Глава 12. Альтруизм: помощь другим. Социальная психология

АЛЬТРУИЗМ КАК ПРОБЛЕМА СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Е.В. Якимова

ФЕНОМЕН АЛЬТРУИЗМА: НОВЫЕ АСПЕКТЫ И СОВРЕМЕННЫЕ АНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ1

Альтруизм принадлежит к разряду социальных явлений, располагающих насыщенной мультидисциплинарной аналитической традицией. Введенное в словарь обществознания Огюстом Контом — как антитеза термину «эгоизм», — понятие альтруизм, равно как и сам факт его присутствия в общественной жизни, оставались предметом широких социально-философских дискуссий на протяжении последующего столетия. Как элемент современного обыденного сознания, альтруизм подразумевает бескорыстное побуждение действовать во благо другого либо общества в целом, пренебрегая собственными интересами и любым видом вознаграждения. В содержание альтруизма принято включать: собственно поведенческий акт, или действие в интересах другого (других); мотивацию такого акта, или психологическую установку, а также сопутствующие ей эмоциональные состояния; ценностную ориентацию, фокусом которой выступают потребности других или сообщества в целом; морально-этическую квалификацию действия как бескорыстного.

Перечисленные параметры альтруизма так или иначе присутствуют и в профессиональных его интерпретациях — в рамках социобиологии, экспериментальной социальной психологии и социологии. Каждая из этих дисциплин, нередко оспаривающих друг у друга право на приоритетное толкование этого феномена, выбирает свой специфический угол зрения и выдвигает на первый план эволюционные, психологические либо сугубо социальные факторы генезиса альтруизма и его трансформации в совре-

1 Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты», поддержанного Российским фондом фундаментальных исследований (проект 11-06-00347 а).

241

менных условиях. В социобиологии, становление которой пришлось на 70-80-е годы ХХ в., во главу угла поставлена проблема эволюционного происхождения альтруизма как универсальной характеристики живых организмов, включая вид Homo sapiens. Бескорыстное поведение, ориентированное на нужды других, рассматривается здесь в качестве филогенетического адаптивного механизма; речь идет о наблюдаемом поведении организма, которое уменьшает его собственные шансы на выживание, увеличивая при этом способность к выживанию прочих особей данного вида. Это поведение полезно для генофонда популяции в ущерб отдельным его представителям. Одним из краеугольных положений социобиологии, сосредоточившим на себе огонь критики (преимущественно со стороны социологов) является представление о «генах альтруизма», сформулированное Р. Докинсом [11].

В социальной психологии альтруизм рассматривают в качестве: а) переменной, подлежащей квантификации и измерению как характеристики поведенческого акта, нацеленного на безвозмездную помощь другому; б) когнитивно-мотивационной диспозиции аналогичного содержания. В данном случае альтруизм выступает разновидностью просоциального поведения — как механизм, который обеспечивает интеграцию группы и рост внутригрупповой сплоченности. Важным социально-психологическим измерением альтруистического опыта служат сопровождающие его эмоциональные переживания (эмпатия, симпатия, сострадание, участие и т. п.).

Социологическое понимание альтруизма неразрывно связано с идеей социальной солидарности; в данном случае доминирует толкование альтруизма как: а) социального способа генерации взаимопомощи и поддержки в рамках сообщества; б) средства укрепления социальных связей и конституирования солидарности; в) социальной нормы, диктующей определенный тип поведения в рамках сообщества, которая интериоризируется в ходе социализации.

Несмотря на очевидные различия существующих дисциплинарных подходов к изучению этого феномена, общим для них является осмысление альтруизма в категориях специфического опыта созидания, позитивного с социальной и эволюционной точек зрения, а также применительно к психическому здоровью и благополучию личности — в противовес разрушительным агрессивным и конфликтным поведенческим ориентациям. Эта тенденция нашла своеобразное преломление в повестке дня одной из последних сессий Американской социологической ассоциации. Главная тема состоявшегося в августе 2021 г. 106-го собрания АСА была обозначена как «Социальный конфликт: Множественные измерения и арены» и подразумевала обсуждение социальных коллизий в их известных и новейших проявлениях (экономический классовый конфликт, войны, распад государств, терроризм, этнические и расовые столкновения, банды и международные преступные организации, политические скандалы, гендерное

242

насилие, дети как субъекты и объекты конфликта и т.п.). Одновременно на этой же сессии АСА получила официальный статус ее новая секция под названием «Альтруизм, мораль и социальная солидарность» (АМ88), в подготовке работы которой принимали участие и российские социологи (Н.Е. Покровский, А.Б. Гофман, Д.В. Ефременко). Комментируя временное совпадение этих событий, А.Б. Гофман (выступивший на заседании новой секции с докладом «Традиции, мораль и солидарность в теории Дюркгейма») подчеркнул, что «конфликт и солидарность составляют две неразрывно связанные стороны социального взаимодействия, а потому они не могут быть поняты изолированно друг от друга… Однако большой удельный вес исследований эгоистических аспектов социального поведения и социальных конфликтов в социологии, в сравнении с исследованиями солидарности и альтруизма, чреват серьезной аберрацией и в массовом, и в профессиональном сознании: может сформироваться представление о том, что конфликт и эгоизм — это норма социальной жизни, тогда как солидарность и альтруизм — своего рода патология» [3].

В 2021 г. сотрудники Отдела социологии и социальной психологии ИНИОН РАН вместе с коллегами из Сообщества профессиональных социологов приступили к информационно-аналитической работе в рамках проекта, посвященного проблемам солидарности и альтруизма, включая историю становления и трансформации этих понятий в отечественной и зарубежной социальной мысли; намечены также перспективы сотрудничества участников проекта (поддержанного грантом РФФИ) с членами новой секции АСА. Проект предполагает, в том числе, анализ новейшей литературы, касающейся разных аспектов данной темы — социологических, социопсихологических, социобиологических, социально-политических, а также новых качественных характеристик альтруизма в условиях социальной реальности XXI в.

Как свидетельствует знакомство с тематическими исследованиями последнего десятилетия, затрагивающими проблему альтруизма, традиционные формы осуществления и переживания бескорыстных действий во благо других обнаруживают сегодня совершенно новые черты, что предполагает формирование новых тенденций в их теоретическом освоении. Одним из «инновационных» проявлений альтруизма выступает массовая взаимопомощь и эмпатия в группах и сообществах, участники которых оказались вместе по воле случая и не были знакомы друг с другом. В этой связи приоритетным направлением эмпирического анализа альтруизма и солидарности становятся опросы и интервью свидетелей экстремальных ситуаций, чреватых угрозой для жизни в местах массового скопления людей (пожары и давка на стадионах, в отелях, концертных залах; крушение круизных лайнеров, террористические акты в супермаркетах и т.п.). Бескорыстная взаимопомощь совершенно незнакомых людей как социально-психологическая доминанта их поведения перед лицом экзистенциальной опасности не только является основанием для теоретического переосмыс-

243

ления классической ситуации массовой паники, но имеет и практически-прикладное значение для конструирования публичных пространств в современных мегаполисах и разработки планов эвакуации людей [6]. Другой нетрадиционный аспект альтруизма сопровождает развитие новых медицинских технологий — прежде всего, трансплантационной и репродуктивной медицины. Практика пересадки и донорства органов, тканей, стволовых клеток и т.п.; степень оправданности сохранения жизни реципиента за счет рисков для здоровья донора; правомерность квалификации в терминах альтруизма добровольного донорства, подкрепленного официальным денежным вознаграждением; суррогатное материнство — таков далеко не полный перечень тем, принадлежащих одновременно социологии альтруизма и медицинской этике, которые сегодня активно обсуждаются на страницах специализированной научной периодики [4].

В ряду сравнительно новых теоретических подходов к феномену альтруизма, прежде всего следует упомянуть эволюционную психологию, которую нередко и не без оснований называют современным вариантом социобиологии [5]. Представители этой дисциплины подчеркивают, что эволюционная психология изучает адаптивное поведение человека в разных социальных контекстах, акцентируя, подобно социобиологии, его эволюционный генезис, но, в отличие от последней, она объединяет эволюционную биологию с когнитивной наукой. Анализ поведения живых организмов, включая человека (этологический подход) дополняется здесь исследованием психической динамики, которая интерпретируется как функционирование механизмов по обработке информации, возникающих в ходе естественного отбора и подчиненных целям приспособления к среде. Среди подобных адаптивных механизмов фигурирует и альтруизм, или поведенческая предрасположенность к бескорыстной заботе о других. Очевидно, что предложенная трактовка альтруизма представляет собой разновидность «генетического детерминизма» образца 1970-х годов; во всяком случае, она игнорирует социальные аспекты альтруистического акта, т.е. такие характеристики безвозмездных действий в интересах других, которые становятся возможными и приобретают смысл только в контексте отношений между членами сообщества.

