В чем разница между жалостью и состраданием? | жим лам
выход с любовью и радостью, он жалеет. И что важно жалеет — себя! Испытывая жалость о чем либо или о ком либо, мы считаем, что ситуацию нельзя изменить. Это скорее сродни отчаянию и вместо того, что бы не терять веру и пытаться найти выход, мы
складываем ручки, надеваем грустную маску и старательно жалеем. При этом, как правило, мы испытываем жалость к себе, и жалеем себя, даже если это и обретает форму жалости к другому человеку. При этом сам человек, настолько уверен что, он прав, что даже не осознает, что вместо помощи, он еще больше питает неуверенность человека в себе. Когда люди пытаются манипулировать на чувстве жалости, они фактически манипулируют на вашем собственном чувстве нелюбви к себе.
Сострадание же отличается от жалости тем, что вы в сложной ситуации, не теряете веры, и протягиваете человеку руку помощи. Вы призываете его не отчаиваться, потому что все что не делается, все к лучшему, потому что вы понимаете, что законы природы действуют всегда и все события жизни надо принимать с любовью и благодарностью. Т.е. вы оказываете человеку помощь, внушая ему веру, что все на самом деле хорошо и
правильно, просто он этого пока не видит. Это и есть сострадание.
Например, когда рядом человек который потерял что то ценное. Мы можем испытать к нему чувство сострадания, и это означает, внушаем ему веру, в то, что ничего страшного не произошло, что он с этой ситуацией обязательно справится и в любом случае, все что не происходит это к лучшему. Т.е. мы как бы помогаем ему найти плюсы случившегося и тем самым поддерживаем его, при этом мы сами не считаем эту ситуацию безвыходной и видим и верим в возможность что либо изменить. Как правило, человек который верит в Бога, всегда обладает верой и надеждой и живет по закону — что посеет человек, то и пожнет, а чего не сеял, того пожать и не может. Этому человеку не о чем
жалеть. Второй вариант реагирования на ситуацию — это чувство жалости. Как правило, мы ставим себя на место этого человека, и нам становиться его жутко жалко, мы не видим способов выхода из ситуации, считаем, что с нами поступили максимально не справедливо и никто уже не в силах нам помочь. В этот момент мы примеряем ситуацию на себя, и в действительности жалеем себя.
Иногда, люди используют человеческую жалость, они как бы пытаются давить на жалость, что они такие несчастные, что им очень тяжело и плохо. И если им это удается, то это означает, что они смогли найти в вас, это самое слабое место, найти вашу не уверенность в себе и вашу не любовь к себе. Они фактически вызывают в вас чувство жалости к себе, чувство вины. Таким образом, они привлекают ваше внимание и ваше
время и производят энергетическую атаку — захват внимания. Если человек уверен в себе и знает выход из любой ситуации, то он не будет жалеть, он просто проявит
сострадание, т.е. укажет человеку возможность выхода, уделит ему то количество внимания и времени, которое он в силах проконтролировать и готов отдать.
Вот такая вот разница, между этими двумя понятиями. Это как две стороны одной медали и стремится надо конечно же к проявлению, сострадания.
Эмпатия, жалость и сострадание
Статья из блога Валерия Веряскина.
Сопереживание другим – это, вообще-то, искусство.
Искусству надо учиться, ибо оно состоит не только из непрерывного вдохновения, но и из выдохновения, то есть из навыков и мастерства. А мастерство обычно подразумевает большое внимание к деталям, оттенкам, нюансам.
И вот есть у нас “Три оттенка белого”:
эмпатия, жалость и сострадание.
В чём разница?
Конечно, это всего лишь слова, а слова зависят от контекста: иногда они могут быть синонимами, а иногда – иметь противоположное значение. К тому же, у всех разное отношение к конкретным словам. Кто-то, например, терпеть не может иностранного слова “эмпатия” и использует родные “сочувствие” и “сопереживание”. Это дело личных пристрастий.
Я хочу рассказать о том, как я различаю для себя эти понятия в самом обобщённом смысле.
Подчеркну пять раз: это не какая-то объективная терминология, а моя личная градация, которую я применяю для удобства, с которой внутренне сверяюсь. Ещё два раза подчеркну, пожалуй. Итого, семь раз!
Эмпатия
На мой взгляд, эмпатия – основа остальных двух.
