой половины XIX века и являвшие собой наиболее сплоченную группу противников царизма в России. Именно нигилизм послужил основой их идеологии, став в целом направлением общественной мысли 1860-х годов. Таким образом, нигилизм стал важным и крупным явлением в общественной жизни России второй половины XIX. Главными идеологами нигилизма на рубеже 50 — 60-х годов считались Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов, а в середине 60-х гг. — Д.И. Писарев.

Когда мы говорим о нигилизме как об отрицании устоев и ценностей, недостаточно ограничиваться исключительно этой характеристикой. Важно подойти к данному вопросу более конкретно и отметить, что, кроме моральных норм и культурных ценностей, нигилизм также отрицал: исторический опыт России, не содержащий в себе тех начал, которые стали бы основной для разрешения важных для развития страны вопросов; исторический опыта Запада, который привел к более тяжелому, чем в России, кризису в социальных отношениях. Нигилизм ратовал за отказ от государственной службы и переход граждан в область просвещения, образования; «свободные» и фиктивные браки; отказ от «условностей» этикета (иначе говоря, нигилисты приветствовали искренность в отношениях, пускай порой и грубоватую по форме). Отрицание установленных культурных ценностей, по мнению М.А. Ицковича, было обусловлено тем, что «искусство, мораль, религия, этикет служили классу, который жил за счёт безвозмездного труда и угнетения крепостных крестьян. Раз вся система социальных отношений безнравственна и не имеет морального права на существование, значит, нужно отвергнуть всё, что хоть как-то связано с ней».

А.А. Ширинянц, автор статьи «Русское общество и политика в XIX веке: революционный нигилизм», достаточно подробно и глубоко рассматривает это явление, и речь в его работе ведется именно о революционном нигилизме второй половины девятнадцатого столетия. Как уже говорилось, нигилизм в общественном сознании носил скорее отрицательный, радикальный характер, и «нигилистами» называли тех, чье поведение и внешний вид разительно отличались от общепринятого. Также А.А. Ширинянц обращает внимание на следующий аспект: «В обиходе многое неустройство и зло российской жизни стали относить на счет «нигилистов». Яркий пример — история петербургских пожаров 1862 г. Как когда-то в Риме (64 г. н. э.) в пожарах обвинили христиан, в России в поджогах обвинили… нигилистов»13. Ученый цитирует самого И.С. Тургенева: «…когда я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксинского двора, — слово нигилист уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мной на Невском, было: Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!».

Необходимо отметить важный момент, связанный с содержанием статьи А.А. Ширинянца: ученый затрагивает вопрос отождествления русских нигилистов с революционерами, утверждая, что «делать это следует все же осторожно, с некоторыми оговорками, акцентируя внимание на специфических чертах русского «революционного» нигилизма по сравнению с нигилизмом европейским». Приведем еще одно любопытное замечание исследователя по данному вопросу: Смысл и содержание нигилизма в России невозможно понять без выяснения и интерпретации сущностных черт и специфики так называемого «русского революционного нигилизма» как социального феномена, порожденного реалиями пореформенной жизни России, объясненного русской мыслью и своеобразно «вписавшегося» в историю европейского нигилизма».

Во-первых, согласно статье Ширинянца, носителем нигилистской идеологии и психологии был интеллигент-разночинец (о чем упоминалось выше) или дворянин, первый из которых занимал «промежуточный» статус между дворянским и крестьянским сословиями. Статус разночинца был неоднозначным: «С одной стороны, как и все недворяне, разночинцы не имели права владеть крестьянами — а вплоть до манифеста 19 февраля 1861г. — и землей. Не принадлежа к купечеству или мещанству, они не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Они могли иметь собственность в городах (быть домовладельцами), но не могли владеть ни фабриками, ни заводами, ни лавками, ни мастерскими. С другой стороны, в отличие от представителей низших сословий, разночинец имел такую степень личной независимости, какой не имел ни купец, ни мещанин, ни тем более крестьянин. Он обладал правом свободного проживания, свободного передвижения по стране, правом вступления на государственную службу, имел постоянный паспорт и обязан был учить своих детей. Последнее обстоятельство важно подчеркнуть, так как Россия была единственной страной в мире, где «за образование» давалось личное дворянство. Образованный человек «низкого» происхождения, равно как и беспоместный дворянин, положение которого практически не отличалось от положения разночинца, могли найти средства к существованию только на государственной службе или, с 1830-1840-х гг., на ниве свободного интеллектуального труда, занимаясь репетиторством, переводами, черновой журнальной работой и т. п.»16. Таким образом, основная масса, придерживавшаяся идеологии отрицания и составлявшая революционное движение в России второй половины XIX века, — разночинцы, суть положения которых достаточно подробно рассмотрена в статье, процитированной выше.

Хотелось бы отметить, что Ширинянц по существу нарекает представителей данного «сословия» «маргиналами», что вполне справедливо, так как, с одной стороны, это люди, имевшие больше прав и свобод, нежели крестьяне, с другой — они чрезвычайно остро ощущали все минусы своего положения, имея достаточно много возможностей, но не имея при этом больших денежных средств и полномочий, которые делали бы их жизнь более комфортной и благополучной. Совершенно очевидно, что такой статус не является завидным, ибо не предоставляет человеку достаточно прав, свобод и, в конце концов, четко обозначенной и стабильной жизненной ниши. И именно это, пожалуй, могло бы стать достаточно веским основанием для зарождающейся в умах разночинной молодежи борьбы и бунтарских идей. В связи с этим Ширинянц цитирует русского политического мыслителя радикального толка П.Н. Ткачева: «Наши юноши — революционеры не в силу своих знаний, а в силу своего социального положения… Среда, их вырастившая, состоит либо из бедняков, в поте лица добывающих свой хлеб, либо живет на хлебах у государства; на каждом шагу она чувствует экономическое бессилие, свою зависимость. А сознание своего бессилия, своей необеспеченности, чувство зависимости — всегда приводит к чувству недовольства, к озлоблению, к протесту».

Интересное замечание выдвигает другой русский политический мыслитель, социал-демократ марксистской ориентации В.В. Воровский, которого цитирует в своей статье «Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»» Ю.В. Лебедев: «Выйдя из среды, которая не могла вынести никаких традиций, предоставленная своим собственным силам, обязанная всем своим положением только своим дарованиям и своему труду, она неизбежно должна была придать своей психике ярко индивидуальную окраску. Мысль, благодаря которой разночинская интеллигенция только и могла проложить себе путь на поверхность собственной жизни и держаться на этой поверхности, естественно стала ей казаться какой-то абсолютной, всеразрешающей силой. Разночинец интеллигент стал ярым индивидуалистом и рационалистом».

Однако повторим, что носителями идеологии нигилизма являлись также и дворяне. И об этом «справедливости ради» говорит и Ширинянц. Сознательно разрывая связь со своими «отцами», представители аристократической и дворянской среды приходили к нигилизму и радикальности. Если разночинцы «входили» в радикальные движения по причине своей близости к народу, то представители высшего сословия — как раз вследствие того, что, наоборот, были очень далеки от низшего сословия, однако делали они это из определенного сочувствия к народу и раскаяния перед ним за большое количество лет угнетения и рабства.

Среди характерных черт русского нигилизма Ширинянц выделяет следующие: культ «знания» («рационалистический характер»; отрицание метафизических аспектов и преклонения перед естественными науками), а также «культ дела», «служения» народу (не государству), суть которого в неприятии чинов и богатства. Как следствие подобного «обособления» от общепринятого — не только новые, противоположные привычным, взгляды и убеждения, но и эпатажные (как сейчас бы сказали, «фриковые») костюмы и прически (яркие очки, стриженые волосы, необычные шляпы). При этом стремление каким-то образом заявить о себе, отвергая привычное и «закостенелое», порой доходило и до чего-то схожего с болезнью. Так, С.Ф. Ковалик свидетельствовал о том, что в его кругу «возникали даже вопросы, честно ли есть мясо, когда народ питается растительной пищей». Основным правилом нигилистов был отказ от роскоши и излишеств; ими культивировалась сознательная бедность. Отрицанию подвергались всякого рода развлечения — танцы, кутежи, попойки.

Рассмотрев и проанализировав различные источники, мы имеем достаточно ясное представление о том, что представлял собой русский нигилист второй половины XIX века. Это были люди, в которых всё как бы «кричало», громко заявляло о нежелании походить на «угнетающий» класс общества, то есть типичных представителей дворянской среды. Мечтая о разрушении прежних устоев, о прекращении угнетения низших слоев общества, нигилисты превратились из «новых» людей, носителей «новых» взглядов, в самых настоящих революционеров. Этот период последовательной и неуклонной радикализации длился с 1860-х до 1880- 1890-х годов. Русский нигилист как внутренне, так и внешне «убивал» в себе любые признаки принадлежности к «отцам»: некий аскетизм в жизни, культ труда, эпатажные наряды и прически, признание новых правил и идеалов во взаимоотношениях — открытая, искренняя, демократическая форма общения. Нигилисты пропагандировали совершенно новый взгляд на брак: женщина отныне воспринималась как товарищ, и совершенно не обязательным являлось официальное заключение отношений (было вполне допустимо сожительство). Все аспекты жизни были подвергнуты пересмотру. Идея отрицания была мотивирована тем, что, чтобы создать новое, гуманное общество, нужно полностью отказаться от старых норм.

Итак, в данном параграфе мы рассмотрели происхождение и значение понятия «нигилизм», историю его появления в России. Можно сделать однозначное заключение о том, что семантическим ядром слова «нигилизм» является «отрицание», и многие ученые в разные периоды истории толковали по-своему данное понятие. В данном исследовании мы рассматриваем его в том контексте, в котором он существовал во второй половине XIX века в России, будучи идеологической основой для «новых» людей, впоследствии ставших участниками революционного движения. Взяв за основу «отрицание», которое составляет основную суть понятия «нигилизм», русские нигилисты основали целую идеологию, которая имела конкретные характерные черты — отказ от всех культурных элементов, составляющих дворянские порядки и быт.

Коснувшись исторического и идеологического аспекта такого явления, как русский нигилизм XIX столетия, мы не можем не обратиться к культурно- философской стороне данного вопроса и не проанализировать то, как нигилизм повлиял на культуру, литературные и философские труды деятелей той эпохи.

1.2 Русский нигилизм как идеология и философия

Целью данного параграфа является анализ такого явления, как русский нигилизм второй половины XIX века в его по преимуществу идеологическом аспекте и в плане осмыслении этой идеологии русскими мыслителями и философами второй половины XIX-го — начала ХХ века. Предыдущий параграф носил более исторический характер. В этой же части нашего исследования мы проведем обзор историко-культурных и философских трудов, связанных с нигилизмом. В России о нигилизме в XIX веке писали М.Н. Катков, И.С. Тургенев, А.И. Герцен, С.С. Гогоцкий, Н.Н. Страхов, Ф.М. Достоевский и др., в начале XX века эта тема в той или иной форме затрагивалась Д.С. Мережковским, В.В. Розановым, Л.И. Шестовым, С.Н. Булгаковым и заняла особое место в трудах Н.А. Бердяева и С.Л. Франка.

В отечественной науке не раз высказывалось мнение, что, вероятнее всего, не нигилизм повлиял изначально на литературу, а, наоборот, второе породило первое: «Герой романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» Базаров, относившийся с непомерным цинизмом ко всему положительному и устойчивому, распространявший крайние нигилистические взгляды, стал символом, героем-идеалом революционно настроенных людей, главным образом из интеллигентной молодежи. Не случайно на Западе, начиная с 1870-х годов и по сей день, русская революционная мысль характеризуется, как правило, исключительно как нигилистическая, все ее положения расцениваются главным образом с этих позиций и записываются в разряд нигилизма.». В то же время следует учитывать, что роман «Отцы и дети» создавался в тот период, когда назревала крестьянская реформа, и уже тогда имело место противостояние консерваторов, либералов и революционеров- демократов, которые «нигилистами» стали называть себя позже; всё это еще раз говорит в пользу того, что нигилист — это, по преимуществу, революционер, но революционер — это не всегда нигилист.

Рассматривая явление русского нигилизма второй половины XIX века в культурном аспекте, обратимся к статье достаточно известного и влиятельного в то время критика и публициста М.Н. Каткова «О нашем нигилизме по поводу романа Тургенева», чью политическую позицию можно определить как среднюю между консерватизмом и либерализмом. Нигилизм, и, следовательно, идеи, заключавшиеся в нем, Катков в своей статье называет «новым духом», который главным образом «сидит» Базарове. Оба товарища, Базаров и Кирсанов, названы «прогрессистами», которые принесли в деревню, в глушь, «дух исследования». Критик, обращая наше внимание на эпизод, в котором Базаров по приезде сразу же неистово рвётся к свершению опытов, утверждает, что такая характеристика натуралиста гипертрофирована, что в реальности исследователь не может быть настолько увлечен своим занятием, отвергая остальные дела, не касающиеся этого. Катков видит в этом «неестественность», некую несерьезность: «Нет сомнения, что наука здесь не есть что-либо серьезное и что ее надобно сложить со счетов. Если в этом Базарове сидит действительная сила, то она что-нибудь другое, а никак не наука. Своей наукой он может иметь значение лишь в том окружении, куда он попал; своей наукой он может подавлять только своего старичка-отца, юного Аркадия и мадам Кукшину. Он лишь бойкий школьник, который лучше других вытвердил урок и которого за то поставили в аудиторы»21. По мнению Каткова, наука для нигилистов (в данном случае — для Базарова) важна не сама по себе, а как точка опоры для достижения целей, которые с наукой не связаны. Далее следует сравнение с философами: « Бедные молодые люди! Они никого не хотели морочить, они морочили только самих себя. Они надувались, напрягались и губили свои умственные силы на бесплодное дело казаться в своих глазах великими философами. Правда, науки, на которые предъявляет претензию Базаров — другого свойства. Они общедоступны и просты, они школят мысль и приучают ее к трезвости и самоограничению. Но он вовсе не о том хлопочет, чтобы стать специалистом по той или другой части; ему важна вовсе не положительная сторона науки; он занимается естественными науками более в качестве мудреца, в интересе первых причин и сущности вещей. Он потому занимается этими науками, что они, по его мнению, прямо ведут к решению вопросов об этих первых причинах. Он уже заранее уверен, что естественные науки ведут к отрицательному решению этих вопросов, и они ему нужны как орудие уничтожения предрассудков и для вразумления людей в той вдохновительной истине, что никаких первых причин не имеется и что человек и лягушка в сущности одно и то же».