Канадские социологи Дж. Карлсон (Королевский колледж Университета Западного Онтарио, г. Лондон) и М. Хорген (Университет Акадия, г. Вулфвилл) называют эволюционную психологию совокупностью позитивистских редукционистских нарративов, дополненных крайне абстрактной моральной философией. В статье, опубликованной в бюллетене секции «Альтруизм, мораль и социальная солидарность» (AMSS) и адресованной непосредственно ее участникам, они категорически возражают против нарастающей экспансии эволюционной психологии в сугубо социальную область знания, каковой является осмысление коллективных моральных идеалов, к числу которых, несомненно, принадлежит альтруизм [9]. Они убеждены, что вновь созданная секция ASA может стать

244

стартовой площадкой для плодотворного соперничества свежих теоретических перспектив применительно к феномену альтруизма и одновременно плацдармом для низвержения существующей ортодоксии в лице эволюционной психологии.

Беспокойство авторов вызывает усиливающаяся маргинализация социологии в контексте публичных дискуссий об альтруизме, что не только снижает ее престиж как науки, но и дискредитирует альтруизм в качестве коллективного идеала. По их мнению, средоточием и отправным пунктом деятельности AMSS должны стать идеи Э. Дюркгейма, прежде всего его эпистемологические аргументы, касающиеся эмпиризма и априоризма в науке о социальном. Как убежденные приверженцы Дюркгейма, Карлсон и Хорген уверены, что именно его теоретическое наследие будет самым действенным оружием в борьбе против эволюционной психологии, присвоившей себе право решающего голоса при обсуждении явлений, вплетенных в ткань социальной жизни sui generis. Теоретическую и, в особенности, методологическую значимость трудов Дюркгейма для социологического анализа альтруизма, солидарности и морали канадские исследователи связывают с его тезисом о познании социального как участии в конституирующих его практиках. Они напоминают своим коллегам, что, по Дюркгейму, социальные связи (в их религиозных и секуляр-ных формах) продуцируются коллективными практиками, включающими ритуалы и верования. Ритуалы и верования генерируют коллективные представления группы и разделяемые ею эмоции, т.е. идеальное и реальное социальных связей и обязательств. С этой точки зрения современная социальная наука, посвятившая себя изучению альтруизма, солидарности и морали, не может быть ни сугубо эмпирическим предприятием, ни абстрактной умозрительной спекуляцией; она предполагает «перформанс и участие», а значит — не только идентификацию и наблюдение конститутивных социальных практик, но и вовлеченность в эти практики и их репрезентацию [9, с. 17].

Авторы с сожалением констатируют, что сражение социологии за пальму первенства в обсуждении вопросов альтруизма и прочих коллективных идеалов сегодня проиграно. Пространство публичного дискурса в этой сфере поделено между экспертным знанием (преимущественно в форме эволюционной психологии) и обыденным сознанием, апеллирующим к божественной природе моральных принципов либо низводящим их до уровня практического свода частных суждений. Наблюдающуюся маргинализацию социологических интерпретаций альтруизма, солидарности и морали канадские исследователи квалифицируют в терминах Дюркгейма -как следствие эгоистического состояния общественного разделения труда, или результат чрезмерного увлечения современного общества экспертными (научно-техническими) суждениями.

Эволюционная психология как разновидность популярного экспертного знания является прямой наследницей социобиологии прошлого сто-

245

летия. Благодаря словесной мимикрии этой дисциплине удалось избежать критики, которой обоснованно подвергалась ее предшественница; тем не менее под новым брендом возрождаются и процветают самые одиозные методологические установки классической социобиологии — эмпиризм и редукционизм, подчеркивают Карлсон и Хорген. Главный порок эволюционизма новой волны они связывают с тенденцией его адептов превратить альтруизм из коллективного представления (а значит, морального идеала) в объект статистической экспертизы, приправленной сомнительными спекуляциями и анекдотами, т.е. лишить его собственно социального измерения и значения1. Независимо от конкретных представлений о генезисе альтруизма и приоритете бескорыстия / эгоизма в отношениях между людьми, представители эволюционной психологии постулируют его укорененность в человеческой природе и ее диспозициях. Таким образом, эволюционная теория приобретает видимость адекватного осмысления явлений, традиционно принадлежащих сфере общественной морали2.

Карлсон и Хорген обращают особое внимание на трактовку Дюрк-геймом разницы между альтруизмом и эгоизмом (эгоцентризмом). Они подчеркивают, что для Дюркгейма основанием для дифференциации эгоистических и альтруистических поступков выступает не мотив, а направление (направленность) действия — центростремительное в первом случае, центробежное — во втором [13]. Альтруизм не противоречит эгоизму и не противостоит ему; он выносит объект действия за пределы Я, т.е. транс-цендирует эгоистический акт, являясь «его продолжением вовне» [9,

1 Примером одной из самых одиозных публикаций эволюционистов новой волны авторы считают статью С. Каназава под названием «Почему чернокожие женщины физически менее привлекательны, чем прочие женщины?», которую журнал «Psychology today» счел возможным опубликовать только в электронной версии [22].

2 Оценки канадских исследователей отражают точку зрения радикальной социологической критики социобиологии и эволюционной психологии в качестве средств познания таких явлений, которые принадлежат социальному sui generis. Вместе с тем среди социологов встречаются и адепты современного методологического эволюционизма, которые, подобно Д. Стейнбергу, считают весьма плодотворными идеи Р. Докинса и принцип эволюционного генезиса альтруистического поведения и эмоций, возникающих как следствие взаимопомощи и сотрудничества. Среди участников упомянутого выше российского проекта по солидарности сходную позицию занимает известный специалист в области этологии и зоосоциологии Л.М. Баскин. По его мнению, «примеры из зоосоциологии… легко вызывают ассоциации с тем, что мы наблюдаем в человеческом обществе». Обсуждая вероятность гомологий в поведении животных и человека и подчеркивая, что «к настоящему времени неопровержимо доказаны гомологические сходства лишь элементарных проявлений поведения человека и животных», Л.М. Баскин тем не менее считает такого рода сопоставления полезными, поскольку они «помогают понять, что многие явления в человеческом обществе связаны с эволюционной историей поведения человека. Тогда культурологические подходы добавляются или накладываются на понимание того, что структура человеческих социумов сохраняет в своей основе структуру зоосоциумов, основываясь на многих инстинктивных или приобретаемых в результате облигатного обучения особенностях поведения человека» [1; 2].

246

с. 21]. При этом альтруистическое действие глубоко социально по своей природе, поскольку его направленность на объект вне собственного Я предполагает «присвоение» этого объекта, его интернализацию; последняя же опосредуется коллективными представлениями: именно представления группы придают объекту интернализации символическое измерение, т.е. наделяют его смыслом. Иными словами, резюмируют свою мысль авторы, после Дюркгейма рассуждения о существовании альтруизма и его генезисе представляются общим местом: социальное происхождение и природа этого феномена вполне очевидны.

В завершение своей статьи канадские социологи суммируют просчеты эволюционной психологии, которые лишают научной ценности предлагаемые ею объяснения моральных явлений. Поскольку общество рассматривается здесь как совокупность индивидов или индивидуальных генетически предопределенных поведенческих актов, за бортом эволюционизма новой волны остается все то, что делает социальное социальным sui generis. Во-первых, в моделях новых эволюционистов не учитывается трансформирующая функция социализации — процесса, который подчиняет индивидуальные личностные диспозиции «чувствам и привычкам общества», формируя коллективные представления и моральные идеалы [9, с. 21]. Во-вторых, эволюционно-психологические модели игнорируют институциональную вовлеченность индивида, организацию его жизни посредством таких общественных установлений, как война и зарплата, рынок и супружество, соседское сообщество и нация и т.п. Наконец, эволюционные психологи не принимают во внимание степень подчинения индивидуального поведения моральным нарративам общества, т.е. власть коллективных представлений. «Альтруизм, — пишут в заключение Карлсон и Хорген, — это не тип деятельности, который существует или не существует; он не является мотивирующим фактором индивидуального сознания, поддающимся измерению в качестве специфической комбинации нейронов. Это разновидность устойчивого символического требования, которое мы предъявляем (или не предъявляем) к самим себе и к другим и которое может быть осмыслено только в контексте конкретных практик, притом что наука, обращающаяся к этим практикам, сама конституируется in medias res» [9, с. 22].