Это базовый резонанс между мной и другим. Его природа такая же, как природа любого резонанса – двух струн гитары, например. Когда одна звучит, другая тоже автоматически вибрирует.
Тут можно ещё, конечно, про зеркальные нейроны чего-нибудь приплести, но не буду. Надоели они мне. Гитара лучше.
Так вот, если другой человек чувствует боль, то во мне она отзывается болью, если у другого горе, то и у меня горе, если другой улыбается – и я улыбаюсь, у него радость – у меня радость.
Безусловно, у разных людей способность к эмпатии разная. Безусловно, эмпатия распространяется на тех, кого мы чувствуем своими ближними.
Поэтому если человек жёстко идентифицирован с узкой группой “своих”, то к “чужим” он никакой эмпатии испытывать не будет.
А если каких-то конкретных “чужих” он боится и вследствие этого страха ненавидит, то его чувства будут противоположны их чувствам.
Мы вот ужасаемся тому, как гитлеровцы (люди) могли отправлять в газовые камеры таких же, как они, людей; как представители народа хуту (люди) могли за сто дней порубить мачете миллион представителей народа тутси (людей); как чекисты (люди) могли пытать, убивать и гноить в лагерях своих сограждан, включая большое количество бывших коллег – чекистов (людей).
Да, это всё были люди – и гитлеровцы, и хуту, и чекисты. Люди такие же, как мы с вами.
Можем ли мы с вами дойти до такого же состояния?
Ну, всевозможные опыты Милгрэма и Зимбардо, а также опыт советской армии, скажем, показывают, что довольно большой процент из нас в определённых условиях может.
Одним из главных условий, как мне кажется, является то, что все эти люди – эсэсовцы, хуту, чекисты – в своём сознании настолько жёстко отождествились с определённой группой – расой, народом, властной организацией, – что всех остальных просто вычеркнули не только из круга “своих”, но даже и из круга людей.
А нечеловека можно и унизить, можно и мачете рубануть, можно и в камеру, и в печь.
Нечеловека можно и съесть, в принципе.
Чем, собственно, мы, люди, и занимались на протяжении многих тысячелетий нашей истории.
Ну, похож он на человека, так что же теперь, не есть его, что ли? Вон обезьяны, тоже похожи и тоже еда.
Это, может, и не очень приятное знание, но такой механизм встроен в каждого из нас, чего уж там греха таить.
Даже если мы теперь и удерживаемся от того, чтобы пообедать каким-нибудь неприятным нам эмоционально, но вполне съедобным человеком, тем не менее в фейсбуке не всем удаётся удержаться от людоедских комментариев.
Всё начинается с того, что мы в другом видим живого, конкретного человека, а не абстракцию. А то какой же резонанс может быть с абстракцией?
У меня вот, к примеру, имеется несколько знакомых непримиримых гомофобов.
Я их обычно спрашиваю:
“А у вас есть друзья геи? Просто приятели хотя бы?”
Нет, обычно ни у кого не оказывается.
И я им всем тогда советую познакомиться.
Но они боятся. Бояться перестать ненавидеть кого-то, по-видимому. Тогда же весь их мир перевернётся и прахом пойдёт.
А между тем есть у меня живой пример, когда одного яростного гомофоба судьба свела с геем. Да так свела, что он, гомофоб-то, никуда из этой ситуации увернуться не мог, ну и пришлось ему общаться с ненавистником.
Общались, общались, выпили вместе, по душам поговорили.
Оказалось, гей не просто “тоже человек”, но и прекрасный человек.
Оказалось, что он “вот такой мужик!” – показывается большим пальцем вверх.
И преобразился мой гомофоб в гомофила.
Хотя сам геем и не стал, но стал он яростным защитником их прав и обязанностей. То бишь возник в гомофобе резонанс, дрогнула в нём струна человечности в ответ на звук струны в другом человеке.
Или вот ещё нравится мне одна военная байка, которую рассказывал когда-то давно Юрий Никулин по телеку. Случай, по его словам, действительно произошёл на войне.
Зимой, во время Второй мировой войны, по некой заснеженной дороге передвигается группа советских солдат – на лыжах, в белых маскхалатах.
Снегу намело много – огромные сугробы по обеим сторонам от дороги.
Вдруг из-за поворота появляется точно такая же группа немцев – тоже на лыжах, тоже все в белом.
Увидали они друг друга и попадали: русские по одну сторону дороги залегли, немцы – по другую.