Таким образом, Катков ведет речь о том, что интерес нигилистов к естественным наукам — не интерес к науке как таковой; это, скорее, некое орудие, которым, по их предположению, можно «расчистить» сознание, чтобы прийти к чему-то простому и единому, что стало бы точкой отсчета новой жизни с ее новыми правилами и законами. Искусство и различные возвышенные проявления и понятия, судя по всему, отдаляют людей от сути, являются ненужными элементами общественной жизни, которые не позволяют дойти до истинной сути, гуманности. А если человека отождествить с «лягушкой», то именно с этого проще начинать «строить» нечто новое. Также, по утверждению Н.М. Каткова, этот момент характерен для нашего отечества, где естественные науки как таковые не развиты, и всё, чем заняты «химики» и «физиологи», — это та же философия, но под видом естественных наук.

«Дух догматического отрицания не может быть общим признаком какой бы то ни было всемирной эпохи; но он возможен во всякое время в большей или меньшей степени как общественная болезнь, овладевающая некоторыми умами и некоторыми сферами мысли. Как частное явление, оно встречается и в наше время, в большей или меньшей степени, в некоторых общественных средах; но, как и всякое зло, оно везде находит себе противодействие в могущественных силах цивилизации. Но если в этом явлении нельзя видеть общий признак нашего времени, то несомненно узнаем мы в нем характеристическую черту умственной жизни в нашем Отечестве за текущий момент. Ни в какой другой общественной среде Базаровы не могли бы иметь обширного круга действия и казаться силачами или гигантами; во всякой другой среде, на каждом шагу, отрицатели сами беспрерывно подвергались бы отрицанию <…> Но в нашей цивилизации, не имеющей в себе никакой самостоятельной силы, в нашем маленьком умственном мире, где нет ничего стоящего твердо, где нет ни одного интереса, который бы не стыдился и не конфузился самого себя и сколько-нибудь верил в свое существование, — дух нигилизма мог развиться и приобрести значение. Эта умственная среда сама собой подпадает под нигилизм и находит в нем свое вернейшее выражение».

В 1880-е годы, в период активизации революционного движения в России, философ и критик Н.Н. Страхов в «Письмах о нигилизме» (в «Письме первом») писал о том, что не нигилизм служит анархистам и тем, кто «дал денег или прислал бомбы» для первых, наоборот, они — его (нигилизма) слуги. Философ видит «корень зла» в самом нигилизме, а не в нигилистах. Нигилизм «составляет как бы естественное зло нашей земли, болезнь, имеющую свои давние и постоянные источники и неизбежно поражающую известную часть молодого поколения». Характеризуя нигилизм, философ пишет: «Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворяется, кроме полного разрушенья. Нигилизм — это не простой грех, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь, если можете, еще на одну ступень выше, на самую крайнюю ступень противления законам души и совести; нигилизм, это — грех трансцендентальный, это — грех нечеловеческой гордости, обуявшей в наши дни умы людей, это — чудовищное извращение души, при котором злодеянье является добродетелью, кровопролитие — благодеянием, разрушение — лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы , что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Он, по гордости, пренебрегает и отвергает всякие другие цели, кроме этой высшей и самой существенной, и потому дошел до неслыханного цинизма в своих действиях, до кощунственного посягательства на все, перед чем благоговеют люди. Это — безумие соблазнительное и глубокое, потому что под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему — быть зверем и считать себя святым». Нетрудно увидеть, что Н.Н. Страхов оценивает нигилизм с позиции консерватора, видит в нигилизме больше, чем просто разрушительное и греховное явление; философ указывает на чудовищную, сверхмерную греховность нигилизма.

Теперь обратимся к достаточно известной и чрезвычайно содержательной статье философа Н.А. Бердяева «Духи русской революции» (1918 г.), в которой философ рефлексирует на тему свершившийся в России революции.

Автор данной статьи, в первую очередь, указывает на то, что с наступлением революции Россия «ниспала в темную бездну», а двигателем этой катастрофы стали «нигилистические бесы, давно уже терзающие Россию». Так, Бердяев видит в нигилизме причину едва ли не всех бед России, произошедших в начале XX века, и такая позиция схожа с позицией Н.Н. Страхова, изложенной выше. «…В Достоевском нельзя не видеть пророка русской революции» — утверждает Бердяев. «Француз — догматик или скептик, догматик на положительном полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец — мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же — апокалиптик или нигилист, апокалиптик на положительном полюсе и нигилист на отрицательном полюсе. Русский случай — самый крайний и самый трудный. Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догматически и скептически, можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалиптически и нигилистически. Апокалиптическое и нигилистическое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все исторические ступени, не хочет знать никаких ценностей культуры, оно устремляет к концу, к пределу. Русский человек может произвести нигилистический погром, как погром апокалиптический; он может обнажиться, сорвать все покровы и явиться нагишом, как потому, что он нигилист и все отрицает, так и потому, что он полон апокалиптических предчувствий и ждет конца мира. Русское искание правды жизни всегда принимает апокалиптический или нигилистический характер. Это — глубоко национальная черта. В самом русском атеизме есть что-то от духа апокалиптического, совсем не похожее на атеизм западный. Достоевский до глубины раскрыл апокалипсис и нигилизм в русской душе. Поэтому он и угадал, какой характер примет русская революция. Он понял, что революция совсем не то у нас означает, что на Западе, и потому она будет страшнее и предельнее западных революций». Как видим, Бердяев указывает на то, что нигилизм присущ именно русскому человеку в том проявлении, в котором он имел место в нашей истории, постепенно перерастая в «бомбу», послужившую причиной эсхатологического взрыва в 1917 году. Среди писателей, предвосхитивших русскую революцию, «коснувшихся» русского нигилизма, Бердяев называет Л.Н. Толстого и Н.В. Гоголя (хотя у последнего постановка данной темы не столь прозрачна и может ставиться под сомнение). Согласно данной статье, святость революционера — в его безбожности, в его убежденности в возможности достижении святости «одним человеческим и во имя человечества». Русский революционный нигилизм — это отрицание всего святого, не поддающегося власти человека. И, по мнению, Бердяева, это отрицание заложено в природе русского человека. Данное утверждение очень схоже с тем, как представлен нигилизм у Н.Н. Страхова, который также разрушительность и зло данного направления видел в гордыне человека, в уме которого зародилась мысль о его способности влиять на судьбу, на ход истории.

Первая глава нашего исследования была посвящена нигилизму как культурному феномену. Данное явление было рассмотрено нами в историческом, бытовом, идеологическом и философском аспектах с привлечением высказываний ряда современных исследователей, непосредственно занимавшихся данной проблемой, и некоторых наиболее значимых, на наш взгляд, мыслителей конца XIX — начала XX века, давших выразительные характеристики этого явления применительно к судьбам русской культуры в целом.

2. Базаров как первый нигилист в русской литературе

2.1 Комплексный портрет Евгения Базарова и его воззрения

В предыдущей главе мы проанализировали нигилизм как культурный феномен, указав на его истоки в России и на то, как данное понятие стало названием идеологии революционно настроенной молодежи в России второй половины XIX столетия. Также нами были рассмотрены различные научные труды, связанные с тем, как проявляли себя нигилисты в России, что составляет суть нигилистического учения и какие цели ставили перед собой его последователи.

Если говорить о нигилистах в русском обществе второй половины XIX века, то мы не можем не отметить тот факт, что с нигилистами, в первую очередь, ассоциируется образ Евгения Базарова — главного героя известнейшего романа И.С. Тургенева «Отцы и дети».

В данной главе мы предполагаем проанализировать образ Евгения Базарова в различных аспектах. Перед нами стоит задача рассмотреть биографию героя, его портрет и образ в оценке самого Тургенева, а также взаимоотношения данного персонажа с его окружением, с другими героями.

Работа над романом «Отцы и дети» велась Тургеневым с августа 1860 года по август 1861 года. Это были годы исторического перелома, шла подготовка «крестьянской реформы». В данный исторический период особо острую форму приняла идейно-политическая борьба между либералами и революционными демократами, что сделало актуальной тему «отцов» и «детей», причем не в буквальном смысле, а в гораздо более широком.

Перед читателем в романе предстают различные образы: братья Кирсановы (Николай Петрович и Павел Петрович), относящиеся к лагерю «отцов», сын Николая Кирсанова — Аркадий (который, однако, в конечном счете также оказывается в их лагере, несмотря на первоначальное подражание Базарову и восхищение его идеями), вдова Анна Одинцова, которую вообще сложно отнести к тому или иному лагерю, ее сестра Катя, с которой постепенно сблизился Аркадий. Есть также карикатурные герои- двойники — Ситников и Кукшина, чей «нигилизм» заключается исключительно в эпатаже и весьма поверхностных несоответствиях прежним общественным устоям и порядкам.

По поводу образа Базарова Тургенев писал следующее: «В основание главной фигуры, Базарова, легла одна поразившая меня личность молодого провинциального врача. (Он умер незадолго до 1860 года.) В этом замечательном человеке воплотилось — на мои глаза — то едва народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма. Впечатление, произведенное на меня этой личностью, было очень сильно и в то же время не совсем ясно; я, на первых порах, сам не мог хорошенько отдать себе в нем отчета — и напряженно прислушивался и приглядывался ко всему, что меня окружало, как бы желая поверить правдивость собственных ощущений. Меня смущал следующий факт: ни в одном произведении нашей литературы я даже намека не встречал на то, что мне чудилось повсюду; поневоле возникло сомнение: уж не за призраком ли я гоняюсь? Помнится, вместе со мною на острове Уайте жил один русский человек, одаренный весьма тонким вкусом и замечательной чуткостью на то, что покойный Аполлон Григорьев называл «веяньями» эпохи. Я сообщил ему занимавшие меня мысли — и с немым изумлением услышал следующее замечание: «Да ведь ты, кажется, уже представил подобный тип… в Рудине?» Я промолчал: что было сказать? Рудин и Базаров — один и тот же тип! Эти слова так на меня подействовали, что в течение нескольких недель я избегал всяких размышлений о затеянной мною работе; однако, вернувшись в Париж, я снова принялся за нее — фабула понемногу сложилась в моей голове: в течение зимы я написал первые главы, но окончил повесть уже в России, в деревне, в июле месяце.

Осенью я прочел ее некоторым приятелям, кое-что исправил, дополнил, и в марте 1862 года «Отцы и дети» явились в «Русском вестнике»».

2.1.1 Евгений Базаров и народ. Суть базаровского нигилизма

Читатель практически ничего не знает о детстве Базарова, о том, как прошла его юность, о его учебе в Медико-хирургической академии. Однако, по мнению Ю.В. Лебедева, «Базаров не нуждался в предыстории потому, что у него отнюдь не частная, не сословная (дворянская или сугубо разночинская) судьба. Базаров — сын России, в его личности играют силы общерусские и общедемократические. Вся панорама русской жизни, в первую очередь, крестьянской, проясняет существо его характера, его общенародный смысл».

О происхождении героя известно следующее: Базаров c надменной гордостью заявляет о том, что его дед (крепостной) пахал землю; его отец — бывший полковой лекарь, мать — дворянка с небольшим имением, очень набожная и суеверная женщина.

Таким образом, Базаров — разночинец, а, как уже было сказано в первой главе нашего исследования, представители именно этого сословия составляли большую часть революционно-демократического движения, провозглашавшего своей идеологией нигилизм. Базаров гордится своим происхождением, а следовательно, и некой близостью к народу и в дискуссиях с Павлом Кирсановым говорит: «Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете»29. Евгений утверждает, что его «направление», то есть нигилистическое воззрение, вызвано «тем самым народным духом».

В первой главе мы упоминали о том, что одним из принципов нигилистов был достаточно простой, демократический стиль общения (не обремененный множеством любезностей и условностей), и эту черту мы видим в Базарове. «Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам». Базаров достаточно легко идет на контакт с крестьянами, успевает завоевать симпатию Фенечки: «Фенечка в особенности до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению, полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку».

В произведениях Тургенева значительную роль играет психологический портрет героя, и представление о Базарове мы можем составить исходя из описания его внешности. Одет он в «длинный балахон с кистями», что говорит о непритязательности героя. Законченный портрет Евгения (длинное и худое лицо «с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом», бакенбарды «песочного цвету», «крупные выпуклости просторного черепа» и выражение ума и самоуверенности в лице) выдает в нем плебейское происхождение, но при этом спокойствие и силу. Речь героя и его манеры также способствуют раскрытию образа. При первом же разговоре с Павлом Кирсановым Базаров оскорбляет оппонента не столько смыслом сказанных слов, сколько отрывистостью интонации и «коротким зевком», в его голосе было что-то грубое, даже дерзкое. Также Базаров тяготеет к афористичности в своей речи (это прямо указывает на манеру нигилистов говорить по существу, без высокопарных прелюдий). Свою демократичность и близость к народу Евгений подчеркивает, употребляя различные народные выражения: «Только бабушка еще надвое сказала», «Русский мужик Бога слопает», «От копеечной свечи… Москва сгорела».