Тема дифференциации и соотношения альтруистических / эгоистических мотивов поведения в социальных контекстах, поднятая канадскими социологами, получила эмпирическую конкретизацию в статье американских социальных психологов, где обсуждаются итоги экспериментального исследования механизмов просоциального поведения в группах и ближайших сообществах [24]. Лору Парк и Джордана Тройси (Университет Баффало) и их коллегу из Университета Флориды Джона Мэнера интересуют типы мотивации людей в ситуациях коллективного взаимодействия. Социальное взаимодействие может быть интерпретировано как с позиции альтруизма, так и в терминах эгоизма, подчеркивают авторы. Классиче-

247

ское — альтруистическое — объяснение взаимодействия сводится к тезису о том, что люди отзывчивы и внимательны к нуждам других независимо от того, могут ли они рассчитывать на взаимную выгоду. Однако в интерактивных практиках присутствуют также эгоистические мотивы: люди отзывчивы и внимательны к нуждам других в надежде на удовлетворение собственных потребностей посредством коллективного взаимодействия. На первый взгляд последняя мотивация выглядит как несовместимая с ориентацией на коллективное действие; однако авторы убеждены в том, что люди помогают другим и взаимодействуют с ними, ориентируясь не столько на получение конкретной сиюминутной выгоды, сколько на вероятность будущих преимуществ как результата наличных межличностных отношений.

Парк, Тройси и Мэнер интерпретируют просоциальное поведение в терминах социально-психологической концепции коммунальной реляционной ориентации, согласно которой удовлетворительное психологическое самочувствие индивида в группе напрямую зависит от качества его социальных связей, т.е. от умения устанавливать и поддерживать позитивные реципрокные отношения с другими членами группы [10]. Предпосылкой и гарантом устойчивости таких отношений выступает «забота об интересах других и благотворительность в их пользу — без ожидания немедленной ответной благотворительности применительно к себе». Иными словами, «наличие у индивида коммунальной ориентации в контексте ближайшего сообщества отражает его готовность к внимательному и заинтересованному отношению к нуждам других без чрезмерной обеспокоенности ответным моментальным удовлетворением собственных потребностей» [24, с. 315-316, 317].

С точки зрения обыденного сознания (получившей поддержку в ряде профессиональных психологических моделей социального поведения), коммунальная ориентация мотивируется исключительно либо преимущественно альтруистическими диспозициями людей. Примечательно, что подобная точка зрения сохраняет свою популярность среди профессиональных аналитиков — на фоне незатихающих дискуссий о природе альтруизма и сомнений в самом факте его существования как социального феномена. Не задаваясь абстрактным вопросом о том, что такое альтруизм, авторы статьи формулируют ряд гипотез, касающихся эмпирических следствий бескорыстных и своекорыстных индивидуальных поведенческих мотивов в группе и предлагают оригинальную шкалу измерения и дифференциации альтруизма и эгоизма как латентных индикаторов наблюдаемых поведенческих ориентаций в контексте коммунальных отношений.

Дизайн экспериментов Парк и ее коллег отражает их убеждение в том, что просоциальное поведение (как коммунальная реципрокная поведенческая ориентация) мотивируется и направляется не только альтруистическими, но и эгоистическими интересами. Какими бы бескорыстными,

248

на первый взгляд, ни казались действия людей в отношении их ближних, альтруистическое поведение в любом случае должно удовлетворять норме реципрокности или взаимной ответственности. Действуя в интересах других, индивид, порой не осознавая этого, рассчитывает на ответное удовлетворение его собственных нужд (как материально-технических, так и эмоционально-психологических), хотя бы в отложенной временной перспективе. Следовательно, очевидное бескорыстие альтруиста не исключает социопсихологических экспектаций, связанных с вероятными позитивными ответными действиями сообщества в будущем. Сказанное означает, что демонстрация коммунальной ориентации в группе может иметь под собой разные причины и мотивироваться разными факторами, включая своекорыстные эгоистические побуждения, нацеленные на удовлетворение личных, но не общественных нужд.

В социально-психологической литературе имеются теории, защищающие идею дифференцированной мотивации просоциального поведения. Так, согласно концепции «селективного инвестирования», индивиды склонны подавлять своекорыстные побуждения при активизации социальных связей, и наоборот [8]; по мнению ряда авторов, индивидуальный опыт психосоциальных отношений представляет собой синтез эгоистических установок и навыков сопереживания и реципрокности [11]. Опираясь на этот теоретический багаж, Парк и ее коллеги выдвигают гипотезы, объединенные предположением о том, что эгоистические и альтруистические установки могут быть дифференцированы с точки зрения их связи с чувством личной безопасности / уязвимости в контексте коммунальных отношений: альтруизм ассоциируется с ощущением защищенности, что находит выражение в позитивном стиле привязанности и в адекватной самооценке; эгоистические диспозиции имеют обратные последствия для психологического благополучия личности [24, с. 317].

Конкретизируя это теоретическое допущение, авторы статьи выделяют следующие переменные, подлежащие измерению и анализу в ходе экспериментальной верификации:

а) стиль привязанности (позитивный / чреватый опасностью), обусловленный характером межличностных отношений ребенка и его непосредственного окружения, а также всей историей привязанностей формирующейся личности; предположительно, люди, демонстрирующие позитивный стиль привязанности, будут более склонны к бескорыстному поведению, нежели к себялюбию, и наоборот;

б) самооценка (высокая / низкая) как предпосылка уверенности в себе и собственной значимости для других либо хронические сомнения в своей социальной приемлемости вследствие неадекватной самооценки; предположительно, высокая самооценка будет ассоциироваться с чувством межличностной безопасности и готовностью к социально-бескорыстному поведению, тогда как ее антипод скорее спровоцирует своекорыстие на фоне сомнений в позитивной реципрокности сообщества;

249

в) ощущение социальной отверженности, связанное с сомнением в своей значимости для сообщества в совокупности с низкой самооценкой и небезопасным стилем привязанности, что в конечном счете обусловливает склонность к неявному предпочтению собственных интересов в контексте коммунальной ориентации.

«В проведенной нами серии экспериментов, — пишут Парк и ее соавторы, — противостояние эгоистических и альтруистических интересов рассматривалось как основание для гипотетических прогнозов применительно к перечисленным выше личностным и межличностным переменным, которые, в свою очередь, опосредованно указывают на качество отношений индивида и его сообщества, на поставленную им цель в рамках его общей коммунальной ориентации и на его психологическое самочувствие» [24, с. 318].

Суть лабораторных манипуляций заключалась в выявлении и демонстрации того факта, что чрезмерное сосредоточение на своем Я как стандартный аккомпанемент эгоистических установок в рамках сообщества ведет к разрушению удовлетворительного психосоциального самочувствия индивида и к росту напряженности в его коммунальных отношениях. Гипотеза 1 состояла в том, что демонстрация альтруизма способствует укреплению чувства связанности с другими (социальной сплоченности); гипотеза 2 касалась эмпатии и умения встать на точку зрения другого, обусловленных позитивным стилем привязанности и адекватной самооценкой; гипотеза 3 постулировала более вероятную связь агрессии и враждебности с эгоистическими, нежели с альтруистическими диспозициями индивида, страдающего от чувства социальной отверженности; последняя гипотеза указывала на дифференциацию альтруизма и эгоизма с точки зрения поставленных целей (общезначимых в первом случае, своекорыстных — во втором) и констатировала как парадокс тот факт, что намерение эгоиста повысить свою значимость в глазах ближайшего сообщества путем пренебрежения интересами других разрушает ту самую перспективу позитивной коммунальной реципрокности, к которой он стремится и в контексте которой только и возможны адекватная самооценка и удовлетворительное психологическое самочувствие.

В экспериментах участвовали студенты-добровольцы Университета Баффало (300 человек на первом этапе, 201 — на втором). Испытуемым были предложены опросные листы, содержание которых отражало темы, так или иначе связанные с желанием / нежеланием помогать другим в воображаемом близком сообществе, готовностью поступиться своими интересами ради других и надеждой на ответную благотворительность (сиюминутную либо отложенную во времени). На первом этапе требовалось выяснить, действительно ли существуют и могут быть эмпирически зафиксированы (измерены) индивидуальные различия между эгоистическими и альтруистическими поведенческими мотивами в рамках коммунальной реляционной ориентации, и, если такие различия имеют место, служат

250

ли они надежным индикатором типов поведения в границах сообщества. Во второй серии экспериментов, после предварительной корректировки некоторых процедур измерения персональных и межличностных переменных (стиль привязанности, самооценка, социальное неприятие, депрессия, удовлетворенность жизнью и др.), предстояло убедиться, что альтруистические диспозиции личности действительно связаны с целями, ориентированными на других, тогда как эгоистические нацелены на удовлетворение собственных нужд, включая трансформацию своего социального имиджа.