Русские начинают по сторонам озираться, глядят, а среди них немец затесался – в суматохе не разобрался, да и прыгнул не туда, с кем не бывает!
И немец-то такой толстенький, неуклюжий – лежит, весь от страха съёжился, аж дышать перестал.
Русские тогда недолго думая взяли его за руки за ноги, да и перекинули через дорогу к немцам, а он от волнения ещё и пукнул громко, пока летел.
Ну, понятно, что нервы у всех на пределе – начали ржать и те и другие.
Смеялись долго и истерично.
А как отсмеялись, то повисла, как говорится, неловкая пауза.
Чего дальше-то делать? Не стрелять же друг в друга после такого?
Полежали они, полежали, а потом потихоньку, не говоря ни слова, расползлись – русские в одну сторону, немцы в другую.
Получилось, что, посмеявшись вместе одну минуту и увидев друг в друге людей, заклятые враги не смогли стрелять.
Да, бывает, не хватает нам в жизни таких вот пердунов!
Конечно, расширение идентификации, включение в неё всё больше и больше живых существ – это трудная работа над собой.
Приходится встречаться со своими автоматизмами, условными рефлексами и стереотипами восприятия.
Приходится преодолевать много предрассудков.
Тем не менее в мире, который становится всё более общим, эта работа необходима.
Хорошо, это было про эмпатию.
Всё-таки, если она есть, хотя бы к кому-то, хотя бы к самым близким, то дальше открываются пути её реализации, её воплощения.
И вот здесь как раз и вступает в силу искусство.
Жалость
На мой взгляд, жалость либо бесполезна, либо разрушительна.
Она может иметь две формы воплощения, как я это вижу.
Первая: когда я равен тебе, но чувствую лишь своё бессилие, я просто страдаю с тобой, и страдаю, и страдаю. И мы оба не видим никакого выхода и медленно умираем.
Это слабая позиция, запертая позиция.
Часто в таких жалостливых отношениях присутствует слипание. Мы как бы соединяемся своей слабостью, но две слабости в сумме не дают силы – они дают одну большую безвыходность.
Вторая: когда я смотрю на тебя свысока.
Мне-то тебя жалко, конечно, но я не могу поставить себя на твоё место. Уж со мной-то такого никогда не может произойти.
Ты вот гей – ну, бывает, не повезло, но уж я-то нормальный мужик, и ты же понимаешь разницу? Ты же знаешь, где твоё место в жизни?
Или: ну я-то справился, вот какой я герой!
Не можешь заработать денег?
Да, жалко, конечно… но, ты знаешь, а я вот заработал.
Это позиция снисходительная, позиция свысока. Позиция похлопываний по плечу и раздачи полезных советов.
И мне кажется, что это такая форма защиты от боли эмпатии.
Резонанс есть, но с ним в контакте оставаться очень трудно. Поэтому он подавляется жалостью и (бес)-полезными советами.
И тот и другой вид жалости обычно не помогают.
Первый только усиливает всеобщее бессилие. Формирует состояние выученной беспомощности.
Второй разделяет людей на высших и низших, на удальцов и лузеров, а такое разделение обычно увеличивает пропасть между людьми и усиливает страдание.
Сострадание
Сострадание же – это другое.
Сострадание, во-первых, сажает всех в одну лодку, утверждая, что страдание неминуемо для всего живущего. И что даже если я не испытывал в жизни именно такой конкретной боли, как ты, тем не менее я знаю, что такое боль вообще, что такое страдание.
Возможно, в других областях жизни, но я знаю.
У тебя нет денег, а мне они достаточно легко даются, но я знаю, что такое страдание, потому что у меня всё никак не выстраиваются близкие отношения с теми, кого я люблю. Сколько ни бьюсь, а всё не получается. Так же, как у тебя не выходит с деньгами.
Ты гей, а я нет, и я не знаю, каково это – быть геем, но я знаю, что такое быть человеком. Я не считаю тебя недочеловеком, хотя совершенно не могу разделить твоих влечений. И поэтому, как равный равного, я буду поддерживать тебя в твоём страдании и помогать из него выходить.
И это будет действенная помощь.
То есть боль и страдания, неминуемо случающиеся в жизни, нас объединяют.
А во-вторых, сострадание деятельно.
Я вижу твои страдания, и у меня есть активное желание, интенция к уменьшению этого страдания. Не с позиции высшего, а с позиции равного.