Однако мы не имеем возможности с точностью утверждать, что «мужик» видел в Базарове «брата» или товарища: «Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин». И если большинство слуг, хотя и не принимали Базарова за «своего», всё-таки испытывали к нему интерес или симпатию, то Прокофьич, к примеру, вообще не скрывал свою неприязнь к нему: «Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича»33. Не видели в нем соратника и аристократы: «…он [Павел Кирсанов] считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем…». Николай Петрович Кирсанов не испытывал нерасположения к товарищу своего сына (впрочем, ему вообще не была свойственна агрессия или ненависть, что отличало его от брата), однако

«Николай Петрович побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах».

Люди высших слоев общества чужды Базарову, равно как и он им, но и «мужик» не способен видеть в Евгении «брата». Для аристократичного Павла Кирсанова Базаров — плебей и человек низкого уровня воспитания, для «мужика» — он барин, вызывающий то противоречивые чувства, то неприязнь.

Следовательно, говорить об истинной близости Базарова к народу не приходится. «Базаров, по Тургеневу, наполовину вырос из почвы, но только наполовину. «Кто его поймет? Он сам себя не понимает», — говорит Базаров о мужике, который еще далек от того, чтобы понимать Базаровых и следовать за ними. Да и сам Базаров при всем своем демократизме для крестьян является чем-то вроде «шута горохового», как стремится показать Тургенев».

Д.И. Писарев отмечал в этой связи следующее: «Заметив в одном месте, что Базарова любят простые люди, Тургенев говорит в другом месте, что мужики смотрят на него как на шута горохового. Эти два показания нисколько не противоречат друг другу. Базаров держит себя с мужиками просто, не обнаруживает ни барства, ни приторного желания подделаться под их говор и поучить их уму-разуму, и потому мужики, говоря с ним, не робеют и не стесняются; но, с другой стороны, Базаров и по обращению, и по языку, и по понятиям совершенно расходится как с ними, так и с теми помещиками, которых мужики привыкли видеть и слушать. Они смотрят на него как на странное, исключительное явление, ни то ни се, и будут смотреть таким образом на господ, подобных Базарову, до тех пор, пока их не разведется больше и пока к ним не успеют приглядеться».

Базаров, ведя споры с Павлом Петровичем, в вопросе о преобразованиях в России стоит за решительную ломку всей государственной и экономической системы (позиция, присущая радикальным демократам). Герой утверждает, что в России всякое гражданское постановление, заслуживает критики. Однако мы не знаем, есть ли у Базарова свои собственные планы и представления о том, как эту закостенелую систему «поломать». Мы не видим проявления никакой общественно значимой деятельности со стороны героя.

Если Павел Петрович видит ведущую общественную силу в представителях аристократии, называя нигилистов «болванами», указывая на их «грубую монгольскую силу», то Базаров, в свою очередь, считает аристократов отсталыми людьми, которые «сидят сложа руки» и не способны на действительно значимую деятельность. По мнению Павла Кирсанова, русский народ «патриархален», и в этом его заслуга и сила.

Базаров же соглашается с этим лишь отчасти: герой признает патриархальность русского народа, однако не считает этой священной основой национальной русской жизни, наоборот, по его мнению, это — свидетельство невежества народа.

Цель нигилистического разрушения, по Базарову, — «место расчистить», а на замечание Николая Петровича о том, что «надобно же и строить», он хладнокровно отвечает, что это уже дело будущего поколения. Нигилисты главной своей задачей видели тотальное разрушение, полагая, что, таким образом, создадут почву для нового поколения, которое и создаст нечто новое.

Можно предположить, что в рассуждениях Базарова скрыто присутствуют мысли Чернышевского, Добролюбова. Добролюбов в своей статье «Литературные мелочи прошлого года» (1859 год) порицал людей старого поколения за то, что «жизнь была для них служением принципу, человек — рабом принципа». Возможно, в речи Базарова «вмешались» и идеи Писарева — «отрицание искусства, культ естественных наук. Правда, у Писарева эти взгляды окончательно оформились лишь после выхода в свет «Отцов и детей», но и в то время, когда Тургенев писал свой роман, такие взгляды уже появлялись, и Тургенев наделили ими Базарова. Создавался обобщенный образ человека нового поколения, независимо от течений, на которые это новое поколение разделялось в реальной жизни».

Д.И. Писарев отмечал некую «собирательность» образа Базарова, но отнюдь не считал его воплощением всего отрицательного: «Этот Базаров, человек сильный по уму и по характеру, составляет центр всего романа. Он — представитель нашего молодого поколения; в его личности сгруппированы те свойства, которые мелкими долями рассыпаны в массах; и образ этого человека ярко и отчетливо вырисовывается перед воображением читателя». Скорее положительная, оправдательная характеристика Базарова у Писарева вызвана, в первую очередь, тем, что критик принадлежал к революционной демократии. «То, что восторженные юноши называют идеалом, для Базарова не существует; он все это называет «романтизмом», а иногда вместо слова «романтизм» употребляет слово «вздор». Несмотря на все это, Базаров не ворует чужих платков, не вытягивает из родителей денег, работает усидчиво и даже не прочь от того, чтобы сделать в жизни что-нибудь путное а что же удерживает Базарова от подлых поступков и что побуждает его делать что-нибудь путное уж не притворяется ли Базаров перед самим собою и перед другими? Не рисуется ли он? Может быть, он в глубине души признает многое из того, что отрицает на словах, и, может быть, именно это признаваемое, это затаившееся спасает его от нравственного падения и от нравственного ничтожества»40. Так Писарев оправдывает Базарова и его нигилизм. В предыдущей главе мы приводили цитаты из философских трудов Бердяева и Страхова, в которых утверждалась великая греховность нигилистов, заключающаяся в их гордыне, в попытках отвергнуть то, что сохранивший веру в Бога и культурную традицию человек отвергнуть не сможет. И Писарев, в свою очередь, указывает на то, что Базаров в глубине души не способен перейти эту грань, поступиться нравственностью. Писарев настаивает на том, что не нигилизм делает из человека убийцу или мошенника, а его «личные вкусы».

2.1.2 Базаров в отношениях с окружающим обществом

Базаров обладает натурой деятеля и борца, что отличает его от дворян; знания в области естественных наук он приобрел неустанным трудом. Он выработал спокойную уверенность в себе, полагаясь лишь на собственный ум и энергию.

Базаров ставит себя в оппозицию к другим людям. Герой не испытывает сердечной привязанности ни к кому, в том числе и к родителям, которых, как он говорит Аркадию, он «любит», однако не находит для них ни жалости, ни ласки. Отсюда и происходит базаровская резкость и бесцеремонность тона. Отношения между мужчиной и женщиной, по мнению Базарова, сводятся исключительно к физиологии.

Находясь в гостях у Кирсановых, Базаров старается как можно меньше обращать внимание на Павла Петровича, Николая Петровича, Аркадия и большую часть времени проводит за работой. Николай Петрович для Базарова — добродушный старичок, старенький романтик. Героев мало что связывает: они — представители разных поколений, и их взгляды не имеют точек соприкосновения, герои не вступают ни в приятельские, ни во враждебные отношения. Главная причина этого — миролюбивость, неконфликтность и осторожность Николая Петровича.

Главный оппонент Базарова в спорах — Павел Кирсанов, человек желчный и страстный. «В глубине души Павел Петрович такой же скептик и эмпирик, как и сам Базаров; в практической жизни он всегда поступал и поступает, как ему вздумается, но в области мысли он не умеет признаться в этом перед самим собою и потому поддерживает на словах такие доктрины, которым постоянно противоречат его поступки». Павел Кирсанов мало похож на своего брата и племянника: не поддается чужому влиянию и ненавидит тех, чье мнение расходится с его позицией. «Он привык к тем идеям, которых держится общество, и стоит за эти идеи, как за свой комфорт. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь опровергал эти понятия, хотя, в сущности, он не питает к ним никакой сердечной привязанности». Павел Петрович, аристократ, денди, возненавидел Базарова с первой же встречи за его манеры. Базаров также к нему недружелюбен: его возмущает в Павле Петровиче элемент барства, и он не может признаться в этом самому себе, стараясь скрыть свое раздражение под видом презрительного равнодушия. Однако страстная базаровская натура дает о себе знать, и Павел Петрович (пожалуй, только он) способен вызвать Евгения на длинный многозначительный разговор. «Эти два сильные характеры действуют друг на друга враждебно; видя этих двух людей лицом к лицу, можно себе представить борьбу, происходящую между двумя поколениями, непосредственно следующими одно за другим. Николай Петрович, конечно, не способен быть угнетателем, Аркадий Николаевич, конечно, не способен вступить в борьбу с семейным деспотизмом; но Павел Петрович и Базаров могли бы, при известных условиях, явиться яркими представителями: первый — сковывающей, леденящей силы прошедшего, второй — разрушительной, освобождающей силы настоящего».

Базаров однажды запечатлел поцелуй на лбу Фенечки, и свидетелем тому стал Павел Петрович, который, как оказалось, сам неравнодушен к Фенечке. Это стало «последней каплей» для Кирсанова, после чего тот вызвал на дуэль Базарова. Следует отметить, что Базаров, согласившись на поединок, поступился своими принципами. Дуэль выходит нелепая: ранивший Кирсанова Базаров оказывает помощь оппоненту. Во всём этом просматривается то, что по натуре своей Базаров вновь в наших глазах становится прежде всего человеком, который, с одной стороны, не в силах отказаться от дуэли с тем, кто вызывает в нем столько раздражения и желчи, а с другой — помогает Кирсанову, оказав первую медицинскую помощь при ранении в ногу.

На Аркадия Базаров смотрит «как на ребенка». Кирсанов-младший — восторженный юноша, тонко чувствующий красоту природы, искусства, легко поддающийся влиянию людей и столь же легко увлекающийся ими. Было бы неправильно утверждать, что у Аркадия сильный характер, но он безусловно человек гармоничный. В нем нет агрессии, резкости в отличие от Базарова, хотя он и обнаруживает весьма неплохие свойства ума. Тем не менее Аркадий — человек кроткий, смирный, и оригинальности в нем нет. Аркадий — преданный (до определенного момента) ученик Базарова, постоянно пытается попасть в тон своему учителю, но «Базаров только морщится от его псевдонигилистических фраз».

От Аркадия веет романтизмом, нигилизм в его устах принимает поэтический оттенок, а это уже есть противоречие. «…Он представлен в романе как величина несамостоятельная, он светится отраженным светом Базарова»46. На протяжении действия романа явно тяготение Аркадия к искусству, которое так рьяно отрицает его друг. Ю. Лебедев подмечал:

«Аркадий в глазах демократа Базарова — размазня, мягонький либеральный барич. Определение очень точное: барство в характере Аркадия есть. Но Базаров не хочет принять и признать другого — того, что скрывается, помимо барства, в глубине его души. Ведь и мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича — еще и следствие художественной одаренности их натур, поэтически-напевных, мечтательных, чутких к музыке и поэзии. Эти качества Тургенев считает не специфически барскими, но глубоко русскими, национальными». В определенный момент отношения Базарова и Кирсанова приобретают некую шаткость, у них появляются разногласия. И это не должно удивлять читателя; уже в те моменты, когда мы только начинаем распознавать натуру Аркадия, становится ясно, что они люди разные по своей природе и, следовательно, конфликт вполне закономерен и неизбежен.

Один из ключевых персонажей романа — Анна Сергеевна Одинцова, женщина, сумевшая «растопить» сердце Базарова. Она не похожа на традиционных тургеневских героинь, потому что подобный тип не смог бы увлечь Базарова. В ней удивительно сочетаются аристократическое происхождение и житейский опыт. Базарова покорил острый, живой ум Одинцовой в сочетании с ее утонченной женственностью.

Если бы не эта встреча, вероятно, читатель и не имел бы возможности полностью увидеть и разгадать образ Евгения Базарова. «Базаров не мог полюбить Одинцову с первого взгляда или после первого свидания; так вообще влюблялись только очень пустые люди в очень плохих романах. Ему просто понравилось ее красивое, или, как он сам выражается, богатое тело; разговор с нею не нарушил общей гармонии впечатления, и этого на первый раз было достаточно, чтобы поддержать в нем желание узнать ее покороче». Развитие сердечной привязанности в Базарове происходит постепенно и естественно, и он приобщается к тому миру, духовному и таинственному, который отрицал.

Базаров угадывает в Анне Сергеевне самородную силу и уважает в ней это. Базаров не способен к анализу «сердечных дел» и, соответственно, не может контролировать в себе развивающееся чувство: в деревню к Одинцовой он едет исключительно из любопытства, но, когда приходит время «оторваться» от объекта симпатий, то Евгению это и тяжело, и больно. Базаров вполне ясно осознает, что надежды на взаимность чувств почти нет. Согласно базаровской логике и мировоззрению, ему следовало бы взять себя в руки и уехать, навсегда забыв об этой женщине. Но Базаров с его логичными, рациональными установками неожиданно обнаруживает в себе нечто подлинно человеческое: слишком уж сильно в нем горит желание счастья. Следует добавить, что этим Базаров резко отличается от «тургеневского мужчины», неспособного решительно бороться за свою любовь.