Анализ полученных результатов позволил Парк и ее коллегам сделать вывод о справедливости выдвинутых ими гипотез. На основе обработки статистических данных исследователи показали, что альтруистическая составляющая предопределяет увеличение индивидуального ощущения связанности с другими и эмпатии и уменьшение гнева, враждебности и агрессии; эгоистическая составляющая, в свою очередь, предопределяет обратные результаты. Таким образом, было выявлено, что эгоистическая и альтруистическая составляющие, лежащие в основе коллективной ориентации, эмпирически разделены и имеют собственную прогностическую валидность [24, с. 326]. Альтруистическая составляющая преобладает у людей с высокой степенью чувства защищенности и высокой самооценкой; эгоистическая, напротив, связана с межличностной незащищенностью и низкой самооценкой. Поэтому «альтруисты» не стремятся к взаимодействию ради получения преимуществ, «эгоисты» же видят в коллективном взаимодействии возможность удовлетворения своей потребности в защищенности. Кроме того, была отмечена интересная закономерность в том, что «эгоисты» оказались более подвержены депрессивным симптомам, чем «альтруисты». Люди, которые оказывают социальную поддержку и помощь другим, обладают более сбалансированным психическим здоровьем. По иронии судьбы, замечают Парк и ее коллеги, чем больше люди обеспокоены удовлетворением собственных потребностей, тем ниже уровень их психологического благосостояния [24, с. 330].

В целом, индивиды с преобладанием эгоистической составляющей, взаимодействуя с другими, не получают тех социальных и психологических преимуществ, которые получают «альтруисты». Альтруистическая составляющая более полезна как для сообщества, так и для самого человека, поскольку не зацикленные на стремлении к безопасности индивиды способны внести больший вклад в развитие сообщества, и, в случае необходимости, они скорее могут рассчитывать на помощь сообщества, чем «эгоисты».

Таким образом, американские социальные психологи эмпирически опровергли распространенное представление о том, что человеческое взаимодействие построено исключительно на альтруизме. По их мнению, «полученные результаты свидетельствуют, что даже в рамках коммунальной ориентации, которую до сих пор рассматривали как альтруистическую по своей природе, т.е. как исключающую своекорыстную мотивацию по-

251

ступков и помыслов, просоциальное поведение людей может быть подчинено их эгоистическим интересам в надежде улучшить свое материальное либо эмоционально-духовное благосостояние» [24, с. 330]. Новизну проделанной ими работы Парк, Тройси и Мэнер связывают с избранным аналитическим фокусом применительно к классической проблеме истоков просоциального поведения. Предложенная исследовательская перспектива, подкрепленная шкалой психосоциальных измерений, позволяет выявлять и прогнозировать стойкие корреляции между альтруизмом и позитивным стилем привязанности, с одной стороны, и латентным эгоизмом и психосоциальным отчуждением личности в рамках ближайшего сообщества — с другой.

Специалист в области коррекционной психологии Роберт Хоумант (факультет криминального права Университета Детройт-Мерси, Мичиган, США) анализирует явление, названное им альтруизмом на грани риска (risky altruism), т.е. поведенческие ситуации, когда бескорыстная помощь провоцирует ответные реакции криминального характера [17]. Автор конкретизирует поставленную им исследовательскую проблему как эмпирическое выявление возможных корреляций между альтруистическим поведением и криминальными поступками (насилие, преследование, угроза жизни и здоровью субъекта альтруистических действий) как ответной реакцией в адрес благотворителя со стороны благополучателя [17, с. 1195]. В более ранней работе, написанной в соавторстве с Д. Кеннеди, Хоумант выявил высокую степень предсказуемости криминального преследования как следствия определенного типа альтруистических действий жертвы, названных им рискованным альтруизмом [18]. Здесь имеются в виду повседневные мелкие услуги, которые принято оказывать незнакомым людям в общественных местах и на улице (объяснить дорогу, разменять деньги, одолжить мобильный телефон для срочного звонка, сочувственно выслушать рассказ о семейных несчастьях, подвезти на машине до ближайшей станции метро). К разряду ответных криминальных действий, превращающих альтруиста в жертву собственной неосмотрительной отзывчивости, Хоумант и Кеннеди относят хулиганство, мошенничество, оскорбления, кражу денег и личных вещей, угон автомобиля, разбойное нападение.

Р. Хоумант продолжает тему «виктимологии альтруизма» [17], выдвигая на первый план экспликацию понятия «рискованный альтруизм» (в контексте прочих разновидностей альтруистического поведения) и его эмпирическую верификацию. Анализу подлежат взаимозависимости между личностными психологическими характеристиками потенциальных альтруистов, типом демонстрируемого ими альтруистического поведения и вероятностью ответных реакций криминального порядка. Иными словами, автор задается вопросом о том, в каких случаях альтруист может стать или наверняка становится жертвой своего человеколюбия.

252

В обширной и крайне разноплановой литературе, посвященной альтруизму (психологической, философской, социологической) выявлена эволюционная связь бескорыстного поведения, нацеленного на благо других, с эмпатией, или способностью сопереживания. Эмпатия выступает эволюционно закрепленным механизмом адаптации в социальной среде, а сопутствующий ей альтруизм — нормативным типом социального поведения. Исследователи, представляющие разные дисциплинарные традиции, выделяют несколько типов альтруизма, не всегда соглашаясь друг с другом в том, что следует считать альтруистическим актом как таковым. Так, в плане мотивации бескорыстной помощи другому принято различать эм-патический и эгоистический альтруизм; в последнем случае благотворительность в пользу другого продиктована стремлением к самоудовлетворению (психологическому либо моральному) как следствию безвозмездной помощи нуждающемуся. Оппоненты подобной дифференциации типов альтруистического поведения настаивают на абсолютной или безусловной интерпретации альтруистического акта как такого поступка, который в принципе не сулит субъекту никакой выгоды или награды — ни нравственной, ни вещественной. В этом случае речь идет об абстрактном или нормативном альтруизме, обусловленном исключительно социальными нормами (культурными, религиозными, идеологическими). В разряд нормативного альтруизма попадают долг перед Родиной, служение Отечеству, смерть за идею и т.д. Очевидно, что этот тип альтруизма исключает из своих мотивационных предпосылок представление об эмпатии; эволюционный отбор, нацеленный на закрепление «гена альтруизма», уступает место социокультурной селекции верований и идеалов.

В психологии чаще всего говорят о реципрокном (обоюдном, взаимном) альтруизме, т.е. о благотворительных бескорыстных поведенческих актах, сопряженных с неосознанным ожиданием ответной благотворительности, пусть даже отложенной во времени. В такой трактовке альтруизм выступает существенным элементом межличностных отношений социального сплочения и солидарности. Среди социальных психологов популярна интерпретация альтруистических поступков как ситуативно обусловленных (в основном это касается оказания помощи посторонним людям, попавшим в беду: спасение утопающего, защита слабого в уличной драке, рыцарское отношение к незнакомой женщине). На первый план здесь выходят не психологические диспозиции потенциального альтруиста, а «социальные ключи» наличной чрезвычайной ситуации.

В последнее десятилетие в поле зрения исследователей все чаще попадает альтруизм, граничащий с патологией. Это альтруистические поступки, приносящие вред их субъекту. Такой тип альтруизма, когда «человек отдает больше, чем имеет», принято называть неадаптивным или контрадаптивным. Бескорыстные действия в пользу других в этих случаях угрожают физическому и ментальному здоровью благотворителей, которые становятся не только объектом нравственной эксплуатации или

253

мошенничества, но нередко и пациентами психиатрических клиник. Патологические контрадаптивные составляющие альтруизма свидетельствуют о том, что просоциальные формы поведения могут приводить к обратному результату, действуя вразрез с задачей выживания в социальной среде. Данный аспект альтруистических побуждений, подробно описанный Э. Хейглером и Т. Уайдигером [16], оказался, по замечанию Хоуманта, чрезвычайно важным для его собственной экспериментальной работы -как косвенное подтверждение гипотезы о том, что альтруистический акт не является безусловным благом. Между тем большинство исследователей ограничиваются констатацией исключительно позитивных социопсихологических характеристик и последствий индивидуальной предрасположенности к альтруизму: альтруист, как правило, демонстрирует высокую самооценку, имеет устойчивые межличностные связи, успешен в жизни и карьере, меньше чем эгоист подвержен алкогольной зависимости и даже обладает большей продолжительностью жизни. Этой идиллической картине Хоумант противопоставляет обнаруженные им (в ходе упомянутой выше совместной работы с Кеннеди) крайне низкие корреляции альтруизма с теми личностными характеристиками, которые принято называть просоциальными. Следовательно, проблема соотношения просоциальных и альтруистических диспозиций личности нуждается в дальнейшем, более детальном обсуждении.