В этой позиции сострадания есть тонкое отличие от первого вида жалости. Я не знаю, как его точно объяснить на словах. Его можно только почувствовать. И большинство из нас, наверное, знает и то и другое состояние. Знает внутри себя, в чём разница.
В сострадании есть сила, в жалости – нет.
Даже если вы, как и другой человек, не видите конкретного выхода, но у вас есть как минимум желание быть с ним в трудную минуту. Быть таким образом, как это подходит именно ему, именно сейчас. И если он захочет побыть в одиночестве, вы можете оставить его, но дать ему знать, что вы всё равно близко и, если надо, всегда сможете прийти и сделать всё, на что способны.
Вы не знаете, что делать, не можете помочь ничем конкретным, тем не менее своим присутствием рядом с человеком вы утверждаете, что ситуацию можно вынести, в ней всё ещё есть жизнь и что вы будете здесь рядом с ним стоять плечом к плечу и вдвоём вы больше этой ситуации.
Это целительно даже в безвыходных случаях.
Скажем, если человек умирает.
Когда вы оба точно знаете, что никакого выхода и спасения не будет, что он умрёт скоро и неминуемо, вы всё равно остаётесь с ним – внутренне, внешне, как только можете. Вы обращаетесь к его силе, вы любите его и сами остаётесь сильным.
И это целительно. Целительно для души.
Путь
Но никто из нас не совершенен. В искусстве жизни не бывает идеала.
Каждый время от времени делает ляпы.
Однако отсутствие совершенства ведь не означает невозможности совершенствования. Совершенствование – это и есть Путь.
Я хочу привести два примера из моей жизни, рассказать о двух стратегиях поведения моих родителей.
Они, родители мои, были и остаются очень любящими и эмпатичными людьми.
И хотя, конечно, они никогда не были идеальными, тем не менее всю свою жизнь они менялись и росли над собой. Росли на моих глазах.
Сначала небольшая предыстория.
Недоносок
Я родился недоношенным – восьмимесячным. Есть такая странность биологическая, что восьмимесячные обычно хуже выживают, чем, например, семимесячные.
Не знаю, может это и миф, но так считалось.
Я же своим появлением подтверждал эту статистику, ибо, родившись, не выглядел человеком с перспективами на жизнь в этом мире.
“Добрая” няня в роддоме даже неоднократно и настоятельно рекомендовала маме оставить меня, ибо уж если я всё равно не жилец, то зачем маме мучиться, глядя на то, как я буду умирать. Уж лучше сразу отдать меня для опытов, хотя бы советской науке будет какая-то польза.
Но мама не поддалась на уговоры прогрессивной няни, за что я, конечно, маме очень благодарен.
Жалость
Да, мама, увидев меня впервые, сильно полюбила, и спасла, и выходила… но она меня жалела.
До определённого возраста, пока я не взял своё здоровье в свои же руки, из-за этой вот жалости я рос болезненным ребёнком.
Чуть что – ангина, грипп, простуда. А закалять меня маме и бабушке в голову как-то не приходило. Отцу же в то время было не до меня – он летал высоко, летал далеко.
И вот лежу я как-то в спальне с температурой и соплями и слышу, как родители разговаривают на кухне.
Я не помню всего разговора, но, очевидно, прилетевший домой отец начал высказываться о том, что, мол, не порядок это, что я так часто болею, и надо бы это изменить как-то, меры принять.
А мама, наверное, восприняв его слова как укор и защищаясь, громко воскликнула: “Что я, виновата, что он недоношенным родился?”
Поставив как бы такой жирный крест на возможных улучшениях. Уж если недоноском ты родился, то недоноском тебе и жить. Хотя нам тебя и жалко, конечно.
И эту фразу я как раз расслышал хорошо, и она мне куда-то попала – в сердце, в душу, куда-то запала глубоко.
“Да, я вот такой – бедный, несчастный недоносок. Из-за этого неудачного рождения теперь вся моя жизнь будет катиться под откос. Я жертва этого тяжёлого рока и ничего поделать не могу”.
Понятно, что в свои семь или восемь лет я думал не такими словами, но чувство было такое – ужасная жалость к себе и чёрная безысходность.
Хотя вроде бы чего там? Ну, слова и слова – слетели с уст, с кем не бывает!
Но я-то маленький ещё, я ж не соображаю, я ж верю всему.