В романе приводится сцена, в которой Анна Сергеевна пытается завести с Евгением разговор о счастье, словно «вытягивая» из него признание, а когда он признается ей в своих чувствах и прижимает к себе, она с испугом отскакивает. Надо полагать, это событие «надломило» Базарова: уехав от Одинцовой, он стал переменчив в настроении, как будто бы раздражен. «Он как-то злится и окисляется от этой неудачи, ему досадно думать, что счастье поманило его и прошло мимо, и досадно чувствовать, что это событие производит на него впечатление».

Мы помним, что нигилизм — идеология, предполагающая полный отказ от многих человеческих слабостей и твердое следование принципам. В этом смысле Базарова сложно однозначно назвать нигилистом; зачастую он нарушает свои же принципы. Будучи гораздо ближе к народу, нежели дворянские герои романа, Базаров всё равно остается для «мужика» барином, на которого последний смотрит с недоверием. Данный герой-нигилист — это, в первую очередь, человек, и ничто человеческое ему не чуждо.

Роман создавался в то время, когда данное направление было не столь развито. Вероятно, с этим также связан не совсем состоявшийся нигилизм Базарова и его ненужность. В романе нет ни одного персонажа, с которым бы смог сойтись Базаров и чувствовать себя комфортно. Вероятно, нигилизм — это даже некая маска; так Базаров называет свои взгляды, свои устремления, свою «непохожесть» на других людей.

2.2 Тургенев и Базаров: герой-нигилист в оценке автора

В конце 1850-х годов, в преддверии осуществления реформы отмены крепостного права, русское общество раскололось на три лагеря: 1) дворяне консерваторы («крепостники), выступавшие против каких-либо преобразований; 2) дворянские либералы (либералы-западники), поддерживавшие политику Александра II; 3) молодые радикалы,

большинство из которых были выходцами из разночинской среды, считавшие, что реформы императора не эффективны, зачастую враждебно относившиеся как к консерваторам, так и к либералам. «Сам Тургенев, если говорить о его общественно-политических симпатиях, был характерным представителем второго лагеря. Его отношение к дворянам-«крепостникам» было последовательно бескомпромиссным: они не имеют права диктовать свои условия обновляющейся России. Что касается его отношения к третьему лагерю, то они были достаточно сложными. Уже в середине 1850-х годов он довольно близко познакомился с людьми, которые буквально через несколько лет стали признанными идейными вождями молодых радикалов- разночинцев, — критиками Н.Г. Чернышевским и Н.А. Добролюбовым (все трое сотрудничали в некрасовском журнале «Современник»). По мнению Тургенева, спасение России и ее продвижение по пути прогресса могла обеспечить только консолидация лучших и наиболее действенных сил общества, независимо от того, к какому поколению и сословию они принадлежат; он мечтал о союзе дворянских либералов, с их умом, образованностью и высоким идеалом европейской культуры, и молодых разночинцев, в которых его привлекала та самая энергия действия, которую он не всегда находил в представителях своего сословия, в том числе и в самом себе». Радикалы же, в частности, Добролюбов и Чернышевский, напротив, считали нужным бороться с дворянской культурой вообще, считая ее закостенелой и бесполезной. «Такой оголтелый радикализм молодых разночинцев не устраивал Тургенева, так как казался ему идущим вразрез с культурными нормами европейской цивилизации. Не устраивало его и казалось странным и личное отношение к нему Чернышевского и, особенно, Добролюбова, который последовательно пресекал все попытки Тургенева дружески сблизиться с ним».

Когда велась работа над созданием романа «Отцы и дети», «чувство трагичности человеческого существования в России достигло у Тургенева апогея». В то время писатель переживал неоднократные разрывы с людьми, которые были ему важны (редакция «Современника»). Тургенев верил в объединение всех прогрессивно настроенных людей (независимо от социального положения), желал, чтобы они «протянули друг другу руки». Тургенев предпринимал попытки организовать объединение антикрепостнических сил. Писатель посылал на рассмотрение властей записку о создании журнала «Хозяйственный указатель», стараясь убедить правительство, что дворянство еще не готово к реформе, так как не обладают всеми навыками для самостоятельного ведения хозяйства. Мнение Тургенева никто не разделял, он был одинок в своих намерениях, и идея создания данного журнала не была реализована. «Общество для распространения грамотности и первоначального образования» — другой проект писателя — также не получил поддержки и не был воплощен. К Тургеневу пришло и осознание огромного разрыва с народом: он завел ферму, освободив своих крепостных, и прибегнул к обработке земли посредством вольнонаемного труда, но так и не был удовлетворен содеянным, так как реакция и поведение народа было нерациональным, процессы шли медленно и были напряженные отношения с «мужиками». «…Он столкнулся не только с равнодушием, но и с открытой классовой ненавистью. Крестьяне то перегораживают барину дорогу к колодцу с ключевой водой, то пускают табун лошадей в барский сад и грозят тому, кто осмелится их выгонять, то на даровом угощении напиваются до бесчувствия. В отношениях мужиков к своему барину нередко ощущается презрение и злоба. Тургенев готов видеть в этом законное и неизбежное возмездие за века крепостнического унижения, но в душу его закрываются сомнения».

Писарев видел большую заслугу Тургенева в том, что, несмотря на свои взгляды, писатель смог отразить историческую истину, увидел в «базаровых» передовую силу России. Интересен и тот факт, что писатель, создавая образ демократа-разночинца Базарова, по его собственному признанию, испытывал к герою симпатию. Тургенев писал: «…Если читатель не полюбит Базарова со всею его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью — если он его не полюбит, повторяю я — я виноват, и не достиг своей цели». Следует отметить, что сама русская действительность той эпохи требовала выдвижения на первый план фигуры разночинца, а правдивое изображение жизни являлось главным художественным принципом Тургенева, который в статье «По поводу «Отцов и детей»» писал следующее: «…точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями».

Д.Н. Овсянико-Куликовский в «Этюдах о творчестве Тургенева» разделил художественное творчество на субъективное и объективное, говоря о втором, что оно являет собой стремление автора воспроизвести такие типы и характеры, которые чужды художнику или совершенно ему противоположны. Об авторе «Отцов и детей» литературовед высказался следующим образом: «Одним из величайших представителей творчества субъективного является Тургенев».

В романе нет такого персонажа, которому бы принадлежало право суда над Базаровым. Павел Петрович, хотя и в оппозиции с Евгением, но не является ему судьей. Не судит Базарова и Одинцова, хотя в предшествующих романах писателя именно девушка («тургеневская девушка», каковой Анна Сергеевна не является) «осуществляла решающий суд над героем и прямо или косвенно произносила ему приговор от имени молодой России, от имени будущего».

В связи с этим смеем предположить, что своего рода суд над Базаровым свершил сам Тургенев, «убив» своего героя и продемонстрировав, что время для осуществлений его идей еще не пришло.

Определенная симпатия Тургенева к своему герою-разночинцу, стремление его «оправдать», не означает того, что писатель верил в «победу» Базарова. Тургенев бросает трагическую тень на его фигуру и считает героя обреченным на гибель. Смерть Базарова, по сюжету, случайна и одновременно героична (вскрывая труп умершего от тифа, он заражается сам. Писатель «не раскрыл перед Базаровым перспектив завтрашнего дня и оставил его «в преддверии будущего»», потому что первостепенно перед нами герой не будущего, а деятель настоящего.

Не стоит также забывать и о том, что, как писал Ю. Лебедев, «не столько философские увлечения и влияние, сколько самый «образ и давление времени» внесли особый оттенок драматизма и трагедийности в художественный мир тургеневский романов».

Тургенев был огорчен тем, что его герой был назван карикатурным, хотя он, скорее, является трагическим. Здесь мы считаем уместным упомянуть об оценке романа М.А. Антоновичем, который увидел в романе «Отцы и дети» исключительно либеральные взгляды самого автора и его полемику с революционной демократией. Критик оценил произведение как «грубо реакционный пасквиль, направленный против молодого демократического поколения»61. Судя по тому, что Антонович писал в своей статье «Асмодей нашего времени», он увидел в романе сведение личных счетов Тургенева с представителями молодого поколения: «Главного своего героя и его приятелей он <Тургенев> презирает и ненавидит от всей души. Он питает к ним какую-то личную ненависть и неприязнь, как будто они лично сделали ему какую-нибудь обиду и пакость, и он стареется отмстить им на каждом шагу, как человек, лично оскорбленный…». Базарова Антонович счел человеком дерзким и самоуверенным, предпочитающим кутеж и крепкие напитки, бесчувственным и свирепым. Такая карикатурная характеристика, на наш взгляд, чрезмерно смела, резка и необоснованна.

Досада по этому поводу со стороны писателя вполне справедлива: карикатурности в Базарове нет совершенно. Все, что происходит с героем, способно вызвать у читателя сочувствие. Смерть Базарова — некий завершающий аккорд в создании трагического образа. Герой умирает не потому, что автор, таким образом, пытался выразить неприязнь к нигилистам, как некоторые могли предполагать; Павел Петрович, казалось бы, персонаж, более близкий Тургеневу, тоже умирает, но не физически, а духовно. Вероятно, этим Тургенев хотел показать, что обе стороны — радикальная (Базаров) и либеральная (Павел Петрович) — не объединились (чего в жизни желал сам писатель) и, впоследствии, оказались нежизнеспособными.

Проведя достаточно подробный анализ образа Базарова и обстоятельств, при которых создавался роман «Отцы и дети», мы хотели бы отметить, что отстраненность Базарова от других персонажей, его одиночество, в первую очередь, указывает на некую «промежуточность» социального положения разночинцев (нет единения ни с классом дворян, ни с простым народом). В какой-то степени это отсылает нас и к тому, что самому Тургеневу в годы подготовки к крестьянской реформы не удалось заручиться поддержкой ни интеллигенции, ни народа. Непонимание со стороны окружающих — вот что есть в Базарове от самого автора (хотя неоднократно шла речь о том, что Тургенев создавал чуждый ему образ). Базаров — нигилист, но с явно выраженным рядом чисто человеческих качеств и потребностей; в его речах — революционные идеи, но на деле — он поступается своими принципами, и не от слабости, а оттого, что сами принципы, вероятно, оказались нежизнеспособными. Важно понимать, что образ Базарова — это взгляд самого Тургенева с его либерально-западнической позицией на разночинную демократию. Отношение писателя к данному движению было неоднозначным: он желал видеть в нем передовую силу России, но, судя по финалу романа, время радикальных перемен, с точки зрения Тургенева, еще не пришло.

3. Гончаровская версия нигилизма: Марк Волохов

3.1 «Обрыв» как антинигилистический роман

В 1869 году в журнале «Вестник Европы», а в 1870 году отдельным изданием был опубликован роман И.А. Гончарова «Обрыв», одним из центральных образов которого является образ Марка Волохова — человека, не называющего себя нигилистом, но следующего нигилистическим принципам. В данное произведение Гончаров вложил свои собственные идеи и мысли относительно нравственной природы человека, затронул «вопросы о религии, семейном союзе, о новом устройстве социальных начал, об эмансипации женщины».

В период создания «Обрыва» (с конца 1840-х гг. до конца 1860-х гг.) в России происходил промышленный переворот. Урбанизация, строительство фабрик, переселение крестьян из деревни в город, преобразование помещичьего хозяйства, эксплуатация женского и детского труда — именно эти черты характеризуют данный исторический промежуток. Н.К. Пиксанов подчеркивал, что «экономический переворот глубоко преобразовал и социальную структуру русского общества, а в результате и литературу».

Главный герой романа «Обрыв» — Борис Райский — человек искусства; он тонко чувствует окружающую его красоту, смотрит на мир с точки зрения художника, испытывая не то отвращение, не то безразличие к бытовым хозяйственным хлопотам, к типичному роду деятельности людей его социального статуса (государственная или военная служба). Исходя из представлений об особом духовно-психическом складе творческой личности, какой и является Райский, Гончаров изначально хотел назвать роман «Художник». Молодое поколение, представленное такими персонажами, как Вера и Волохов, мыслилось писателем «в сочувственном духе». Фигура Марка Волохова, согласно раннему замыслу, должна была находиться далеко не на первом плане, на первом же — Татьяна Марковна, Райский и Вера. Протест Волохова достигал лишь степени отрицания бытовых форм существовавшего в ту пору общественного порядка; данный персонаж требовался как «вводное лицо, для полной обрисовки личности Веры», независимой от природы и духовно развитой девушки, которая также тяготилась рутинными нормами жизни и уезжала в Сибирь вслед за Волоховым. Вера предполагалась как более радикальный персонаж, с более резкими и смелыми высказываниями, способная к бегству из родного дома. Это бы соответствовало духу декабризма.