Автор ссылается также на результаты исследований в жанре «психологии виктимизации», где описываются уровни, или факторы поведения, облегчающие преступнику его задачу [29]. Одним из таких факторов является невольное пособничество, каковым в случае альтруизма становится реализация тех самых социопсихологических склонностей, что составляют содержание альтруистического акта (внимание к другим, сострадание, отзывчивость, открытость, обходительность, сопереживание). Как замечает в этой связи Хоумант, «наглядной формой пособничества преступнику со стороны жертвы оказывается весь набор рутинных действий альтруиста, его очевидная готовность прийти на помощь делает его более открытым тем сегментам социальной среды, где обитают люди, в этой помощи нуждающиеся»; при этом альтруист легко становится добычей мошенников и преступников, так как бескорыстное поведение служит ключом к идентификации подходящей жертвы уличного преступления -такой, которая, скорее всего, не окажет сопротивления [17, с. 1199].

Для эмпирического анализа связи между альтруизмом и ответным криминальным поведением автор выстраивает измерительные шкалы, используя пятифакторную модель психологических черт личности в ее современной редакции [23]. В отличие от 1960-1970-х годов, когда психологические черты рассматривались в качестве однозначного индикатора определенных поведенческих реакций в сходных ситуациях, сегодня доминирует их трактовка как составляющих общей поведенческой тенденции, сохраняющей относительную устойчивость в разных социальных об-

254

стоятельствах. Согласно пятифакторной модели Р. Маккрея и П. Косты, существует набор базовых личностных характеристик, сочетание которых генерирует все разнообразие индивидуальных различий поведения; это открытость опыту, сознательность, экстравертность, отзывчивость, невротизм (что в совокупности обозначается английской аббревиатурой OCEAN). В аналогичных схемах других исследователей, в принципе согласных с Маккреем и Костой, число базовых психологических характеристик личности варьируется от двух до семи. По мнению Хоуманта, эвристическим преимуществом пятифакторной модели выступает ее атеоретичность, т.е. нацеленность на описание базовых черт личности, а не на выяснение их генезиса. В рамках данной модели все эмпирически наблюдаемые личностные особенности представлены как аспекты одной из базовых черт либо как их сочетание. В частности, альтруизм оказывается аспектом отзывчивости (наряду с доверием, прямотой, уступчивостью, скромностью и деликатностью). Помимо базовых характеристик, выделенных Маккреем и Костой, Хоумант включает в свои измерительные шкалы такие переменные, как поиск острых ощущений (аспект экстра-вертности) и импульсивность (антипод нескольких компонентов сознательности — порядка, самодисциплины, целеустремленности).

Переходя к изложению содержания своего эмпирического исследования, автор напоминает, что в основу этой работы были положены данные, полученные в ходе опросов, проводившихся вместе с Д. Кеннеди (выборка — 100 студентов-социологов из Детройта). Предварительный анализ этих данных продемонстрировал высокую степень виктимизации респондентов, обнаруживших склонность к альтруизму на грани риска. В новой серии опросов приняли участие 268 человек, представлявших четыре группы: студенты Университета Детройт-Мерси (95 человек), жители районов Детройта с высоким, средним и низким уровнями преступности (соответственно 29, 63 и 81 респондент). Участникам было предложено заполнить опросник, включавший такие темы, как личный опыт в качестве жертвы уличного преступления (в том числе, имевший место не более года тому назад и предварявшийся оказанием помощи или услуги постороннему); в опроснике учитывались гендерные, возрастные, расовые и образовательные различия респондентов, а также их личностные характеристики (пять базовых по шкале Маккрея и Косты, стремление к острым ощущениям, просоциальные диспозиции, альтруизм). Для выявления склонности участников к стандартному / рискованному типу альтруистических действий были сформулированы вопросы, касавшиеся рутинных контактов с посторонними (я охотно / неохотно / никогда: подвезу незнакомого человека на своей машине, одолжу мобильный телефон, помогу нуждающемуся мелочью, соглашусь проводить до угла и т.п.). В опроснике также учитывался тип имевших место ответных криминальных действий, дифференцированных как посягательство на собственность и / или личность респондента.

255

Полученные результаты в целом подтвердили гипотезу Хоуманта о том, что альтруизм на грани риска позитивно коррелирует с виктимизаци-ей благотворителя, тогда как его стандартная (умеренная) форма чаще всего не вызывает криминальных последствий. Выявленные корреляции оказались устойчивыми вне зависимости от гендерных, расовых, возрастных и образовательных характеристик альтруиста, сохраняя указанные тенденции в городских районах с разным уровнем преступности. Значимыми факторами, детерминирующими ответные преступные действия адресатов уличной благотворительности, оказались личностные психологические черты альтруиста: индивиды с ярко выраженными просоциальными диспозициями проявляли меньшую склонность к рискованным альтруистическим поступкам, чем те, кто отличался высокими показателями экстра-вертности и импульсивности и стремлением к острым ощущениям. Предрасположенность к альтруизму на грани риска оказалась также менее выражена у тех, кто обнаружил высокий уровень сознательности и отзывчивости.

Данные опроса позволяют сделать вывод о существовании значимой связи между личностными диспозициями, предпочитаемым типом альтруизма и вероятностью последующих криминальных действий в адрес благотворителя. «Анализ показателей альтруистической виктимизации, — пишет в заключение Р. Хоумант, — свидетельствует, что рискующий альтруист может подвергнуться криминальному преследованию просто вследствие совершенного им альтруистического акта; однако чаще всего в самом факте его «открытости риску» повинен избранный им жизненный стиль» [17, с. 1214].

В центре внимания психологов из Университета Торонто Риммы Тепер и Майкла Инцлихта находится такой аспект альтруизма как благотворительность [28]. Авторов интересуют факторы альтруистического поведения в ситуациях морального выбора, конкретнее — ситуативная организация актов благотворительности, т.е. структурированность условий морального действия, стимулирующая просоциальные поступки либо уклонение от следования социально принятым нормам. Цель статьи состоит в том, чтобы проанализировать генезис «моральных уверток», опосредующих неявный отказ от выполнения моральных предписаний общества, а также выявить ситуативные детерминанты морального выбора, которые подготавливают альтруистические либо эгоистические поступки.

В социально-психологической литературе подробно описаны механизмы, которые обусловливают моральные суждения людей и влияют на принятие ими соответствующих решений в ситуациях морального выбора. Вместе с тем существует масса эмпирических свидетельств расхождения между моральными суждениями, предшествующими поступку, и реальным поступком. Поэтому проблема модераторов просоциального поведения продолжает оставаться актуальной темой социальной психологии, считают Тепер и Инцлихт. В связи с этим они стремятся проследить (на

256

примере экспериментальных ситуаций морального выбора), как та или иная организация условий выбора, т.е. его ситуативная структурированность, влияет на: а) процесс принятия решений за / против альтруистического акта и б) уклонение от совершения надлежащего (социально предписанного) поступка, опосредованное моральными увертками. В своей эмпирической работе авторы используют два понятия, имеющих богатую исследовательскую историю в социально-психологической науке: склонность к избеганию действия (omission bias) и склонность к сохранению наличного положения вещей и мнений (status quo bias). Склонность к избеганию, или неявное уклонение от поступка, базируется на социально подкрепленной уверенности индивида в том, что несовершение надлежащего морального действия представляет собой в глазах общества меньший грех, чем демонстративное нарушение морального долга. «Как показывают многочисленные исследования, — замечают в этой связи Тепер и Инц-лихт, — людям легче воздержаться от участия в моральном действии, чем публично заявить о своем нежелании поступать в соответствии с требованиями общественной морали» [28, с. 284].