В общем, запали мне эти слова надолго. Вот видите, до сих пор этот случай помню, хотя уже и без всякого внутреннего резонанса с ним.
Получается так, что мама, жалея меня, жалея себя, видела во мне эту жертву и подпитывала именно её, подпитывала мою жалость к себе. Она питала не мою силу, а мою слабость.
Впоследствии мне пришлось довольно долго учиться преодолевать эту жалость к себе.
Только лет в двенадцать я смог полностью взять своё здоровье в свои руки, начал бегать по утрам, купаться в Волге вплоть до октября, йогой стал заниматься по журнальным вырезкам.
Но с жалостью к себе пришлось работать гораздо дольше.
Одной из значительных на этом пути вех тоже был случай с родителями, когда они, выйдя за пределы своей жалости, помогли и мне пройти к моей силе.
Летать самому
Как я уже сказал выше, родители меня любили, причём без всяких усилий.
Любить для них всегда было естественно, так же как дышать.
Настоящее же усилие над собой и даже, я бы сказал, акт родительского героизма они совершили, когда отпустили меня из гнезда.
И не только отпустили, но и выпихнули.
Мне было 20 лет, и я влюбился.
Первый раз, по-настоящему.
До крови, до ужаса, до стояния ночами под окнами и даже до больницы с нервным срывом.
То есть любовь, при всём её счастье, оказалась несчастной.
Буря переживаний, прошедшая через молодую рощицу моей души, оставила в ней кучу дров и всякого бурелома.
Глядя на эти внутренние завалы, я не знал, как мне их разгребать, руки опускались и наваливалось бессилие.
И я завис.
Остался жить с родителями, постепенно превращаясь в бледную тень.
Родители, естественно, приняли меня и относились бережно – кормили и ни о чём не расспрашивали. Дали набраться сил, а через пару месяцев вызвали на родительское собрание.
Я чувствовал запах корвалола в воздухе, я видел, какого героического усилия от них потребовало сказать мне эти слова, но они сказали их.
Они сказали мне: уезжай.
Они сказали: ты должен уехать, чтобы спасти и себя и нас.
Они сказали: уезжай как можно дальше и начни новую жизнь, какую хочешь, но свою.
Уезжай и сделай что-то со своей жизнью.
Мы дадим тебе денег на первое время, но потом ты должен будешь найти возможность обеспечить себя сам.
Так они сказали, и для меня их слова были отрезвляющим холодным душем.
Я чувствовал, сколько любви и поддержки в этих словах. Любви уже не к мальчику, но к взрослому человеку, живущему своей жизнью.
И я уехал на следующий день.
Уехал в неизвестность своей жизни.
С этого момента она и началась.
Жизнь, исполненная взлётов и жестоких падений, удач и ошибок – моя жизнь.
Так я научился летать.
Разница
Вот в этом для меня и состоит разница между жалостью и состраданием.
Жалость прилипчива, бессильна и мутна.
Сострадание же активное и сильное, и в нём есть мудрость.
Сострадание – это поиск баланса между принятием, отпусканием и активным действием.
Поиск – это процесс, когда вы не знаете заранее, чем кончится дело и кончится ли вообще.
В Буддизме, во многих его направлениях, считается важным развивать в себе определённые качества.
Мы исходим из того, что в каждом из нас с самого начала заложено очень многое.
Во мне сидит потенциальный эсесовец, людоед, потенциальная жертва обстоятельств – и во мне же сидит потенциальный бодхисатва.
И от меня зависит, кого я буду кормить своим вниманием и своими делами. От меня зависит, какие именно растения я буду поливать в своём саду.
И вот в буддийской психологии мы отличаем полезные качества от вредных, например, по таким признакам:
Вредные, или нездоровые, качества имеют тенденцию к блокированию других качеств, к блокированию вариабельности чувствования, мышления, поведения, к блокированию возможности движения, изменения, роста.
Полезные же качества позволяют проявляться определённой вариативности состояний, качеств сознания, моделей поведения.
Вредные качества прилипчивы, навязчивы и узки.
Полезные – гибки, открыты, пространственны.
Вредные качества увеличивают степень когнитивных искажений.
Полезные – уменьшают.
Так можно отличить, что полезно, а что вредно для счастливой жизни.
Теперь подставьте сюда жалость и сострадание.
В какую категорию отправится каждое из этих качеств?