Как уже говорилось выше, в 1860-е годы имело место обострение идейной борьбы в русском обществе, и Гончаров не принимал материалистических и революционно-демократических идей Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Д.И. Писарева. Это способствовало тому, что писатель внес существенные изменения в первоначальный план «Обрыва», сделав Марка Волохова более резко выделяющейся фигурой с нигилистической позицией разрушения и вульгарно-материалистическим мировоззрением. Райский в диалоге с Марком дает ему характеристику человека, избалованного домашней любовью, называя его «пылкий, живой мальчик»67 и утверждая, что такая изнеженность и вседозволенность дали плоды деспотизма, когда ранее даваемая свобода стала ограничиваться посторонними людьми. В ответ на это Марк лишь покачал головой. В ранней редакции романа «Обрыв» Волохов развернуто повествует о своем детстве и юношеских годах. Мальчик рос без внимания и заботы, его отец, довольно рано овдовев и уехав в Москву, оставил сына на попечение деревенской «бабы». Марк всё время проводил с мужиками и крестьянскими мальчишками, был близок с природой. Однако отсутствие ласки и ухода повлекли за собой определенные последствия: мальчик не только крепчал, но и грубел, что вполне способствовало формированию «ожесточенного протестанта»68. Когда отец Марка вернулся, то увидел неухоженного и одичавшего сына. В годы обучения в гимназии Волохова не раз секли, и это ожесточало его еще более. Учеба в университете не была интересна герою, по большей части он считал ее бесполезной. Марк также отрицал веру в Бога. Таким образом, в первоначальном замысле Гончаров мыслил образ Волохова иначе: писатель вывел образ человека, озлобленного в детстве, не получившего должной любви и воспитания, что и стало причиной его неприятия традиций. Выросший вместе с дворовыми мальчишками, Марк совершенно иначе смотрел на вопросы крестьянской реформы и на жизнь вообще. Однако вместе с нарастающим негативом Гончарова к идеям радикальных демократов меняется как замысел романа, так и образ Волохова, и в окончательной редакции «Обрыва» строк о детстве и юношестве данного героя уже нет.

В первой главе нашей работы упоминалось о том, что революционеры отвергали традиционные отношения между мужчиной и женщиной, выступая за свободный брак, провозглашая женщину не хранительницей домашнего очага, а, в первую очередь, товарищем. Это вызывало особое неприятие у Гончарова, который был убежден в том, что любовь — неоспоримо важный аспект в жизни человека, являющийся неким «рычагом», движущим миром, поэтому ставил ее в центр каждого своего романа. В этой связи свидания Веры с Волоховым предстают перед читателем как «столкновение» несовместимых концепций. В представлении Марка союз между мужчиной и женщиной должен носить свободный, чувственный характер, исключающий соблюдение долга, который подвергается особой критике и неприятию со стороны героя-нигилиста. Точка зрения Веры, наоборот, подразумевает «вечную любовь» и полное соблюдение обязательств (друг перед другом и перед обществом). Конфликт двух противоположных точек зрения на любовь и семью завершается «падением» Веры, что стало для нее личной трагедией, откуда и возникло название «Обрыв», что символизирует падение молодежи на пути к идеалу семьи и общества.

Гончаров был религиозным человеком и об идеях Писарева, изложенных в статьях «Исторические идеи Огюста Конта» (1866) и «Развитие органического мира» (1864) и отрицающих божественное происхождение христианской религии, отзывался достаточно резко. У писателя вызвало возмущение «наглое посягательство поколебать священный авторитет религии». Подобные атеистические идеи он считал не характерным явлением, выросшим из русской почвы, а «контрабандой» с Запада.

Таким образом, мы можем говорить о негативном отношении Гончарова к нигилистам. «Образ «нового человека» был одной из ключевых проблем для русской прозы времен «Обрыва». О нем писали И. С. Тургенев, Н. Г. Чернышевский, Н. Г. Помяловский, Н. С. Лесков, А. Ф. Писемский, В. А. Слепцов и множество менее известных писателей, их произведения немедленно становились предметом пристального анализа в литературной критике. Собственно, именно критика, в лице М. А. Антоновича, В. А. Зайцева и П. Л. Лаврова, и произвела на свет ярлык «антинигилистический роман», который подразумевал исключительно полемическую направленность произведения и неспособность его автора выразить какие- либо собственные идеи. Некритическое усвоение взглядов этих критиков привело к возникновению целой научной литературы об «антинигилистическом романе»». Важно отметить и то, что границы между «нигилистическим романом» и «антинигилистическим» весьма размыты. Не удалось, например, определить, к какому из этих типов отнести роман Тургенева «Отцы и дети.

Нельзя с точностью утверждать о том, что роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» стал отправной точкой создания антинигилистической литературы, однако данное произведение определенно являлось неким толчком к созданию антинигилистической литературы (Л.Н. Толстой «Зараженное семейство» (1863-1864) Л.Н. Толстого, «Взабаламученное море» (1863) А.Ф. Писемского, «На ножах» (1870) Н.С. Лескова и другие), к которой мы можем отнести и «Обрыв». Антинигилистическая литература достаточно обширна: нигилисты изобличались не только в прозе, но и в стихах («Нигилист» В.А. Соллогуба (1866), «Княжна» А.Н. Майкова (1878) и другие) и в критических статьях (П.В. Анненков «Литературный тип слабого человека» (1858)), в которых «новые люди» изображены карикатурно.

Пиксанов отмечал: «…вся позднейшая концепция романа повернута так, чтобы разоблачить Волохова и выдвинуть против него положительные силы, положительных героев». Основным стержнем романа, его задачей стала борьба с Волоховым и «волоховщиной». В 1860-е годы Гончаров становится всё более консервативен, он основательно и окончательно проникся симпатией к крепким слоям дворянства, не страдающим от «обломовщины». Именно поэтому либерал Райский имеет схожие черты с Обломовым, его образ отчасти занижен, читатель не чувствует явного расположения автора к нему; в то время как Татьяна Марковна Бережкова показана как крупная побеждающая сила. Гончаров не считал всё русское дворянство «обломовщиной», в его романах есть образы женщин-помещиц — хозяйственных, сильных, волевых (это не только Бережкова, но и мать Александра Адуева из романа «Обыкновенная история»).

Н.К. Пиксанов утверждал, что образ Волохова в последней редакции «Обрыва» весьма тенденциозен. Он обрел немалую популярность в прогрессивной и реакционной критике, которая неоднократно указывала на то, что Волохов недостаточно убедителен потому, что Гончаров «не встречался в жизни с его прототипами в жизни» и создал этого героя «рассудочно, из головы». Однако данное суждение ошибочно. На самом деле писатель наблюдал «нигилистов» как в самой русской жизни (и в Петербурге, и в провинции), так и в русской литературе, критике, публицистике. Его осведомленность о «новых» людях была достаточно обширна. Соответственно, характеристика Волохова, которую дает ему автор, объясняется не отсутствием знаний о реальных нигилистах.

«Гончаров считал Волохова и волоховщину большой угрозой общему порядку. Своим долгом он считал бороться против них». Волохову автор придал большое общественное значение, значение злой, опасной силы.

«Имя Волоховым — легион; волоховщина — эпидемия». Здесь можно предположить, что для Гончарова радикалы-нигилисты и «Волоховы» — это не одно и то же; впрочем, мы допускаем, что писатель сам себе противоречил.

Гончаров в ходе нападок на него со стороны критики отрицал свое негативное отношение к молодому поколению, утверждал, что его удивляет молодежь, которая принимает на свой счет образ Волохова, «кроме разве самих Волоховых!». Молодое поколение он характеризует как людей порядочных, тянущихся к знаниям, общественно активных, не имеющих ничего общего с тем человеком, которого мы видим в Марке, в его образе жизни. Под «молодым поколением» Гончаров подразумевал новых деятелей либерально-буржуазного русского общества, которые осуществляли свою деятельность в различных учреждениях и которых называли «постепеновцами». Таким образом, можно сделать вывод о том, что Гончаров, изобразивший «волоховщину» и дав ей негативную оценку, революционное движение категорически не принимал и считал его угрозой нормальному развитию общества, в то же время полагая, что оно, к счастью, не является главным в общественном движении в стране (выше мы уже упоминали о том, что изначально писатель не считал публицистов- демократов серьезной оппозицией). Писатель положительно смотрел на «постепеновцев», сам же укрепился в консервативной позиции.

3.2 Образ Марка Волохова в окончательной редакции романа

В данном параграфе перед нами стоит задача рассмотреть образ Марка Волохова более детально и произвести его анализ в различных аспектах. Гончаров, сторонник консервативных взглядов, ввел образ Волохова в роман с целью изобличить нигилизм, показать не только его несостоятельность, но и низкий культурный уровень, его угрозу для молодых умов.

В городе у Волохова плохая репутация: Марк берет деньги в долг и не отдает их, входит в дом принципиально через окно, собирается затравить собаками полицмейстера. Сам он при встрече с Райским не без гордости именует себя Стенькой Разиным. Изначально его характеристика построена так, что читатель воспринимает Марка как хулигана и бездельника. Речь о нем заходит сначала в третьем лице. Выясняется, что Волохов — «…пятнадцатого класса, состоящий под надзором полиции чиновник, невольный здешнего города гражданин!»

Гончаров не обращается в романе «Обрыв» к политико-экономическим идеям нигилистов: они, судя по всему, кажутся ему несовместимыми с реалиями русского быта. Недаром во всем городе, куда сослан Марк, нашелся лишь один его последователь — подросток-гимназист, который и поплатился за запрещенные книги (его высекли). Гончаров сосредоточился на этических вопросах, касающихся сферы повседневных отношений между людьми. Политические взгляды Волохова практически не изложены в романе; Марк звал Веру к «новому делу», но к какому — неизвестно. Можно отметить то, что в «Обрыве» ведется не столько критика «новой правды», сколько ее полное отвержение, отказ от учения — материалистического, социалистического, революционного.

Внешний портрет Марка дан глазами Райского: «…лет двадцати семи, сложенный крепко, точно из металла, и пропорционально. Он был не блондин, а бледный лицом, и волосы, бледно-русые, закинутые густой гривой на уши и на затылок, открывали большой выпуклый лоб. Усы и борода жидкие…». Лицо у героя — дерзкое и как будто выходит вперед, худощавое. У Марка большие, цепкие кисти рук, а взгляд — холодный и небрежный ко всему. Описание Волохова напоминает нам какого-то не то зверя, не то зверька: «Сжавшись в комок, он сидел неподвижен но под этой неподвижностью таилась зоркость, чуткость и тревожность». Уже в данном описании угадывается отношение автора к герою и к нигилистам: Гончаров нарочито лишает образ Марка не просто аристократических черт, но и цивилизованности; при этом сходство героя с волком имеет двойственное значение — не то опасность и хищность, не то дикость и замкнутость. Большой лоб говорит о наличии ума, но при этом цвет его волос не определен: в его описании не чувствуется породы.

Вполне закономерно предположить, что в некотором роде Райский является рупором идей Гончарова в отношении Волохова. Вся суть натуры Марка, его образ жизни отображены во впечатлениях Бориса: «…витает, как птица или бездомная, бесприютная собака без хозяина, то есть без цели! Праздный ли это, затерявшийся повеса, заблудшая овца, или…». Птица — символ высоты и свободы, но в то же время герой сравнивается и с бродячей собакой; таким образом, получается, что место Марка в обществе не определено, он лишний: Волохов лишен возможности свободного полета, лишен дома, а главное — у него нет цели. А, по мнению Гончарова, ничтожность «волоховщины» именно в отсутствии цели, смысла.

Вероятно, Гончаров осуждает стремление некоторых представителей молодого поколения к особому мнению и считает это плевком в сторону традиций, «отцов»: «Не любит прямой дороги!» — думает о Марке Райский. Принципиальное воровство яблок из сада, путь в дом исключительно через окно — так писатель отразил в романе бесплодные, порой эпатажные попытки молодежи заявить о себе. Гончаров хочет показать, что соблюдение традиций — это не старомодно и не скучно, именно в них — вся сила жизни, ее смысл.

Вполне закономерно, что у Волохова демократичный стиль общения, и это соответствует нигилистическим принципам, но, в виду карикатурности, эта простота граничит с развязной, грубой манерой: «Философ! Отворяй! Слышишь ли ты, Платон?» — говорил он Козлову, пытаясь пробраться в его дом. В речи героя наблюдается небрежность и резкость: «Ну, давай, скорей, нечего разговаривать!».

Его поведение порой не просто озорное, а, скорее, напоминающее цирковое представление: это заметно по тому, как, представляясь Борису, он «вскочил с кресел и, став в церемонную позу, расшаркался перед Райским».

Марк полостью отрицает господствующее миропонимание (религию, авторитеты, традиции) и в противовес ему уверенно провозглашает естественнонаучные материалистические взгляды. У него есть и определенные гражданские идеалы, судя по всему, социалистические, и он считает, что возможно осуществить этот идеал тотчас вслед за уничтожением «старой жизни».

Безусловно, в Марке есть ряд положительных черт: это гордость, независимость, привязанность к друзьям (например, то, как он ухаживал за Козловым, когда тот болел); и они роднят его с бабушкой Татьяной

Марковной, которой он, против собственной воли, симпатизирует. Даже нигилист Волохов признает величие Бережковой — помещицы, которая, по мнению самого Гончарова, являет собой основу и силу русского общества.

Волохов презирает внешнюю благопристойность дворянского «общества» из принципа, видя в ней проявление авторитарности и чинопочитания, а на деле нарушает всякую благопристойность (пугает людей ружьем и собаками, лазает в чужие дома через окна). Такая противоречивость образа связана с тем, что «Гончаров сам пугался тех духов, какие вызывал на страницы романа. Он торопился их заклясть». Писатель «окарикатуривает» этого «волка», сводя его образ к дурашливому озорнику. Так, он нарушает закон о правдивости изображения, которому сам и считал должным следовать.

Особое место в романе занимает тема любви. В предыдущем параграфе мы указывали на различие между взглядами Веры и Волохова на союз мужчины и женщины, что и послужило причиной их разрыва, падения Веры. Несмотря на безграничную любовь, героиня не способна разорвать с традициями, которым, что немаловажно, она следует осознанно. В диалоге с Волоховым Вера говорит словами самого автора: «Всё отрицать, порицать, коситься на всех…Гордость это или тоже рисовка, позированье, новый образ воспитания «грядущей силы»…». Любовь Веры находится высоко над тем образом Марка, который он сам для себя «строит». Она опасается за него, всерьез пытается отговорить от образа жизни, который герой ведет, и в то же время несерьезно относится к его «роли». Это сходится со взглядами автора: Гончаров и насмехается над нигилистами, и в то же время испытывает некоторые опасения насчет этой «эпидемии».