Основываясь на эмпирических данных, канадские психологи дифференцируют моральные проступки как активные и пассивные нарушения моральных норм: в первом случае речь идет о преднамеренном отказе следовать моральным требованиям, во втором — о «недеянии», т.е. о стремлении так или иначе избежать морального действия. С точки зрения обыденного сознания, а иногда и закона, активное нарушение моральных норм заслуживает большего порицания, чем уклонение, поскольку последнее чаще всего является следствием невежества или незнания, тогда как первое всегда есть результат злого умысла (например, пассивная и активная эвтаназия). Склонность к сохранению status quo выражается в неосознанном стремлении индивида не менять привычного образа действий и мыслей, или в его приверженности моральному недеянию. Как показало, например, исследование Э. Джонсона и Д. Голдстейна, более надежным индикатором вероятности участия / неучастия респондента в социальной программе донорства органов являлся вопрос: «Хотите ли Вы не принимать в этом участия?», чем прямая форма: «Хотите ли Вы участвовать в такой программе?» Решение не участвовать в донорстве органов в этом случае может квалифицироваться как пассивный моральный проступок, тогда как непосредственный отказ от участия равнозначен открытому бунту (активный моральный проступок) [21].

Большинство исследований, посвященных моральным проступкам, базируется на анализе индивидуальных суждений по поводу гипотетического нарушения моральных норм, оставляя, таким образом, открытым вопрос об «активных / пассивных структурирующих картах морального поведения в реальной жизни» [28, с. 285]. Авторы данной статьи провели две серии лабораторных экспериментов, где были воссозданы конкретные ситуации морального выбора, отличающиеся своей структурой. Первое

257

исследование моделировало предписывающую ситуацию (что следует делать, чтобы соответствовать моральной норме альтруизма); второе — обозначило условия запрещающей ситуации (чего не следует делать, чтобы соответствовать требованиям морали). Таким образом, анализу подлежали два типа морального сценария как функции активно и пассивно структурированных ситуаций морального выбора.

В эксперименте I (онлайновый опрос) приняли участие 88 студентов-добровольцев (из них — 69 женщин), средний возраст — 19,5 лет. Участникам предлагалось заполнить опросные листы преимущественно демографического содержания — с тем, чтобы впоследствии перейти к выполнению некоторых виртуальных заданий (эта часть эксперимента на самом деле не планировалась и не была осуществлена под рядом предлогов). Респонденты были поставлены в известность, что в соответствии с благотворительной программой университета во второй части эксперимента примут участие студенты с ограниченными возможностями. Участникам было предложено добровольно помочь инвалидам в выполнении заданий, притом что затраты их личного времени не будут компенсироваться либо учитываться при подведении окончательных итогов. Испытуемых разделили на две группы (случайная выборка). Для первой группы (кандидаты в моральные отступники активного типа) вопрос об их участии в волонтерской благотворительной акции был облечен в следующую форму: «Если Вы согласны, выберите на экране Вашего компьютера окно «Да»; в противном случае кликните «Нет»». Участникам второй группы (пассивная ситуация выбора) нужно было выбрать одну из двух надписей в самом низу страницы «Нажмите здесь, чтобы стать волонтером» или «Продолжить» (т.е. перейти на страницу с изложением заданий). В последнем случае испытуемые имели возможность воздержаться от ответа на вопрос о благотворительности, «не заметить» его и перейти на следующий уровень; другими словами, они могли не выражать явно и непосредственно свой отказ от альтруистического действия.

Рабочая гипотеза, подлежавшая проверке, сводилась к тому, что испытуемые, к которым обращались с прямым предложением о благотворительности либо отказе от нее, будут более склонны к альтруистической помощи, нежели те, кому этот вопрос адресовался в завуалированной форме. Это предположение полностью себя оправдало: респонденты, оказавшиеся в ситуации активного морального выбора, в 5 раз охотнее соглашались на бескорыстную помощь, чем те, кто имел шанс увильнуть от явного нарушения моральных норм. Иными словами, испытуемые проявляли большую склонность к добровольной благотворительности, если им приходилось выбирать между конкретными «да» и «нет», чем тогда, когда они получали возможность «перейти на следующую страницу». Это означает, замечают Тепер и Инцлихт, что в предписывающих моральных ситуациях индивидам проще избегать просоциальных поведенческих актов, нежели открыто нарушать моральные нормы [28, с. 286].

258

В эксперименте II (84 студента, из них — 46 женщин, средний возраст 18,8 лет) анализу подлежала склонность людей к обману в запрещающих моральных ситуациях. Содержание онлайновых заданий здесь сводилось к решению несложных, но однообразных и утомительных арифметических задач (с обещанием денежного вознаграждения по его результатам). Одной группе участников было известно, что правильный ответ автоматически высвечивается на экране через пять минут, другие знали, что для этого им нужно нажать соответствующую кнопку. Тем самым одна группа испытуемых получила возможность для пассивного морального выбора за / против обмана экзаменаторов (просто ждать правильного ответа на экране, либо перейти к следующему заданию), тогда как второй группе требовалось осуществить действие для реализации своего выбора (нажать или не нажимать кнопку с ответом); в обоих случаях предполагалось, что экзаменаторы не имеют возможности установить факт обмана. Результаты эксперимента II показали, что те участники, кому предоставлялась возможность опосредовать обман своими активными действиями (вторая группа), обманывали экзаменаторов значительно реже, чем те (первая группа), кому было достаточно просто ждать, т.е. ничего не предпринимать для обмана и просто уклониться от моральной нормы. Таким образом, выяснилось, что моральный проступок в ситуации запрета сложнее совершить в тех случаях, когда он обусловлен непосредственным и очевидным нарушением моральных правил поведения.

Подводя итоги своей работы, Тепер и Инцлихт подчеркивают, что в условиях морального выбора (как предписывающих, так и запрещающих) люди скорее совершат моральный проступок путем неявного уклонения или уверток, чем посредством прямых и очевидных действий, идущих вразрез с моральными требованиями общества: «Людям сложнее отказать в помощи другому или отступить от морального правила, чем избрать для себя тактику уклонения от просоциальных действий или неявного их избегания» [28, с. 286]. Следовательно, манипулирование активной / пассивной структурированностью условий морального выбора имеет решающее значение для принятия решений в пользу просоциальных или «морально нейтральных» (асоциальных) поведенческих стратегий.

Этот вывод имеет важные практические следствия для организации социальной благотворительности, подчеркивают авторы статьи. Проведя выборочный анализов веб-сайтов благотворительных организации Канады, Тепер и Инцлихт установили, что только треть из них содержат непосредственный призыв к осуществлению пожертвований, размещенный на видном месте (т.е. там, где его трудно проигнорировать). В большинстве же случаев обращения к потенциальным благотворителям либо завуалированы, либо расположены внизу или на полях, так что их очень легко «не заметить». Такая структурная организация веб-страниц облегчает адресату задачу «морального уклонения», тогда как непосредственный призыв

259

«Кликни здесь и пожертвуй сейчас!» является значительно более эффективным стимулом альтруистических поступков.

Кристиан Вельцель, профессор политических и социальных наук (Бременский университет, ФРГ), переносит исследование феномена альтруизма в более широкий социально-политический контекст, задаваясь вопросом о его роли в формировании ценностей современного общества. Являясь вице-президентом Ассоциации исследования жизненных ценностей (WVSA), он обращается к анализу вероятного альтруистического компонента в составе так называемых ценностей самовыражения и их гражданского (просоциального) содержания [30]. Под ценностями самовыражения (self-expression values), или эмансипирующими ценностями (некоторые исследователи называют их ценностями освобождения либо автономии — libertarian values, autonomy values), Рональд Инглхарт, автор теории постмодернизационного ценностного сдвига, подразумевает стержневой ценностный комплекс обществ постмодерна, пришедший на смену материалистическим и постматериалистическим рационально-секулярным ценностям прежних эпох [19]. Данный комплекс включает толерантность, гражданское участие, защиту природы и всестороннее индивидуальное самовыражение. Кристиан Вельцель, единомышленник Инглхарта и его соавтор [20], конкретизирует содержание эмансипирующих ценностей как индивидуальной установки на первостепенное значение в мире постмодерна всесторонней личностной эмансипации, предполагающей признание равенства всех индивидов как субъектов свободной личностной самореализации [30, с. 152-153]. Социальные аналитики, занимающиеся проблемой ценностей постмодерна (политологи, социологи, социальные философы и психологи), единодушны в том, что стержнем эмансипирующей установки на самовыражение выступает индивидуализм. Вопрос, однако, состоит в том, совместима ли подобная форма индивидуализма с гражданской позицией или же ее следует квалифицировать как негражданскую и даже антигражданскую ценностную ориентацию?