Интересно, что и Марк в определенный момент, рьяно отстаивающий свои взгляды, всё-таки готов к венчанию с Верой. Так, автором показана сила традиции, побеждающая любую оппозицию.

Если допустить, что Гончаров действительно не столько хотел изобличить демократически настроенную молодежь 1860-х годов в лице Волохова, а лишь указать на немногочисленную «прослойку», страдающую от «волоховщины», то уместно дать определение «волоховщине». Вероятно, речь идет не столько об идеологии, сколько о явлении, закравшемся в умы юношей, неподготовленных провинциальным бытом к этой перемене в своем мышлении. «Волоховщина» — это, прежде всего, бесцельность и безразличие к тем условностям, на которых строится жизнь. Нет ничего похвального в том, как одевается и где спит Марк (особый негатив исходит из уст Райского, когда последний в мыслях называет его «цыганом»). Отличия Марка от других ограничиваются скорее внешними атрибутами жизни и играют не в его пользу. Ошибочно утверждать, что Волохов — отрицательный герой, скорее, «пустой», если говорить о содержательности его действий. Впрочем, эта «пустота» во многом объясняется тем, что в окончательной редакции «Обрыва» многое было вычеркнуто самим Гончаровым, в результате чего образ получился неоднозначный и неполный.

3.3 Волохов и Базаров: нигилист Гончарова в сопоставлении с нигилистом Тургенева

Данный параграф будет посвящен диалогу Гончарова и Тургенева. Данный вопрос не нов в литературоведении — к нему обращались такие исследователи, как В.А. Недзвецкий, А.И. Батюто. Публикаторами переписки писателей были Л.Н. Майков, Б.М.Энгельгардт, Н.Ф. Буданова. В качестве итога данной главы мы обратимся и к сопоставительному анализу нигилистов, изображенных в романах «Отцы и дети» и «Обрыв» — Базарова и Волохова.

Гончаров занимает особое место в ряду писателей, оказавших влияние на Тургенева в период создания «Отцов и детей». В 1850-е годы Тургенев отмечал, что Гончаров является мастером большой эпической формы, в то время как «свой талант непревзойденного лирика-прозаика и очеркиста расценивал порою как тягостное бремя, мешающее в поисках новых способов художественного отражения действительности». Гончаров уважал в Тургеневе исключительно автора «Записок охотника», не признавая в нем серьезного романиста.

Известно, что отношения между писателями на протяжении ряда лет были достаточно напряженными, неприязненными. Начало этому было положено тогда, когда из печати вышли романы «Дворянское гнездо»(1859) и «Накануне» (1860). В этих произведениях Гончаров увидел «признаки покушения на его литературную собственность».

Неоднократно он упрекал Тургенева в краже и заимствовании сюжета еще не законченного тогда романа «Обрыв», с которым тот еще в 1855 году познакомил автора «Рудина», рассчитывая на полезные критические замечания. Тургенев, возмущенный выпадами Гончарова, потребовал третейского суда, который состоялся 29 марта 1860 года. В результате обвинения были отклонены как необоснованные. П.В. Анненков свидетельствовал, что произведения данных авторов, «возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны»89. Однако Гончаров так и остался при своем мнении, которое с ним никто не разделял.

Многие современники Гончарова отмечали в нем подозрительность, болезненно-острое восприятие различных фактов и явлений, себялюбие, предубежденность. Таково было поведение писателя не только по отношению к Тургеневу, но, как мы выяснили в первом параграфе данной главы, и к новым веяниям среди молодежи. Так, мы можем говорить болезненном душевном состоянии Гончарова в последние десятилетия его жизни и деятельности. Продолжая разговор о «плагиате», можно отметить то, что, вероятно, правильнее всего было бы говорить о некой преемственности: оба писателя обращались к одной и той же проблематике, однако Гончаров это сделал раньше. Сам Тургенев признавался, что был впечатлен подготовительными материалами к «Обрыву».

А.И. Батюто отмечает, что «проблемы любви и семейных отношений получали в творчестве Гончарова и Тургенева принципиально различное освещение». Тургенев не заканчивает ни один роман изображением семейного счастья (если говорить о центральных героях его произведений). Между тем Гончаров «выказывает себя поборником и хранителем семейных устоев, изображая их с уклоном в идеализацию патриархальной старины».

Несмотря на ряд сходных сюжетных и композиционных моментов между некоторыми произведениями Гончарова и Тургенева, эти писатели совершенно по-разному изобразили в своем творчестве представителей нигилизма.

В образе Базарова нет карикатурности, и читатель готов проникнуться к нему сочувствием и симпатией. Евгений с первых страниц романа предстает пред нами человеком серьезным и весьма обстоятельно излагающим свою позицию. Этого нельзя сказать о Волохове.

Оппонентом Базарова выступает Павел Петрович, и мы ясно видим это противостояние, выявляющее наличие вполне определенных идей и взглядов у обеих сторон. У Волохова же есть, пожалуй, только один полноценный оппонент — это Вера, которая отчаянно пытается переубедить возлюбленного, заставив его отказаться от своей позиции. Но вместе с тем даже она на его «нигилизм» смотрит как бы свысока, считая это позерством. Таким образом, мы не можем говорить о «полноценности» Волохова как представителя нигилистических взглядов, они присущи ему скорее в морально-бытовом плане, в то время как нигилистическая позиция Базарова распространяется на многие сферы жизни, в частности, на политический строй.

Если говорить о близости к народу, то Базаров, как мы уже выяснили, был к нему относительно близок, хотя и не в такой степени, в какой это казалось ему самому. О Волохове мы, к сожалению, в этом отношении ничего сказать не можем, потому что страницы с его биографией, где указывалось на его близость к «мужикам», были исключены Гончаровым из романа. Мы можем отметить лишь чрезмерно аскетичный и «бродячий» образ жизни Марка, его максимальную непритязательность в отношении условий проживания. Он способен легко найти общий язык с простым народом, но это не дает ему преимущества перед Базаровым: он нигде не выказывает готовности действовать во благо крестьян.

Если сравнивать историю любви Базарова с взаимоотношениями Волохова и Веры, то можно сказать, что по сравнению с тургеневскими героями гончаровские меняются местами: Вера страдает от любви к Марку, а Базаров надломлен невзаимным чувством к Одинцовой. Их истории носят разный характер. В «Отцах и детях» любовная линия приведена с целью показать несостоятельность нигилизма, его нежизнеспособность, а также для того, чтобы полностью раскрыть перед читателем образ Базарова. Гончаров же, судя по всему, не ставил перед собой задачу полностью раскрыть образ Волохова. Отношения Одинцовой и Базарова не похожи на столкновение двух правд, в отличие от истории, показанной в «Обрыве»: Марк в ней не раскрывается как персонаж, он просто носитель позиции, враждебной самому автору. Как известно, Гончаров этой историей, закончившейся падением Веры, хотел подчеркнуть вредоносный характер новых идей.

Безусловно, способы изображения разными авторами героя-нигилиста обусловлены, в первую очередь, их различными идейными позициями. Тургенев был убежденным либералом-западником, но от многих представителей той или иной группировки его отличала широта мысли и способность к критическому взгляду на жизнь. Именно поэтому он склонен верить в любой порыв, устремленный к совершенствованию общества, будь то порыв либерала или радикала. В этой связи он «рисует» трагический образ. Можно ли говорить о законченности данного Тургеневым образа? Безусловно, можно: автор дает нам столько информации, сколько требуется для целостного понимания персонажа. Этого мы не можем говорить Ничего подобного нельзя сказать о нигилисте, изображенном Гончаровым. Довольно трудно анализировать образ Волохова с тех же позиций, что и Базарова. Гончаров, болезненно реагирующий на многие общественные явления, рьяно отвергает «новую правду», списав образ с «нигилистов» в провинции, которых, вероятно, скорее уместно сравнивать с образами Ситникова и Кукшиной. Впрочем, и это спорно, потому что Марк наделен не только стремлением эпатировать. Мы уже отмечали, что в его речи и образе в целом есть здравое зерно, но его Гончаров сознательно умалил по мере того, как росла его неприязнь к демократам.

4. Нигилист глазами Достоевского: Петр Верховенский

4.1 «Бесы» как роман-предупреждение: мировоззренческая позиция Достоевского

Роман Ф.М. Достоевского «Бесы», изданный в 1871-1872 гг., занимает особое место в русской литературе и в сравнении с романами Тургенева и Гончарова обладает особой степенью радикальности, которая была обусловлена как мировоззрением автора, так и общественной ситуацией, сложившейся в России в 60-е годы XIX века. Данное произведение подвергалось критике невероятно активно и истолковывалось ею по- разному. Большая часть читающей публики того времени была возмущена и оскорблена романом «Бесы» в виду его карикатурности. Достоевского обвиняли в неспособности к объективному наблюдению. Роман называли «галереей сумасшедших».

«Вне Православия Достоевский постигнут быть не может, всякая попытка объяснить его с позиции не вполне внятных общечеловеческих ценностей малоосмысленна без скрепляющей всё основы всякое осмысление любой проблемы останется и неполным, и шатким, ненадежным»93, -утверждает современный литературовед и богослов М.М. Дунаев. Достоевский был глубоко религиозным человеком, что не могло не сказаться на проблематике его произведений. Соответственно, нигилизм в романе «Бесы» он оценивает как явление, направленное против бога, отсюда и название, которое прямо указывает на то, что центральной идеей произведения было не раскрытие конфликта поколений и взглядов, как это было в романах Тургенева и Гончарова. У Достоевского новые идеи демонизируются, наделяются инфернальным окрасом. «Бесы» — «роман о дьявольском соблазне переделать мир, о соблазне революции».

Начиная в 1870-м году работу над романом, Достоевский намеревался создать политический памфлет, обращенный против западников и нигилистов. Писатель видел в нигилистах невероятно опасную угрозу для общества, не признавая их программы в корне. Весьма значимым и вопиющим фактом для Достоевского было создание С. Г. Нечаевым тайного общества «Народная расправа» и убийство осенью 1869 года членами данной организации слушателя Петровской академии И. Иванова. Газета «Московские ведомости» писала: «Нам сообщают, что вчера, 25-го ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину; от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке… Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец веревки». Два дня спустя появились новые подробности преступления: «Убитый оказался слушатель Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов… Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии… шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошиблен, как должно думать, острым орудием».

Это событие привлекло внимание Достоевского не случайно. Он увидел в нем крайнее и характерное выражение «бесовщины». Отсылая начало романа в редакцию «Русского вестника», Достоевский разъяснял: «Одним из числа крупнейших происшествий моего рассказа будет известное в Москве убийство Нечаевым Иванова. Спешу оговориться: ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет. Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру совершившийся факт». Достоевский не принимал революцию и не считал «кровавые» методы эффективными и гуманным на пути к достижению социальной справедливости. По мнению писателя, преступный политический авантюризм, проявленный в нечаевском деле, — закономерное порождение нравственной расшатанности оторванного от народной «почвы» образованного сословия.

В феврале 1873 года Достоевский отправляет экземпляр «Бесов» с сопроводительным письмом цесаревичу А.А. Романову: «Ваше императорское высочество Милостивейший государь, дозвольте мне иметь честь и счастье представить вниманию Вашему — труд мой. Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц…».

Интересно, что Достоевский пытался осмыслить достаточно широко не столько вопрос о происхождении кровожадных революционеров-вожаков, сколько то, как и почему любой человек способен «примкнуть» к подобным организациям: «В моем романе «Бесы» я попытался изобразить те многоразличные и разнообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же злодейства. Вот в том-то и ужас, что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе иногда мерзавцем!.. В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, — вот в чем наша современная беда!»

Именно в этом ключе Достоевским был задуман образ Петра Верховенского, убежденного, что нет ни бога, ни бессмертия, ни нравственных законов, ни каких-либо твердых устоев в жизни и поэтому нужно окончательно и любыми средствами разрушить существующую действительность, после чего — учредить всеобщее «равенство», спроектированное Шигалевым — теоретиком нигилистического подполья. Однако антинигилистическая направленность «Бесов» выражалась не только в изображении Петра Верховенского: в романе также представлена трагическая судьба Николая Ставрогина и вместе с ней — тема духовного распада наследников дворянской культуры. Ставрогин воспитан традициями той интеллектуальной свободы, которая была свойственна интеллигентам-западникам. Так, носителем европейских взглядов, очищенных, по мнению Достоевского, от национальных и религиозных ограничений, является Степан Трофимыч Верховенский, отец Петра и учитель Ставрогина. Фигура идеалиста 1840-х годов изображена автором с долей сарказма, с тем чтобы показать, как эта свобода породила «бесов». Интересно, что на убийство Шатова Верховенского вдохновляет именно Ставрогин: ««Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются?.. Подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать».

Следует отметить также тот факт, что демократически настроенная молодежь строго отделяла себя от нечаевщины и выражала искреннее негодование по поводу теории и практики Нечаева, а также категорически не желала видеть себя в персонажах романа «Бесы», отвергая тем самым и само произведение. Достоевский верил, что «болезненная прививка нечаевщины оградит русскую революцию от рецидива болезни».

Критики начала XX века, ставшие свидетелями неоднократных катаклизмов и потрясений в русской общественной жизни, совсем иначе восприняли роман «Бесы». Н.А. Бердяев в статье «Духи русской революции» (1918) назвал Достоевского пророческим писателем. Достоевского, по мнению философа, отличало именно то, что в русской революционности он видел феномен не политический и не социальный, а метафизический и религиозный, что и было им отражено в романе «Бесы». Бердяев называет Достоевского русским национальным гением, психологом и метафизиком; по его произведениям, считал Бердяев, можно изучать природу русского мышления. В демократии Достоевский не видел справедливости и блага для народа, так как и при демократии им правит тираническое меньшинство. Вяч. Иванов, С. Булгаков, Д. Мережковский также признавали необыкновенную точность «художественных диагнозов и прогнозов Достоевского».

Таким образом, мы должны в обязательно учитывать то, что Достоевский, как идеолог, придерживался консервативных взглядов, он считал, что нравственность и благо русского народа держатся на его приверженности религии и старым порядкам; европейские же взгляды, по мнению писателя, несли растлевающую свободу и ни к чему положительному привести не могли.

4.2 Личность Петра Верховенского. Верховенский как «бес»-нигилист

Образ Петра Верховенского невозможно рассматривать без учета того факта, что его одним из его прототипов был русский революционный деятель Сергей Геннадиевич Нечаев. «Я хотел поставить вопрос и, сколько возможно яснее, в форме романа дать на него ответ: каким образом в нашем переходном и удивительном современном обществе возможны — не Нечаев, а Нечаевы, и каким образом может случиться, что эти Нечаевы набирают себе под конец нечаевцев?»102 — писал Достоевский в статье «Одна из современных фальшей»

За три месяца до событий, послуживших толчком к написанию романа, в сентябре 1869 года, в Москву из Женевы приехал С.Г. Нечаев, молодой человек двадцати двух лет, посланец М.А. Бакунина — русского революционера и мыслителя-анархиста. В мандате Нечаева было сказано:

«Податель сего является одним из доверенных представителей русского отделения Всемирного революционного альянса»103. В 1869 году Нечаев, приняв участие в студенческих беспорядках в Петербургском университете, бежал в Швейцарию, где ему удалось обманом создать себе репутацию вожака российского студенчества и политического мученика, преследуемого самодержавием. Л.И. Сараскина называет его «маньяком революции»104, которому Бакунин поручил создать в России революционное общество, которое бы действовало в соответствии с программой партии анархистов.

Выбор Нечаева пал на студентов Петровской земледельческой академии; активно афишируя свои полномочия и связь с вождями русской эмиграции, он начинает организовывать революционные пятерки-ячейки и созданному обществу дает название «Народная расправа». Л.И. Сараскина приводит воспоминания сподвижников Нечаева: «У него ничего не было — ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества не было даже своего имени, звали его тогда не Сергеем Геннадиевичем, а Иваном Петровичем…». Такое описание вполне созвучно с «Катехизисом революционера» — уставом «Народной расправы», написанным Нечаевым в 1869 году. В документе излагаются те позиции, которые должен соблюдать человек, считающий себя истинным революционером, и акцент делается непременно на том, что он — не личность, не полноценный член общества, у которого есть право на привязанности и гуманное отношение к окружающему миру. Согласно данному уставу, революционер должен стремиться к полному разрушению во имя счастья и свободы народа. Еще один член кружка характеризовал Нечаева следующим образом: «Худенький, маленький, нервный, вечно кусающий свои изъеденные до крови ногти молодой человек с горящими глазами и резкими жестами». При этом он был жесток и неумолим, когда речь шла о партийной дисциплине и беспрекословном ей подчинении.

Решение об убийстве члена кружка с целью объединить других его участников Л.И. Сараскина называет «политическим клейстером»105. Впрочем, позднейшие биографы Нечаева, относившиеся к нему с сочувствием, излагали версию, согласно которой студент Иванов в какой- то степени спровоцировал преступление, подрывая работу кружка, из-за чего Нечаев вынужден был организовать убийство, предложив участвовать в нем самым надежным членам тайного общества. Для Достоевского, пожалуй, более привлекательна была версия о кровожадной расправе во имя сплочения членов революционного кружка — этот мотив побуждает Верховенского к убийству Шатова.

Весьма негативно характеризует Нечаева тот факт, что после убийства Иванова и краха «Народной расправы» Нечаев бежит за границу, и «если бы швейцарские власти спустя три года не выдали Нечаева российскому правительству, он никогда бы и не подумал о необходимости разделить ответственность за убийство со своими бывшими товарищами». Для Достоевского, ставившего перед собой задачу показать нигилистов как «бесов» — жестоких и кровожадных, лишенных нравственного начала, это было прекрасной почвой, послужившей созданию образа, взятого из реальной жизни.

К нечаевской истории читателя отсылает уже то, что появление Верховенского в романе связано с его приездом из Швейцарии, где он обучался. Политическая биография Верховенского окутана слухами и недомолвками, о ней мы не имеем вполне ясного представления. «Его фигура «заграничного революционера» имеет некий непонятный изъян, отбрасывая зловещую тень на все, что он делает и говорит в романе». Несмотря на предполагаемую революционную деятельность, Петр возвращается в Россию совершенно спокойно и «чуть ли не с поощрениями».

Справедливости ради отметим, что в качестве прототипа для образа Верховенского фигура Нечаева была взята, скорее, во внешнем аспекте: писатель воспользовался исключительно известными ему из газет фактами. Следовательно, мы не можем утверждать, что Верховенский полностью «списан» с Нечаева. Вероятно, именно этим объясняется карикатурность образа. Достоевский лично не знал Нечаева, и читателю никак не показан внутренний мир персонажа: мы видим лишь его действия и то зло, которое он несет людям.

В литературе о Достоевском высказывалось мнение, что Петр на самом деле — агент-провокатор, о чем в романе не сказано прямым текстом. Тем не менее подобную «двойственную» природу Верховенского как революционера подтверждает то, что он не похож на человека, которого искренне заботит судьба народа. Соответственно, его революционная деятельность направлена не на благо общества, такой цели перед ним будто и не стоит вовсе: «Социалистическому идеалу как некой отвлеченной, абстрактной идее Петр Верховенский отводит место сугубо подсобное. От него — от идеала — должна оставаться словесная оболочка, идейный антураж. Утилизация социалистической идеи, использование социалистической фразеологии необходимы Верховенскому в силу «чувствительности» к этой идее многих ее приверженцев. Сам же Петр Степанович чужд какой бы то ни было идеологической чувствительности и сентиментальности…»108. Вполне уместно заметить в данном контексте и то, что, по мнению Достоевского, «бесы» (революционеры) «не изобретают, а лишь заимствуют у «законной власти» политические способы и методы, усваивая и притворство, и корысть, и манипуляторство, и игру в либерализм»109. Л.И. Сараскина обращает внимание на то, что в губернском городке, где разворачивается действие романа, происходит некое сотрудничество «верхних» и «нижних» (бесов); Петруша — «свой человек» в доме, который тепло принимает в своем доме Верховенского как провокатора и доносчика. Так, Достоевский показывает не только «бесов» как представителей революционно настроенных кругов; по мнению писателя, нравственно развращенные люди заполнили все сферы общества.

Интересно то, как Достоевский изображает взаимоотношения отца-либерала, человека 1840-х годов, и его сына — «нигилиста» Петра). Если на Ставрогина Степан Трофимыч имел прямое и длительное воздействие своими учениями, то «нигилизм» Петруши вырос, вероятно, из отсутствия родительского внимания. В любом случае, по мысли писателя, такие, как Верховенский-старший, тем или иным образом породили «бесов», уповавших на революцию, тотальное разрушение каких бы то ни было порядков. Петр был предоставлен сам себе, отец узнавал о нем и его жизни лишь из редких писем и слухов. Он считает сына жалким, недалеким человеком, не ассоциируя его с передовой молодежью. Вероятно, оценка Петра его отцом не имеет большого смысла хотя бы потому, что этот родитель не знает и не чувствует своего ребенка. Гораздо интереснее то, как о нем говорит рассказчик, указывая, например, на манеру переписки героев: «Мне случалось тоже читать и Петрушины письма к отцу; писал он по крайности редко, раз в год и еще реже. Все письма его были коротенькие, сухие, состояли из одних лишь распоряжений, и так как отец с сыном еще с самого Петербурга были по-модному, на ты, то и письма Петруши решительно имели вид тех старинных предписаний прежних помещиков из столиц их дворовым людям, поставленным ими в управляющие их имений». Так автор показывает уже на уровне семейных взаимоотношений то, какого «беса» породили безразличие и свобода взглядов Степана Трофимыча.

Образ «беса», представленного в лице Петра Верховенского, противопоставлен всем остальным персонажам. После убийства Шатова, Лямшин начинает выть, Виргинский восклицает: «Это не то, нет, нет, это совсем не то!». Мы видим перед собой тех, кто, ослепленный идеей, поддавшийся злостному влиянию «вожака», внезапно опомнился и своей реакцией продемонстрировал свою не утраченную до конца человеческую сущность. Члены кружка, принявшие участие в кровавой расправе, — не убийцы, они не способны проявить то хладнокровие, которое неоднократно подмечается автором в Петре, произносившим речь о «свободном долге», о воспитании нового поколения и ничуть не проявившим хотя бы подобие жалости к убитому. Создается впечатление, что Верховенский для Достоевского — не человек, а дьявол, «попутавший» людей. В определенном смысле это самый цельный герой романа, не сомневающийся ни в чем и не подвластный рефлексии.

Карикатурность образа Петра Верховенского сказывается и в его речи: многословная, торопливая, состоящая из штампов, обнаруживающая порой невежество героя (он упоминает в одном из разговоров Шекспира, хотя не читал его). «Безвкусные сравнения, дешевая литературщина, французские слова в виде отдельных вкраплений — и при этом известная живость рассказа; но это уже было в литературе — это Хлестаков в сцене вранья». Но это не просто Хлестаков; Верховенский — «из хлестаковствующего, беспрерывно лгущего, «комического» лица вырастает в фигуру зловещую, мрачную и даже демоническую».

Выше мы уже упоминали о том, что Верховенским руководят отнюдь не социалистические идеи. В разговоре со Ставрогиным он сам называет себя мошенником, а не социалистом. Однако тот же Ставрогин отмечает в нем упорство, целеустремленность. Действительно, Петр непоколебим на пути к своим целям, но каковы они? Вероятно, его захватывает не столько цель, сколько процесс, внушение людям страха, чувство власти над ними. Это человек, который любит производить эффект. «Этот сын приживальщика, нервный и боязливый мальчик, крестивший перед сном подушку, чтобы ночью не умереть, с годами превратился в одержимого — в фанатика силы. Комплекс неполноценности породил дикое стремление к сверхкомпенсации, жажду власти, и трусливый, глуповатый мальчик развил в себе замечательное умение манипулировать людьми. Он творит миф о собственном всемогуществе». Всё-таки цель у героя есть — это власть; он грезит о создании смуты, о том, чтобы посадить на престол «самозванца».

4.2 Базаров, Волохов, Верховенский: общее и различное

Имя Базарова неоднократно мелькало в черновиках «Бесов» и упоминается в окончательном тексте. В комментариях Полного академического собрания сочинений Достоевского говорится:

«Отталкивание от проблематики романа «Отцы и дети» особенно заметно на ранней стадии работы писателя над «Бесами»»114. Действительно, Петр Верховенский кое-чем обязан персонажам тургеневского романа, но было бы ошибкой утверждать, что — самому Базарову. Скорее, он обязан Ситникову — поистине карикатурному персонажу, опошляющему, в тургеневской системе взглядов, базаровский нигилизм. В XII главе «Отцов и детей» есть следующая сцена: «…из проезжающих мимо дрожек выскочил человек небольшого роста, в славянофильской венгерке, и с криком: «Евгений Васильич!» — бросился к Базарову». Базаров, в свою очередь, отвечает ему хладнокровно, «продолжая шагать по тротуару». Ситников беседует с ним, «перепрыгивая через канаву». Это передает презрение Базарова к псевдонигилисту и заискивание Ситникова перед ним. Данная деталь была замечена Достоевским и перенесена в роман «Бесы»: «Вы заранее смеетесь, что увидите «наших»? — весело юлил Петр Степанович, то стараясь шагать рядом с своим спутником по узкому кирпичному тротуару, то сбегая даже на улицу, в самую грязь, потому что спутник совершенно не замечал, что идет один по самой середине тротуара, а стало быть, занимает его весь одною своею особой».

Обратимся к портрету Ситникова: «Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем приятных чертах его прилизанного лица; небольшие, словно вдавленные глаза глядели пристально и беспокойно, и смеялся он беспокойно: каким-то коротким, деревянным смехом». А вот портрет Верховенского: «Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие». «У Ситникова «словно вдавленные глаза», у Верховенского голова «как бы сплюснута»:ощущение физической деформации — намек на деформированность души».

Таким образом, мы видим определенную связь между Тургеневым и Достоевским в плане изображения нигилистов, однако утверждать, что образ Верховенского художественно зависим от образа Базарова было бы неправильно. Это подтверждается тем, что автор «Бесов», создавая образ нигилиста, совершенно иначе смотрел на сам нигилизм, и преследовал иные цели, нежели Тургенев.