В рамках дискуссий о ценностях самовыражения, пишет Вельцель, гражданственность понимается как аспект социального капитала (в его трактовке Р. Патнэмом): если социальный капитал — это совокупность форм доверия, социальных норм и связей, которые способствуют коллективным действиям и усиливают социальное сплочение и солидарность, то гражданственность означает просоциальную ориентацию и подразумевает альтруизм, базовое доверие и готовность к совместным миролюбивым акциям [25]. Таким образом, проблема состоит в том, является ли тенденция к повсеместному распространению и укоренению ценностей самовыражения, зафиксированная WVSA в ходе регулярных опросов в 97 странах мира (1981-2007), антигражданственной (ограниченной узкоэгоистическими интересами индивидов) либо альтруистически-просоциальной по своему содержанию и последствиям для общества?

260

Аналитики, склоняющиеся к первому варианту ответа, разделяют вывод Патнэма об истощении социального капитала в мире постмодерна; они утверждают, что современная установка на индивидуальную личностную эмансипацию и свободу самовыражения — это апофеоз эгоизма, который размывает альтруистические диспозиции и в конечном счете подрывает корни социальной солидарности. Как отмечают в этой связи С. Флэнэген и Э. Ли, налицо негативная тенденция к торжеству ограниченной политики частных интересов и забвению идеалов самопожертвования [15]. Вельцель придерживается иной точки зрения; для него, как и для Инглхарта, ценности самовыражения — это гражданская форма индивидуализма наших дней, или индивидуализм как атрибут гражданственности постмодерна, не тождественный эгоизму и не исключающий альтруистических побуждений [30, с. 133]. Индивидуалистическая природа экспрессивных ценностей, настаивает Вельцель, предполагает в качестве своей предпосылки базовое представление о человеческом равенстве, что делает возможной и даже необходимой универсальную форму альтруизма. Чувство равенства способствует формированию доверия к другим индивидам как к личностям, стирает любые границы и различия между людьми (социальные, экономические, национальные, гендерные). Свободно выражая свои интересы, люди стремятся к контакту с теми, кто эти интересы разделяет, что можно рассматривать как готовность к совместным коллективным действиям [20]. Следовательно, ценности самовыражения яв ляют-ся гражданственными, поскольку ассоциированы с альтруизмом и надежным социальным капиталом, резюмирует свою мысль автор [30, с. 153].

Природа индивидуализма представляется спорной не только социологам, но и представителям социальной психологии. Часть из них уверена в рядоположенности и сопряженности таких личностных характеристик, как стремление к автономии, индивидуализм и эгоизм; другие полагают, что индивидуальная автономия не противоречит альтруистическим установкам и вполне совместима с готовностью принять и разделить интересы других. Последняя трактовка индивидуализма близка социально-философской идее «коммунитарного духа», согласно которой коммунитаризм есть социально-ответственная форма индивидуализма [14]. Подтверждением гипотезы о совместимости индивидуализма и альтруизма служат масштабные кросскультурные исследования С. Шварца, который выявил эмпирические корреляции ряда индивидуальных ценностей самовыражения (названных им установками на самостимуляцию и саморуководство) с участием их носителей в коллективных действиях (на материале развитых европейских стран) [27].

Таким образом, замечает Вельцель, можно с большой долей вероятности утверждать, что ценности самовыражения являются: а) индивидуалистическими по своей природе; б) необязательно эгоистическими по своей направленности; в) ассоциированными с социальным капиталом с точки зрения доверия к людям и участия в коллективных просоциальных

261

действиях. Вельцель в своей статье предлагает эмпирическую проверку этих гипотез с привлечением кросскультурных данных последних обследований WVSA (2005-2007). Автор подчеркивает, что эта кросскультур-ная выборка, охватывающая страны Европы, Азии, Африки, Латинской Америки, а также Австралию и США (всего 52 государства, в том числе Россия, Украина и Молдова), является не просто высокорепрезентативной, но в некотором смысле уникальной. Собранные данные позволяют выявлять и анализировать связи между ценностями самовыражения и социальным контекстом в разных национально-культурных измерениях. Кроме того, сведения, предоставленные WVSA, дают возможность протестировать степень гражданственности экспрессивных ценностей сразу на двух уровнях — индивидуальном (среди жителей одной страны или региона с учетом их демографических характеристик, образования, места проживания и т.п.) и макрокультурном (в странах и регионах разного уровня экономического развития).

Согласно аналитическому сценарию Вельцеля, ценности самовыражения подлежали измерению в двух плоскостях: в рамках ценностного пространства С. Шварца (в категориях эгоизма / альтруизма) и в пространстве социального капитала (как способствующие / препятствующие просо-циальному поведению). В предыдущих масштабных проектах аналогичного типа, в том числе в работе Инглхарта и Вельцеля [20], количественный анализ экспрессивных ценностей осуществлялся в том числе методом непосредственного измерения таких характеристик, как эгоизм и альтруизм, что приводило к тавтологичным и малоубедительным результатам. Кроме того, логика прежних исследований исключала анализ такого фактора, как структура экспрессивных ценностей внутри национальных культур. В данной статье автор намерен исправить эти упущения на базе разработанной им новой кросскультурной шкалы измерения ценностей самовыражения.

В своей работе Вельцель отталкивается от модели С. Шварца, включающей десять квазиуниверсальных ценностей, которые выступают значимыми ориентирами жизненного цикла индивида: власть, достижения, гедонизм, самостимуляция, саморуководство, универсализм, благотворительность, традиция, конформизм, безопасность. По Шварцу, восемь из десяти перечисленных ценностей (названных им трансситуативными) образуют две базовых полярности или два основных ценностных конфликта между: а) самоусилением и самотрансценденцией (власть, достижения / благотворительность, универсализм) и б) консерватизмом и открытостью переменам (конформизм, безопасность / самоуправление, самостимуляция). Автор настоящей статьи предлагает использовать эту ценностную дифференциацию, несколько изменив терминологию. В первом случае, согласно схеме Вельцеля, речь идет о противостоянии эгоизма (ориентация на самореализацию и личный успех) и альтруизма (ориентация на общее благо); во втором — об оппозиции коллективизма (защита норм и ав-

262

торитета сообщества) и индивидуализма (актуализация личностного потенциала).

Как показали многочисленные эмпирические исследования, модель Шварца обладает кросскультурной устойчивостью на фоне существенных различий в интенсивности и глубине ценностных конфликтов в зависимости от уровня экономического развития страны (в высоко развитых индустриальных странах ценностная полярность более значительна, чем в странах «третьего мира»). Для изучения второго аспекта гражданственности экспрессивных ценностей — их роли в формировании социального капитала — Вельцель применил существующие методики измерения базового доверия к людям и степени готовности к коллективным просоциальным действиям.

Данные новейших обследований WVSA, использованные в проекте Вельцеля, включали результаты опросов 56 тыс. человек в 48 странах мира (еще в четырех странах результаты были неполными). Гражданственность как аспект экспрессивных ценностей исследовалась с привлечением методов пространственного и статистического анализа; первый — предоставил в распоряжение аналитиков «интуитивные визуальные впечатления» по поводу соотношения свободы самовыражения с альтруизмом / эгоизмом и социальным капиталом; второй — добавил к этим впечатлениям их количественное выражение [30, с. 155]. Проверке подлежали две гипотезы, касавшиеся гражданской направленности ценностей самовыражения.

1. Если эти ценности обладают гражданским содержанием, то увеличение их удельного веса на индивидуальном уровне и / или в масштабах страны приведет к преобладанию коллективистских просоциальных ориен-таций в ущерб установкам индивидуализма (горизонтальная ось измерительной шкалы); другая, более сложная, тенденция должна прослеживаться на вертикальной оси альтруистических / эгоистических диспозиций, притом, что предыдущие исследования выявили заметное усиление индивидуалистических ориентаций в странах, где наблюдались рост и распространение экспрессивных ценностей.

2. Если эти ценности имеют гражданское содержание, их распространение должно сопровождаться углублением базового доверия к людям и в конечном счете приростом социального капитала.

Таким образом, резюмирует свою мысль Вельцель, негражданственная интерпретация содержания экспрессивных ценностей будет отражать эгоистический и антисоциальный стиль свободы самовыражения; гражданственная интерпретация, напротив, должна предполагать, что ценности самовыражения демонстрируют альтруистический просоциальный характер автономной Я-экспрессии.

Опросники WVSA охватывали темы, отражающие «дух экспрессивных ценностей, актуализирующих свободу самовыражения и равные возможности», а также специфику внутренних и межкультурных различий в характере их распространения и степени укорененности в разных странах

263

[30, с. 157]. Вопросы, предлагавшиеся респондентам, касались свободы сексуального самовыражения личности (отношение к абортам, разводу и гомосексуальным связям); специфики гендерного самовыражения и социального равенства полов; личной автономии в выборе методов воспитания и социализации подрастающего поколения. Вопросы, связанные с определением уровня базового доверия, дифференцировались с учетом близости к респонденту той или иной группы (семья; соседи; люди, которых он знает лично; те, кого встретил впервые; представители другой религии, национальности, расы; другие вообще). Для выявления склонности опрошенных к просоциальному поведению им были предложены вопросы, связанные с фактическим либо возможным участием в коллективных про-тестных акциях, митингах и шествиях мирного характера, подписании петиций, бойкотировании товаров и т.п.

Полученные результаты в целом соответствуют интерпретации ценностей самовыражения как граждански ориентированных вопреки множеству их авторитетных толкований как эгоистичных по своей природе, констатирует Вельцель [30, с. 172]. Наиболее очевидной и устойчивой оказалась связь личностных ценностей свободы самовыражения с упрочением социального капитала и готовностью к просоциальным коллективным действиям, притом что обе тенденции напрямую зависели от среднего показателя рапространенности и укорененности экспрессивных ценностей в масштабах национальных культур. Чем больше людей разделяли указанные ценности, тем выше была их склонность к просоциальному поведению. Близкая тенденция, опять-таки с четко выраженной межкультурной дифференциацией, прослеживалась и применительно к уровню базового доверия как предпосылки социального капитала. Что же касается сопряженности экспрессивных ценностей с альтруизмом, их ассоциация оказалась не столь однозначной, опосредованной, в первую очередь, уровнем национального экономического развития. В высоко развитых странах стремление к свободе личностного самовыражения часто сопровождалось готовностью к самопожертвованию во имя общего блага; в менее развитых регионах тенденция к укреплению личностной автономии сопровождалась умеренно выраженными эгоистическими диспозициями.

Анализ приведенных выше подходов к осмыслению альтруизма в рамках разных социальных дисциплин позволяет сделать вывод о том, что его прочтение в качестве социального и социально-психологического феномена обретает сегодня совершенно новое звучание, не ограничиваясь традиционным его толкованием как психологической характеристики индивида, аспекта межличностных отношений в контексте малых групп либо морального императива. В дискуссиях социальных аналитиков альтруизм все чаще присутствует в качестве значимого элемента социальных и даже макросоциальных процессов современности, включая кросскультурные взаимодействия, умножение социального капитала, формирование новых

264

механизмов социального сплочения и гуманитарных ценностей XXI столетия.

Список литературы

1. Баскин Л.М. Вожаки в группах животных и человека // Социологический ежегодник -2021: Сб. науч. тр. / Ред. и сост. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. — М.: ИНИОН РАН: НИУ-ВШЭ, 2021. — C. 52-68.

2. Баскин Л.М. Зоосоциология млекопитающих с преимущественно групповым образом жизни // Структура популяций млекопитающих. — М.: Наука, 1991. — C. 21-64.

3. Гофман А.Б. Лас-Вегас как центр социологической мысли: Заметки российского участника ежегодного собрания Американской социологической ассоциации 2021 г. // Социологический ежегодник — 2021: Сб. науч. тр. / Ред. и сост. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. — М.: ИНИОН РАН: НИУ-ВШЭ, 2021. — С. 179-179.

4. МорганМ., МовиусЛ., Коуди М. Быть или не быть донором? // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН, Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. — М., 2021. — № 3. — С. 58-62.

5. Палмер Дж., Палмер Л. Эволюционная психология: Секреты поведения Homo sapiens. -СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. — 384 с.

6. Психология толпы: Новые исследовательские подходы // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН, Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. -М., 2021. — № 3. — С. 135-144.

7. СтейнбергД. Альтруизм в медицине: Его определение, природа и дилеммы // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН, Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. — М., 2021. — № 2. — С. 18-23.

8. Brown S.R., BrownM.R. Selective investment theory: Recasting the functional significance of close relationships // Psychological inquiry. — Hillsdale (NJ), 2006. — Vol. 17, N 1. — P. 1-29.

9. Carlson J., Horgan M. Altruism and society sui generis: Countering evolutionary psychology with Durkheim // Altruism, morality a. social solidarity forum: A forum for scholarship a. newsletter of the AMSS of ASA. — Wash., 2021. — Vol. 3, N 1. — P. 17-24.

10. ClarkM.S, Mills J., PowellM.C. Keeping tracks of needs in communal and exchange relationships // J. of personality a. social psychology. — Wash, 1986. — Vol. 51, N 2. — P. 333338.

11. Crocker J., Canevello A. Creating and undermining social support in communal relationships: The role of compassionate and self-image goals // J. of personality a. social psychology. -Wash., 2008. — Vol. 95, N 3. — P. 555-575.

12. DawkinsR. The selfish gene. — N.Y.: Oxford univ. press, 1976. — 384 p.

13. Durkheim E. Moral education: A study in the theory and application of the sociology of education. — N.Y.: Free press, 1961. — 288 p.

14. Etzioni A. The spirit of the community. — N.Y.: Crown, 1993. — VIII, 323 p.

15. Flaganan S., Lee A.R. The new politics culture wars and the authoritarian-libertarian value change in advanced industrial democracies // Comparative political studies. — Beverly Hills (CA), 2003. — Vol. 36, N 3. — P. 235-270.

16. Haigler E.D., Widiger T.A. Experimental manipulation of NEO-PI-R items // J. of personality assessment. — Burbank (CA), 2001. — Vol. 77, N 2. — P. 339-358.

17. HomantR.J. Risky altruism as predictor of criminal victimisation // Criminal justice a. behavior. — Beverly Hills (CA), 2021. — Vol. 37, N 11. — P. 1195-1216.

265

18. HomantR.J., Kennedy D.B. Does no good deed go unpunished? The victimology of altruism // Pathological altruism / Ed. by B. Oakley, A. Knafo, G. Madhavan, D.S. Wilson. — N.Y: Oxford univ. press, 2021. — P. 193-206.

19. InglehartR. Modernization and postmodernization: Cultural, economic and political change in 43 societies. — Princeton (NJ): Princeton univ. press, 1997. — X, 453 p.

20. InglehartR., Welzel C. Modernization, cultural change and democracy. — N.Y.: Cambridge univ. press, 2005. — X, 333 p.

21. Johnson E.J., Goldstein D. Do defaults save lives? // Science. — Wash., 2003. — Vol. 5649, N 302. — P. 1338-1339.

22. Kanazava S. Why are black women less physically attractive than other women? — Mode of access: http://tishushu.tumblr.com/post/5548905092/here-is-the-psychology-today-article-by-kanazawa

23. McCrae R.R., CostaP.T. Empirical and theoretical status of the five-factor model of personality traits // The SAGE handbook of personality theory and assessment / Ed. by G.J. Boyle, G. Matthews, D.H. Saklofske. — Los Angeles (CA): SAGE, 2008. — Vol. 1: Personality theories and models. — P. 272-294.

24. Park L.E., Troisi J.D., Maner J.K. Egoistic versus altruistic concerns in communal relationships // J. of social a. personal relationships. — L., 2021. — Vol. 28, N 3. — P. 315-335.

25. PutnamR.D. Making democracy work: Civic traditions in modern Italy. — Princeton (NJ): Princeton univ. press, 1993. — XV, 258 p.

26. RoughgardenJ. The genial gene: Deconstructing Darwinian selfishness. — Berkeley: Univ. of California press, 2009. — IX, 255 p.

27. Schwartz S.H. Value orientations: Measurement, antecedents and consequences across nations // Measuring attitudes cross-nationally / Jowell R., Roberts R., Fitzgerald R., Eva G. -Thousand Oaks (CA): SAGE, 2007. — P. 169-204.

28. TeperR., InzlichtM. Active transgressions and moral elusions: Action framing influences moral behavior // Social psychological a. personality science. — Thousand Oaks (CA), 2021. -Vol. 2, N 3. — P. 284-288.

29. Turvey B.E., Petherick W. Forensic victimology: Examining violent crime victims in investigative and legal contexts. — Boston (MA): Elsevier, 2009. — XXXIV, 564 p.

30. Welzel C. How selfish are self-expressive values? A civicness test // J. of cross-cultural psychology. — L., 2021. — Vol. 41, N 2. — P. 152-174.

266