Если говорить о характере взаимоотношений между Достоевским и Тургеневым, то их ко времени создания «Бесов» однозначно можно назвать враждебными. Мы знаем, что автор «Отцов и детей» по своим убеждениям был либералом-западником, в романе же «Бесы» именно либерализм и западничество осуждаются и высмеиваются в изображении Степана Верховенского и литератора Кармазинова, убийственной пародии на самого Тургенева. Тургенев и Достоевский не просто два романиста, расходившихся в плане политических пристрастий; это еще и два совершенно разных человека. Н.Ф. Бельчиков в этой связи пишет: «Один — разночинец, представитель мелкобуржуазной среды, другой — обеспеченный барин, помещик. Один — колючий, как еж, нервный, с исковерканной жизненной судьбой и вечной заботой о заработке, отягченный торопливым трудом для журналов. Другой — Тургенев — крупный землевладелец, легко, спокойно и в свое удовольствие проводивший жизнь в центре европейской культуры». Хотя вражда между ними возникла не сразу, это два чрезвычайно далеких друг от друга представителя русской интеллигенции. Соответственно, и образы нигилистов в их романах имеют мало общего.

Что касается творческого диалога между Достоевским и Гончаровым, то безусловно можно отметить, что в своей полемике против нигилистов они весьма тесно сближались. В личной беседе писатели признавались друг другу в том, что не понимают и отрицают ломку современности со стороны нигилистической молодежи и готовы отстаивать традиционные ценности православия, самодержавия и привилегированного дворянства. Однако автор «Бесов» резко критиковал буржуазию, а Гончаров относился с сочувствием к росту русского капитализма.

Таким образом, можно заключить, что Тургенев, Гончаров и Достоевский имели собственные взгляды на нигилизм, обусловленные различием в их мировоззренческих и общественно-политических позициях. Из трех героев-нигилистов Петр Верховенский — единственный, кто получает от автора исключительно негативную оценку. Верховенский неестественно лишен хотя бы намека на положительные стороны характера. Базаров и Волохов, в отличие от него, изображены, прежде всего, как люди (хотя образ второго неточен и неполон) и в соответствии с этим наделены как положительными, так и отрицательными чертами. Многие исследователи отмечали пародийность и комичность образа Петруши, но это совмещено с дьявольской, бесчеловечной натурой. Ни Волохов, ни Базаров не наделены чертами «беса», по крайне мере, так явно и однозначно, как нигилист из романа Достоевского; в их образах и судьбах, в отличие от образа и судьбы Верховенского, нет мистики, нет тайн.

Базаров, Волохов и Верховенский обособлены не только от своих семей, но и от общества в целом. Каждый из героев вступает во взаимоотношения с другими персонажами, но ни в одном из романов эта связь не становится серьезной и глубокой, тесной и прочной.

Заключение

Мы провели исследование, целью которого было сопоставить, каким образом известные классики русской литературы — И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский — изображали нигилистов в своих романах второй половины XIX века, соответственно — «Отцах и детях», «Обрыве» и «Бесах». Также перед нами стояла задача провести конкретный сопоставительный анализ героев выше названных романов — Евгения Базарова, Марка Волохова и Петра Верховенского.

В первой главе мы обратились непосредственно к понятию «нигилизм». Данный термин был применим к разным явлениям на протяжении многих веков мировой истории, и основной его семантикой было «отрицание». В России данное понятие появилось еще в первой половине XIX века, но только в середине столетия, после публикации романа «Отцы и дети», это слово обретает особый историко-политический смысл. В 1850-1860-е гг. русское интеллигентное общество в большинстве своем делится на три группы: консерваторы, либералы и демократы. Третьи зачастую и называли себя нигилистами: они отрицали всю предшествующую русскую культуру с ее традициями и свои новые взгляды распространяли в тои числе и на бытовые явления (стиль общения, прическа и др.)

Несмотря на то, что идеи у нигилистов были одни и те же, невозможно сказать, что их художественные образы, созданные Тургеневым, Гончаровым и Достоевским, идентичны. Они отличаются друг от друга в целом ряде существенных моментов, что в первую очередь обусловлено разницей в мировоззренческой позиции авторов.

Тургенев, человек мягкий и обладающий невероятно проницательным и тонким умом, придерживался либеральных взглядов. Писатель старался быть объективным, любил свое отечество, и, настаивая на постепенном преобразовании России, не был однозначно враждебен по отношению к тем, кто имел иные социально-политические взгляды. Можно считать, что Тургенев вполне объективно изображает Базарова: герой неоднозначен, читатель, вероятно, может с ним не соглашаться, но не уважать не может, так как натура вырисовывается сильная и непосредственная. Тем не менее, романисту невозможно было обойтись без доли субъективности: трагичность базаровской фигуры обусловлена тем, что Тургенев не признавал радикальных способов переустройства России, которые провозглашались революционными демократами, и в итоге продемонстрировал в романе несостоятельность нигилизма.

Гораздо более субъективны в данном вопросе были И.А. Гончаров и Ф.М. Достоевский. В том, какими пред читателем предстают образы Волохова и Верховенского, угадывается консервативная позиция романистов, их неприятие новых взглядов современной им молодежи. Автор «Обрыва» в нигилизме увидел опасность для молодых умов и жизней, поэтому он «окарикатуривает» Волохова, делая его фигуру интересной и отличающейся от других, но в каком-то смысле безликой. Его натура показана лишь в его речах, но не в поступках, его взгляды и намерения практически неизвестны читателю. Марк — фактически бродяга, человек лишний, находящийся словно на обочине жизни.

Поистине зловещей можно считать фигуру Верховенского — нигилиста из романа «Бесы». Это уже не просто особой породы человек с новыми взглядами; это настоящий «бес», несущий смерть и растление в умы и души людей. Достоевский, изображая героя-нигилиста, создает не образ человека, а настоящую карикатуру — злостную и гиперболизированную. Это обусловлено тем, что писатель был крайне консервативен в своих взглядах на общество и его устройство; идеи западников, казалось бы, весьма мирные и гуманные, несли, по его мнению, ту свободу, которая со временем и породила «верховенских» — молодых людей, не знающих рамок и границ в своей безнравственности. Мы также отмечаем в работе, что Достоевский — единственный из трех романистов, кто смотрел на революционные идеи молодежи не только с социально-политической, но и с религиозно-метафизической точки зрения.

Объединяют трех героев следующие черты: все трое оторваны от родной почвы, родительского дома, для них поколение «отцов» ни в чем не является авторитетом; они одиноки и, судя по всему, намеренно обособлены от других персонажей. Еще один общий момент в изображении жизненных путей героев-нигилистов: они не только не показаны выходцами из «отчего дома» (среди них только Базаров поддерживает посредственную связь с родителями, но резко отличается от них), но и дальнейший их путь неизвестен, неведом читателю (тургеневский нигилист умирает, а будущее нигилистов Гончарова и Достоевского остается неясным).

В ходе исследования нам удалось выявить и ряд различий между Базаровым, Волоховым и Верховенским. Нигилист тургеневского романа, пожалуй, единственный, чей образ не был подвержен карикатуре. Волохов же, в свою очередь, карикатурен в той мере, в какой читатель всё-таки способен поверить в то, что перед ним — человек, хотя его поведение и речь не лишены того чрезмерного, «кричащего» нигилизма, который в большой мере свойствен Ситникову из романа «Отцы и дети». В «Бесах» карикатурность нигилиста — Петра Верховенского — является основой его образа. Достоевский не ставит перед собой задачу изобразить человека, в чем-то наделенного чертами «бесовщины»; наоборот, автор показывает «беса», наделенного внешними чертами человека. Образ Верховенского невероятно снижен в сравнении с Базаровым и Волоховым. Если влияние тургеневского псевдонигилиста Ситникова на создание образа Волохова может быть подвергнуто сомнению, то черты Ситникова в Верховенском — факт бесспорный.

С другой стороны, Базаров и Волохов — люди, склонные к чувствам, способные к искренним взаимоотношениям с людьми. Хотя ни дружбы, ни любви в полноценном варианте этим героям-нигилистам не приходится пережить, всё-таки попытки обрести счастье ими были предприняты. Совершенно иная ситуация в «Бесах»: Петруша Верховенский — ни сын, ни друг, ни человек, способный на любовные переживания, что, на наш взгляд, есть прямая отсылка нечаевскому «Катехизису революционера».

Необходимо также отметить, что данное исследование дает достаточно объемный, как нам хотелось бы думать, но отнюдь не полный анализ образов нигилистов в русской литературе второй половины XIX столетия.

Список использованных источников и литературы

1.Антонович М.А. Избранные статьи. Философия, критика, полемика. Л.,1938.

2.Анненков П.В. Литературные воспоминания. М.,1960.

3.Батюто А.И. Тургенев-романист. Л.,1972.

4.Бельчиков Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Л.,1928.

5.Бердяев Н.А. Духи русской революции [Электронный ресурс] // Из глубины. Сборник статей о русской революции. URL: #»justify»>Приложение

Методическая разработка урока-дебатов по литературе на тему

«Евгений Базаров или Аркадий Кирсанов: за кем будущее России?» в 10 классе.

Цели: провести анализ романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», познакомить школьников с отечественной историей отраженного в романе периода; сформировать навык ведения дискуссии и навык анализа художественного произведения; развитие устной речи учащихся; сформировать умение слушать и уважать мнения других.

Урок предполагает, что к моменту его проведения учащимися прочитан роман «Отцы и дети».

Организационный этап.

Основной этап.

Слово учителя. Здравствуйте, ребята! Сегодня нам предстоит не простой урок: мы не просто обратимся к прочитанному вами роману Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети». Проговорив все необходимые моменты, мы с вами примерно в середине урока разделимся на две команды, каждой из которых предстоит отстаивать свою точку зрения. Нужно постараться, чтобы, по возможности, со своим словом выступил каждый участник от каждой команды. Это мероприятие называется «дебаты», а тема наших споров будет объявлена чуть позже.

1.Доклад «Исторические предпосылки к написанию романа». Докладчик кратко излагает историю появлении в России нигилизма во второй половине XIX века. Время выступления — 3- 5 минут.

2.Учитель проводит опрос-беседу о романе по следующим вопросам:

Как вы понимаете смысл названия произведения? Можно ли сказать, что оно двусмысленно?

В чем причина и суть конфликта между Базаровым и Павлом Петровичем Кирсановым?

Базаров — отрицательный или положительный герой? Почему мы не можем точно ответить на этот вопрос? Охарактеризуйте положительные и отрицательные черты его натуры.

Какую характеристику вы дали бы Аркадию?

3.Слово учителя. Ребята, мы обсудили роман и его главный персонаж. Теперь я хотела бы вам кое-что сказать перед тем, как вы поделитесь на команды и будете дискутировать на заданную тему. Иван Сергеевич Тургенев, будучи либералом, не принимал радикальные идеи нигилистов, и смерть Базарова говорит нам о том, что писатель считал идеи героя несостоятельными. Несмотря на это, он стремится к объективному изображению: образ Евгения неоднозначен, автор будто и сочувствует ему в чем-то. Следует признать, что Базаров — личность, он индивидуален. Его друг Аркадий, как вы уже поняли, не является на самом деле носителем нигилистических идей: ему по душе та же жизнь, что у его отца Николая Петровича (они очень сходны между собой). Аркадий не столь уникален, как Базаров, но ему удалось создать семью, обрести счастье. А теперь давайте обсудим следующее: за кем же будущее страны — за стабильностью «отцов» или за пылкими, нестандартными людьми, такими, как Базаров? Прошу не приводить в качестве аргумента позицию самого Тургенева по отношению к нигилистам. У вас должна быть своя позиция. Сейчас вы делитесь на две команды. Ребята пересаживаются так, чтобы было удобнее вести дискуссию. Еще один важный момент: поскольку у нас дебаты, нельзя пытаться занять промежуточную позицию, заявляя о том, что во всем нужна «золотая середина».

Смысл именно в том, чтобы отстаивать одну из двух точек зрения. Также прошу вас поделиться поровну (допустимая разница — 1-2 человека). Вам необязательно придерживаться строго той позиции, которую вы отстаиваете, так как наша главная задача — умение выступать, аргументировать. Прошу быть уважительными друг к другу. Чтобы высказаться, нужно поднять руку и ждать, когда ведущий даст вам слово.

Тема наших дебатов «Евгени й Базаров или Ар кадий Кирсанов: за кем будущее России? ».

4.Команды садятся друг напротив друга. Назначается ведущий дебатов. Он произносит вступительное слово. Каждая команда по очереди высказывается. Задействованы собственные мысли и размышления школьников (с опорой на текст произведения). Предполагается, что это будет выглядеть примерно следующим образом:

Участник команды №1 (за Базарова): Я думаю, что если бы жизненные обстоятельства Базарова сложились иначе, он мог бы оказать благотворное влияние на страну, как минимум на сферу науки.

Участник команды №2 (за Кирсанова): Я не согласен, потому что к концу романа Базаров словно выдохся; в нем нет равновесия, которое требуется для того, чтобы жить и быть полезным для общества. А вот Аркадий находится в гармонии, пускай и не сразу.

И так далее.

Список опорных вопросов для ведения дебатов (в случае, если мероприятие будет недостаточно оживленным):

.Вопрос семьи и семейных взаимоотношений (Базаров не склонен, в отличие от Аркадия, к семейной жизни, но так ли это нужно тому, за кем

будущее? Вопрос спорный).

2.Тема дружбы.

3.Духовный и /или интеллектуальный потенциал.

Заключительный этап.

Учитель подводит итоги, говорит заключительное слово: Ребята, спасибо вам за ваши мнения, за ваши аргументы. Это было очень интересно! Победителей в дебатах нет, так что в любом случае победила дружба! В заключение я хочу сказать, что, как мы с вами видим, нельзя однозначно говорить о том, что Базаров не нужен России. Но и у Аркадия есть большой потенциал и положительные качества. Самое главное — это, конечно, быть хорошим и трудолюбивым человеком.

Особо активные участники получают оценку «5».